Байки вто

БАЙКИ О ВТО ( С) ВТО В. Шамбаров 1999 год КРЕСТЫ (1975г.) В 1975 г. В СССР с помпой праздновалось 30-летие Победы. А надо вам сказать, что в те времена постановки к подобным круглым датам считались для любых самодеятельных и несамодеятельных творческих коллективов обязательными. Но даже на такие, навязанные сверху темы, хотелось сделать что-то действительно интересное и оригинальное, а не опускаться до уровня безвкусных идеологизированных штампов, плодившихся вокруг сплошь и рядом. И в результате родилась моя первая большая пьеса «Гроза», написанная по отрывкам из писем и дневников немецких солдат – как бы рассказ о русских победах глазами противника (кстати, большинство членов факультетского худсовета и партийных боссов сочли такую форму чуть ли не кощунственной, и лишь благодаря мнению председательницы институтской просмотровой комиссии В.И. Петровой, углядевшей в ней «тонкое и оригинальное решение», пьеса все же вышла не сцену). Участвовали четверо – Володя Рябов, покойный ныне Миша Комарницкий, Гена Кашкин - впоследствии замененный Серегой Струевым, и я. Поначалу дело у нас никак не клеилось. Опыта самостоятельных постановок у нас еще не было никакого, мы с Серегой были на 2 курсе, остальные на первом. А «старики» остались от этого дела в стороне, всецело предоставив его нашему разумению и начиная постановку «Дракона» по Шварцу. Но однажды к нам на репетицию заглянул Голиков – профессиональный режиссер, нанятый для ВТО институтскими парт-полит-руководителями после запрета «Нам оставаться» и скандала с его показом на 5-летии. Наняли-то его не столько для художественного, сколько для идеологического руководства нами, но мужик оказался порядочный, честный, и с удовольствием пошел «на поводу», занявшись тем же крамольным «Драконом». И режиссер был талантливый – нам он сразу же подсказал сценическое решение задачи. Сказал, что в качестве декораций видит на сцене березовые кресты с касками или пилотками. Сняв их с креста и надев на себя, будем превращаться в погибших немцев, а, выходя из этого образа, – возвращать убор на крест. По ходу действия ряд крестов можно использовать и в роли плетня, и в роли бруствера... И действительно, после этой подсказки вся постановка пришла уже как бы сама собой. Но соответственно, к премьере нам понадобились березовые кресты. Из бумаги или картона их не сделаешь, не тот случай – слишком грубо, сразу весь сценический эффект пропадает. В Москве березовых поленьев, понятно, не нарубишь, а срубить в лесу – как потом везти? И однажды вечером, когда стемнело, мы с Рябовым и Комарницким, прихватив пилу и топор, отправились «на дело». Выехали на автобусе за Борисовские пруды – там тогда еще места незастроенные были. Некоторые микрорайоны существовали, но между ними – обширные пространства пустырей и буераков, поросших кустарником и островками деревьев. Долго мы по этим буеракам в темноте блуждали, выискивая нужное. С одним подсевшим фонариком, только-только под ногами высветить способным – попробуй, найди. С дороги, с Каширского шоссе, углядишь, будто бы в дальней группе деревьев какие-то белеются – прешь-прешь туда, спотыкаясь, а это, оказывается, не березы, а тополя. Мишка впереди налегке прыгает, дорогу разведывает, за ним мы с Володькой с шанцевым инструментом тащимся. Шли-шли по какой-то тропинке, а Мишка уже нам навстречу. Говорит: «Туда нельзя, там сношаются…» Развернулись, в обход потопали. Наконец, нашли несколько берез, и как раз подходящие. Срубили, быстренько разделали на поленья подходящей длины – четыре подлиннее, четыре на перекладины. А чтоб при перевозке нас за одно место не взяли, мы их в плащ-накидку завернули. Правда, когда попытались тащить, спохватились, что веревки не взяли, и воедино связать наш березовый букет нечем – на плечах разъезжается. Пришлось мне ремень снимать – хоть в одном месте перехватили. Туда же, в плащ-накидку, пилу с топором бросили, и назад поперли – Мишка опять впереди налегке, а мы с Вовкой за ним с грузом на плечах. Вышли на шоссе, на автобусную остановку, ждем. Но происходит что-то странное. Один автобус не останавливается, другой. А третий метров 200 дальше проехал, пассажиров высадил, а едва мы к нему двинулись, тот же умотал. Не знаем, что и подумать – то ли остановку тут вообще отменили, то ли она с определенного часа «по требованию»? решаем ловить такси. Мы уж с Рябовым притомились, ношу на землю опустили, а Комарницкий голосует. Вскоре зеленый огонек показался, остановился, Мишка быстренько с шефом переговоры о цене провел, зовет нас. Но только мы начали свой груз поднимать, шофер как даст на газ! Комарницкий, уже на переднее сидение влезавший, кубарем на дорогу вывалился, а машина так и умчалась с открытой дверцей! Встает Мишка с асфальта, от пыли отряхиваясь, посмотрел на нас, ошалевших, и вдруг ржать начинает. Мы не поймем, с чего бы это он? А он кивает – посмотрите, мол, на свою тень. Мы оглядываемся – и наконец-то соображаем, что к чему. Поленья-то для крестов мы отмеряли как раз под человечий рост. Завернуты – как шея. А топор и двуручка провисают, как задница. Короче – со стороны полное впечатление, что мы покойника тащим. Ну а дальше мы свой груз просто вертикально поставили и собой загородили. И следующий автобус четко остановился. Мы с нарочитыми криками – чтоб слышали – «Грузи байдарку! Байдарку грузи!» все так же вертикально, стараясь не наклонять, втащили сверток на заднюю площадку, где опять же своими спинами прикрыли. И сгружали возле института с такими же криками. А потом уж без проблем до общаги дотащили. Правда, поздние прохожие от нас все же шарахались. ЙЕЛЛОУ ПРЕСС (1978, 80, 83, 87) Наверное, о «Йеллоу Пресс Бюллетин» наслышаны все ВТО-шники. Только представления о нем зачастую неверные – как о неких сборниках ВТО-шного творчества. Так вот, «сборником» «Йеллоу Пресс» никогда не был – и главное отличие, что он всегда являлся актом живого, а не академизированного творчества. Настоящих предшественников у него было три. Первый – в 1974 г. В период подготовки к 5-летию ВТО. Тогда в холле института установили «пресс-бюллетень» - трехгранную большую тумбу, на которой помещались, ежедневно дополняясь и меняясь,. Наши объявления, информация для публики и друг для друга, а также шутки на данную тему и откровенная дезинформация. А меня, как молодого для более серьезных дел, но рвущегося в бой, назначили редактором с заданием – чтобы помещаемые там материалы интересно читались, даже наши внутренние – для посторонних интересующихся. Например, записка Жене Шарову насчет королевской мантии для «Нам оставаться» звучала: «Шаров! Не пришей к мантии рукав!» Второй предшественник был где-то в 76-м или 77-м г. г. При слишком уж капитальной подготовке, развернутой к одному из «Дней Смеха». Тогда пресс-бюллетень соорудили в 62-й – с двумя вертикальными прутьями-держалками, на которых, как пипифакс, прокручивался рулон распечаточной ЭВМ-овской бумаги. Только в отличие от пипифакса его не отрывали, а по мере использования прокручивали с одного прута на другой. Поначалу там просто писали рабочую информацию друг для друга или всеобщего ознакомления. А потом мы с несколькими энтузиастами взялись эту информацию дополнять и редактировать для оживления. Так, когда нескольким нашим девушкам, соблазнившим на это дело и Комарницкого, взбрело в головы ввести в ВТО новую традицию и отметить 8 марта «здоровым образом» – лыжной прогулкой за город, объявление об их почине было отредактировано следующим образом: «8 марта там-то и там-то состоится слет посвящения в женщины. Ответственный Комарницкий» А в 77 г. Я начитался рассказов Марка Твена – о том, как он был редактором желтых газетенок на Диком Западе, и в приводимом им стиле мы решили сделать газетенку в новогоднюю ночь. Называлась она «Громовой клич общаги», в одной из комнат оборудовали редакцию, достали машинку и тонкую кальку, которая довольно разборчиво позволяла печатать в 12 экземплярах. Каждый номер – 1 страница. Первый был заготовлен заранее, а для последующих десяти сделаны заготовки, в которых оставлялось все больше и больше места для свежей информации. Продавцы нашей газеты служили одновременно и журналистами, принося горячие новости. Скажем, о том, во сколько и на каком этаже первыми облевали сортир (помнится, редакционный комментарий был – «...как и ожидалось, весны первая ласточка не сделала»). Все это обрабатывалось и выносилось на печать с ходу, безо всяких черновиков чуть ли не с 30-секундными паузами на обдумывание – и ничего, получалось. Газета имела по общаге успех. Номера раскупались (по рублю - тогдашнему) мгновенно, появились даже комнаты, подписавшиеся на нее – чтобы свежие номера им доставлялись без отрыва от праздничного стола. Появились добровольные корреспонденты, некоторые приходили в редакцию давать объявления – например, какая-то девица, потерявшая по ходу отмечаний своего мужика. А толчком к созданию «Йеллоу Пресс» послужил выпуск Аркадием Семеновым «Бутона». Вот это был действительно «сборник», куда Аркадий придирчиво отбирал «высокое» творчество – якобы в поисках «выхода» для той части нашего искусства, которая сценического выхода не получала, т.е. стихов – главным образом, рассказиков и пр. Получилось у него страниц 30 всякой лирики и «экспериментов» и нашей «гусарствующей» группе такая форма показалась слишком уж скучной и нудной. Я тогда на дипломе был, ночами дежурил на своей установке, а днями делать было «не фиг» – пиво лопали. Вот и родилась идея в пику «Бутону» выпустить нечто противоположное. Оборудовали «редакцию» по новогоднему опыту, и выпускали так же – за пивом, не отходя от кассы, обыгрывая внутри-ВТОшные и общажные новости, горячие темы и дополняя их художественными вещичками, собравшимися у кого что. Так и был в несколько дней состряпан №1 – тоже страниц на 30. У него, кстати, имелось и нецензурное приложение – в следующих номерах идея развития не получила. Собственно, продолжения традиции тогда серьезно не предполагалось. И Хуциев говорил, что «Бутон» и «Йеллоу Пресс» аннигилировали, дав новое образование – «А-ВТО-граф», сборник, который попытался выпускать Трибелев. Собственно, он пошел по семеновскому пути, отбирая «нетленку», но подходил к этому поживее, и предметы «высокого искусства» старался разбавлять веселыми, хорошо читабельными материалами в йеллоупрессном духе. Но меня и «А-ВТОграф» подстегнул к ответу. Я институт уж закончил, неиспользованная творческая энергия искала выхода, и вышли №2 (80 г.) и №3 (83г.) в которых «Йеллоу Пресс» оформился окончательно. Были они уже большими – 250 и 400 стр., но выпускались опять же не в качестве сборников, а в качестве единовременных живых актов. Примерно за месяц по ВТО объявлялся сбор свежих материалов – у кого что есть. Причем в отличие от «Бутона» и «АВТОграфа», «Йеллоу Пресс» публиковал все, что принесут. С одним лишь предупреждением – редакция оставляла за собой право на собственные комментарии и могла обделать как произведение, так и автора. Так, когда Сашка Афанасьев страдал от неразделенной любви и ударился в пессимистичную философию, он начал писать стихи и дал их в №3. Самым ярким, определяющим общий настрой его лирики, было стихотворение из двух строчек: «Плюс двадцать пять, но пахнет снегом, В душе моей сугроб лежит.» Редакция поместила рядом свое четверостишье: «На дворе плюс двадцать пять – Ну и ... его мать! В душе моей лежит сугроб – Ну и мать ...!» После месячного сбора материалов в редакцию превращалась квартира в Монино, где я тогда обитал один, и с помощью всех желающих клепался номер, опять же в духе штурмового мероприятия, тут же, одним махом, писались комментарии, редакционные статьи, рожались хохмы и материалы не злободневные темы «текущего момента». Но никогда номера искусственно не украшались какими-то лучшими произведениями из старого, уже хорошо известного в ВТО, использованного ранее и где-то «засвеченного». Бралось только свежее – появившееся у кого-то к моменту выхода номера или рожденное специально для него. А иллюстрировать стали коллажами из журнальных картинок – у каждого экземпляра оформление было свое, уникальное. Кстати, если кто еще не пробовал баловаться коллажами, рекомендую попробовать – крайне увлекательное занятие. Между прочим, в истории «Йеллоу Пресс» был и период гонений – после №3 М.А. Хуциев счел шуточки в свой адрес и в адрес других «стариков» направленными против «чести и достоинства», попытался запретить «Йеллоу Пресс» и с помощью силовых структур в лице перетянутого на свою сторону Адмирала Бобровника конфисковать весь тираж. Но не тут-то было. Попрятали. №4 создавался по тем же принципам осенью 87-го. У меня неделя отгулов выпала, а под редакцию взяли комнату на 5 этаже общаги – там Славик Попов в командировку уехал, а его соседа отчислили. И в течение недели там стоял дым коромыслом во всех смыслах слова. Выпуск происходил в столь крутой атмосфере, что комнату назвали «проклятой квартиркой», из выпускающих одни работали, другие пребывали в отрубе, а заметка «Проклятая квартирка», помещенная в этом номере, гласила, что из комнаты номер такой-то по разным причинам внезапно исчезли все жильцы, а дальше там стало явно нечисто, потому что по ночам оттуда доносились голоса, шум, грохот печатной машинки, «случайно заглядывающие в приоткрытую дверь люди могли видеть Балабанова, качающегося не люстре с примусом и браунингом, Рожнова с мертвыми глазами и страшным зубом во рту, и Растунову с красной полосой на шее. Кто верховодил этой компашкой, неизвестно, но все лица, попадавшие в «квартирку» наутро выглядели бледными, трясущимися, ничего из вчерашнего не помнили и умоляли побыстрее заключить их в бронированную камеру.» Правда, в такой атмосфере создавалась лишь черновая основа номера, а дорабатывался он потом уже на трезвые головы. В 91-92 г.г., когда я разболелся, Турчанинов выпустил еще №5. Но это был уже не «настоящий» «Йеллоу Пресс» – потому что несмотря на несколько редакционных статей в йеллоупрессных традициях, был снова всего лишь сборником, обобщившим хорошо известные в ВТО материалы, тщательно отобранное лучшее из творчества ВТО-шных авторов, в том числе много старого, звучавшего со сцены, уже публиковавшегося ранее в печати («Содействие») и даже перепечатанного из №4 того же «Йеллоу Пресс». ПРОВИДЕЦ Зимой 75 года в Закавказье нашей агитбригаде – точнее, «молодой» ее половине, поскольку в Тбилиси агитбригада разделилась надвое – досталось «армянское» направление, Октемберянский, Арташатский и Нахичеванский отряды. А возвращаться должны были через Ереван снова в Тбилиси – чтобы там со «старшей» нашей половиной соединиться. Но получилось так, что приехали в Ереван рано утром, а на Тбилиси поезд отходил только поздно вечером, и предстояло целый день как-то занять. А дел уже никаких не было, все концерты отыграны, город мы на пути «туда» посмотреть успели. Вот и думай, куда себя приткнуть. Но сопровождающий наш, старлей Толя Мызников, в житейских делах оказался человеком мудрым. Игорю Крылову и Тане Дроздовой, между которыми тогда серьезный роман завязался – мы этому еще значения не придавали, а Толя уже просек – выдал он червонец и сказал: «Боцман (прозвище Крылова), Таня и червонец – теперь вас трое, и вы найдете, что вам делать». Между Батаевой (Пампасницей) и Струевым ничего такого и в помине не намечалось, но Пампасницу слишком уж сильно по музеям тянуло, а Серега был тогда непьющим, поэтому и им Мызников червонец отделил. Сказал: «И вас теперь тоже трое, вы тоже найдете, что делать». Потом нас с Колей Романовым оглядел и резюмировал: «И нас осталось трое, и мы найдем, что нам делать.» Пошлялись по магазинам, зарулили в «хинкальную», потом в кино, а уже под вечер прочно обосновались в вокзальном буфете, где и предстояло нам дождаться остальных. Сидим, исследуем качество местного портвейна. И вдруг вваливается совершенно пьяный армянин. Не знаю, как сейчас, а тогда среди грузин и армян подобное было чрезвычайной редкостью – пить они умели. И если видишь мужика, считающего столбы, то с уверенностью 99% можно было утверждать - это русский. Но тут как раз выпал этот самый 1 процент. Пьяный был армянином, и мало того, с порога понес откровенную по тем временам антисоветчину. Выкрикнул: «Хайль Гитлер!» и начал громогласно объяснять, что правой рукой Гитлера была Италия, а левой – Армения. А буфет уже закрывался, мы оставались последними посетителями, и пограничная форма Мызникова пьяного как магнитом потянула. Прилип, как банный лист, и давай душу изливать – партию и правительство, правда, не трогал, но вовсю обрушился на «кровавых русских царей», которые якобы угнетали и обижали армян. Ясное дело, мы в политические дебаты не лезли – чего с пьяным связываться и зачем нам какие-то скандалы. Толя деликатно, но твердо один раз его отшил, другой, третий. Нет, снова лезет. Хитро подмигивает и головой качает: - Я вас, русских, всех знаю. Про каждого знаю, кто он такой!... Тут Коля Романов решил его подколоть. Спрашивает: - Неужели про каждого? Что, и меня знаешь? Ну и кто я такой? А пьяный, ни на секунду не задумавшись, с ходу отвечает: - Ты – Николай Романов! – Коля аж обалдел, глаза на лоб полезли. А армянин, икнув, добавил, - Николай Романов… кровавый царь русский! ГРАНАТА В 77-м у нашей агитбригады маршрут был по Азербайджану. Прилетели в Баку, потом на границу – в Ленкоранский, Пришибский и Гадрутский отряды, а оттуда домой снова через Баку. Устали, помнится, жутко, программа напряженная получилась. А перед отлетом еще и обгорели в придачу. Каспийское побережье на этот счет коварное – с моря сильный ветер, так что даже мерзнешь. А забьешься в какую-нибудь ложбинку, пригреешься, расслабишься – и под солнцем сгораешь моментально. Особенно круто пришлось Толику Шрамко и Андрею Троицкому, задремали на пляже с дороги и бедра себе совсем спалили. Ходили потом в раскорячку – мы их дразнили, где это они успели с азербайджанскими «голубыми» познакомиться. А улетали где-то посреди ночи. В аэропорту в ожидании самолета одни прямо на вещах дремали, другие – у кого еще какие-то силы оставались, отправились в бар. Но тут как раз объявили посадку, и бутылку с коньяком, только чуть-чуть початую, Косовский пластмассовой пробочкой заткнул и с собой прихватил. На предпосадочном контроле аппаратуры тогда было мало, ручную кладь двое работников аэрофлота вручную перетряхивали, и азербайджанка, производившая досмотр, открыв сумку Косовского, сразу кинулась на бутылку: - Эта нэлзя! Гаручий жидкость! Валерка вздыбился, давай у нее бутылку отнимать. Орет, что если нельзя, он лучше коньяк тут же и выпьет. А она и этого ему не позволяет, не отдает: - Пяный в самалот тоже нэлзя! Спорят, каждый бутылку к себе тянет, сзади народ напирает, шумит, требует не задерживать очереди. Мы тоже Косовского урезониваем. Наконец, он сдался, и женщина окончательно захватила свой трофей. Победно сунула бутылку куда-то к себе, а нас поторопилась пропихнуть на посадку. Как потом выяснилось, эта бутылка спасла нас от крупных неприятностей. Приехали в общагу, стали вещи разбирать, Валерка тоже содержимое своей сумки вытряхнул – и мать честная, мне аж плохо стало. Потому что вез он с собой сувенир, кем-то из пограничников от избытка чувств подаренный на дальней заставе. Гранату. Конечно, учебную, не способную взорваться, но по виду она ничем не отличалась от настоящей Ф-1. Симпатичная такая «лимоночка» в тяжелой осколочной рубашке. И представляете, что с нами было бы, если бы работница аэропорта бутылкой не увлеклась и эту штуку обнаружила? При попытке пронести в самолет в ручной клади! Да еще в Баку, рядом с границами Турции и Ирана! В 1977 году!… Версия-то однозначная напрашивалась, и уж «похомутали» бы нас куда более круто, чем нынешних незадачливых поздравителей (Просин, Зайцев и К - в 1999 году – примечание МХ) с 8 марта. Конечно, не знаю, может, рано или поздно разобрались бы, но и на будущее мы на заметочке в органах остались бы наверняка, да и само разбирательство – несколько дней, а то и недель приятного времяпровождения нам в любом случае были бы обеспечены. И если еще учесть, что нравы у правоохранительных органов Азербайджана никогда особой деликатностью не отличались, то пожалуй, что не только Троицкому со Шрамко пришлось бы потом в раскорячку ходить. ГРАНИЦА Любопытными явлениями в жизни ВТО были пограничные агитбригады. Всего их было, если не ошибаюсь, девять. 4 – в Закавказье (75, 77, 78, 79г.), 1 – в Прибалтику (75). В этих мне довелось поучаствовать, а еще были агитбригады Рябова в Киргизию (76), Селина в Карелию (80), Поречного в Калининград (87) и Растуновой в Забайкалье (89). Начались они так – в 70-х стал падать конкурс в технические ВУЗы, и руководство МИФИ решило вербовать слушателей на подготовительное отделение из пограничников – там все-таки отбор был построже, народ более развитый и грамотный, чем в среднем по армии. Вот для этого и предназначались агитбригады – проехать, прорекламировать МИФИ, а через некоторое время в погранотрядах. И солдат мог попытаться поступить в ВУЗ, еще находясь на службе – чего, возможно, и не стал бы делать, вернувшись домой, или выбрав потом другой институт. Ну а для самих пограничников такое «культурно-массовое мероприятие среди личного состава» тоже оказалось привлекательным – в их глушь мало кто добирался. И договоренности достигались таким образом, что институт финансировал дорогу туда и обратно, а на месте все обеспечение брал на себя погранокруг. Впечатления, конечно, остались незабываемые – и, наверное, неповторимые. Главное – впечатление того, что попадаешь в совсем другой мир. Граница и была совсем особым миром, поскольку являлась «железным занавесом» в самом прямом смысле этого слова. Занавес из тысяч километров колючей проволоки, куда ни глянь – вдоль всей границы. Как минимум, два параллельных ряда столбов с козырьками, между которыми – вспаханная контрольно-следовая полоса. Иногда больше рядов и, соответственно, полос. В глубине – еще ряды колючки, между которыми чуть ли не каждая травинка сбрита, и просматривается от и до. Один из рядов возле КСП – «система», т.е. под сигнализацией, и каждая нить под разной. Одна срабатывает на разрыв, другая на приближение крупного животного или человека, третья на колебания, самая нижняя была под током для уничтожения всяких грызунов и т.п. На плохо просматриваемых участках все это дополнялось спиралями Бруно, плюс секреты, плюс вышки, плюс мощные зенитные прожектора. На сопредельной стороне ничего подобного не было, там просто стояли редкие жандармские посты. И настоящие шпионы, разумеется, через такую массу препятствий оттуда не лезли – они ж не совсем сдурели. Преодолевать такое – себе дороже. Такие попытки проникновения остались в глубоком прошлом и были пограничной историей, а если кто и пытался пересекать границу, то дилетанты – с нашей стороны. «Обстановку» мы заставали в этих агитбригадах дважды – в 78г. в Батумском отряде, когда по оперативным данным ожидалась попытка прорыва в Турцию группы бандитов, обложенных в Союзе и за «мокрые дела» им грозила «вышка». И в 79 г. в Гадрутском отряде, когда недалеко от границы обнаружился убийца, прикончивший несколько человек при ограблении магазинов. Но ведь «система» часто срабатывала и от случайных факторов, и каждый раз сработка вызывала на заставах боевую тревогу. Это наблюдать пришлось множество раз – и концерты порой на полуслове прерывались, и переносились – ждали, когда вернется наша публика. В самой первой агитбригаде «основной» - поехавший с нами от института лектор, перед представлениями рассказывавший о МИФИ, только начал свой доклад, как вдруг раздался какой-то прерывистый зуммер. Он поначалу ничего не понял, аж обалдел – потом рассказывал: «Вдруг весь зал вскакивает и бросается прямо на меня!» А он просто возле двери стоял. Ну и его отшвырнули, чуть ли не втоптав в землю. И минуты не прошло, как все его слушатели, даже не одевшись и похватав лишь автоматы, уже умчались с заставы. И немудрено – по нормативам всего через несколько минут они уже должны были оказаться на сработавшем участке. Мы однажды в Мурганских степях, когда нас вез заставский шофер, попросили прокатить так, как он возит по сработке тревожную группу. Потом долго в себя приходили – испытали то, что в боевиках обычно каскадеры делают. То есть, например, когда несущийся полугрузовой ГАЗ взлетает на бугор, и как с трамплина, отрывается от земли, движется в состоянии свободного падения, грохается о дорогу всеми четырьмя колесами и несется дальше. И конечно же, особенно остро ощущалась обособленность и оторванность границы от всего остального мира. Это ведь и была самая что ни на есть окраина в буквальном смысле – уж крайнее не придумаешь. Каждый раз просто за душу брало, когда на наши концерты – приехала-то всего группа студентов похохмить полтора часа – жены офицеров и прапорщиков приходили в вечерних платьях, надев все украшения, а то и прически себе сделав, если успевали – в Москве в Большой театр публика так не наряжается, как они на наше выступление одевались. Потому что в глуши по несколько лет свежей физиономии не видели – только застава, сорок солдат, да разве что местные, нерусские – а в приграничной полосе и их немного обитало, какие-нибудь несколько пастухов. Вот и был наш концерт для них похлеще любого Большого театра. Единственным за много лет событием, ради которого можно вечернее платье надеть. Сами понимаете, тут уж не схалтуришь, на полную отдачу работать будешь – устал, не устал, самочувствие, настроение – все по боку. Собственно, как раз в этих агитбригадах мы и становились профессионалами, выступали по несколько раз на день, и сценические навыки закреплялись уже на уровне рефлексов. В самой первой агитбригаде два концерта выдерживали нормально, три – было тяжело. В последующих три стало нормой, если выпадало два или один – это был как выходной, а вот четыре полнокровных полуторачасовых выступления – это очень трудно. Один раз пошли на «рекорд» – дали пять. После этого ощущение полной прострации, эдакой тупой пустоты, и несмотря на то, что потом нам богатое угощение устроили (что мы позволяли себе лишь при отсутствии назавтра утренних выступлений) – хотелось только одного, побыстрее добраться до постели, рухнуть и отключиться. Словом, как досуха выжатый лимон… Впрочем, и приключений на границе натерпелись прелюбопытнейших. Однажды, в 78г., чуть на самом деле в Турцию не умахнули. На фланговой заставе Ленинаканского отряда мы задержались – там у солдата день рожденья был, и нас попросили концерт дать подольше, по полной программе. А оттуда нам предстояло переезжать в соседний, Ахалцихский отряд. Ну и чтоб сэкономить время, нам предложили ехать «за системой» – т.е. с внешней стороны всех колючек, сигнализаций и КСП. Вот уж скажу, «на нейтральной полосе цветы» – там альпийские луга были, пятна снега среди лета, а между ними – буйное цветение. Только время не рассчитали – уже смеркалось, туман, то есть облака стали на горы садиться. Ехали мы не на автобусе, а колонной из двух УАЗиков – дороги не видно, там ее наезженной и не было, где-то свернули не там, и на этих самых альпийских лугах заблудились. То туда поедем, то сюда – гадаем, то ли одни и те же снежные пятна проезжаем, то ли это уже другие. И так колесили до тех пор, пока передняя машина не уперлась фарами в пограничный столб. Не наш, а турецкий. Наш мы уже проехали, не заметив. Чуть в сторону, и этот бы проехали… Ну тут уж сориентировались, развернулись на 180 градусов, и назад пока в «систему» не уткнулись. А там уж, смотрим, ракеты пускают, а вскоре и пограничники с ожидавшей нас ахалцихской заставы встретились – там уже всех на ноги подняли, прочесывать послали. Шутка сказать – с одной заставы люди выехали, по телефону оттуда сообщили, а на другую не прибыли! ЭКЗОТИКА (1975) Самая первая наша пограничная агитбригада вспоминается как сплошной праздник. Во-первых, была она на зимних каникулах, а в Закавказье теплынь случилась – в рубашке ходить можно. Во-вторых, как самую первую, ее и принимали по-особенному. Тем более, тогда и погранокруг на МИФИ свои виды имел – наш институт обещал им прислать стройотряд для строительства заставы. А с другой стороны, этот стройотряд там еще не побывал, нагадить и напортить репутацию не успел. И встречали нас по высшему классу. В сопровождающие офицера выделили, старлея из авиационного полка. Вместо постановки на довольствие, как делалось потом, выписали от штаба округа командировки – так что мы, неожиданно для себя, еще и с деньгами с границы вернулись. В газете окружной нас пропечатали черт-те-как. Генералы приемы устраивали, ручки жали и теплыми словами напутствовали. Для первого концерта громадный тбилисский Дом офицеров предоставили. С точки зрения творческого самовыражения тоже нам подфартило. Подобного опыта у ВТО было мало, и бригаду собрали огромную – 13 человек. (Как уже потом выработалось, оптимальный состав – 7, чтобы и загружены все были, никто себя лишним не чувствовал, и чтобы лица на сцене более-менее менялись, не надоедали). Но и в округе тоже наших возможностей не представляли и объем работы приготовили такой, что за 2 недели никак не объедешь. И единственным решением для агитбригады стало разделиться надвое. Причем для деления оказался возможен лишь вариант – «старые» и «молодые», потому что мы, второкурсники, хоть и небольшой, но опыт самостоятельных выступлений имели – и те же сценки, что старики, своим составом делали на вечерах локального масштаба. А они, соответственно, друг с другом давно сработались. Если же делить «по живому», по части стариков и молодежи, то получалось, что все заново репетировать надо. Ну и получили мы самостоятельный выход таких размеров, какой в Москве нам еще долго не светил бы – там, где на каждую роль и более опытные отыскались бы. И признаюсь, что нас это тогда здорово воодушевило. Мы в итоге стариков по количеству концертов вдвое переплюнули. Они и верить не хотели, если бы мы все отзывами не задокументировали, и сопровождающий с лектором не подтвердили бы. А убедившись, они оправдывались тем, что у них по грузинским горам времени на переезды больше тратилось, чем у нас по армянским и нахичеванским равнинам. А пограничная и кавказская экзотика окружила нас со всех сторон. По местам ездили, где потемкинских деревень никогда не строилось, а туристов ни в жизнь не пускали. Глушь и первозданный Восток. Женщины в чадрах по Нахичевани ходят, мужчинам, даже пацанам, дорогу уступают. Арарат высится, утром и вечером муэдзины с минаретов поют, по ночам шакалы воют – романтика. Развалины древние, мосты и крепости времен Александра Македонского и римлян… И разумеется, «кавказское гостеприимство». Экскурсии – по всем достопримечательностям, куда доехать возможно. Особенно учитывая, что на заставах день сдвинутый, большая часть народа ночью службу несет, а утром отсыпается. И первую половину дня возили нас всюду в наше удовольствие. А старлей наш, Толя Мызников, с первых же бутылок в поезде «Тбилиси – Ереван» с нами душа в душу сошелся. Друзья у него по всей границе были, и всюду он намекал, что ребята мы хорошие, свои парни, с которыми можно дело иметь. В результате такой рекомендации в первом же, Октемберянском отряде, пом. по комсомолу, лейтенант Саша Попов, тут же снял трубку и начал названивать в райком ВЛКСМ, секретарю: «Хачик! Тут ко мне агитбригада из Москвы приехала… Хорошая агитбригада, отличные артисты (он нашего выступления еще в глаза не видел). В общем, выбери колхоз побогаче, мы приедем, дадим концерт, а вы стол готовьте, как положено… Три дня они у меня будут. Смотрите, лицом в грязь не ударьте!» Мы потом еще разговора у Попова в кабинете не закончили, как звонит Хачик. Сообщает, что за три дня подготовить достойный стол для московских артистов они никак не успеют. Вот если бы их за неделю предупредили… Саша попенял: «Ай-яй-яй, Хачик! Как же ты меня подвел! Очень подвел! Ну что ж, тогда готовь сосуд…» В последний день перед выездом на заставы завернули к райкому, и из дверей черной «Волги» в наш автобус передали «сосуд» – оплетеную 10-литровую бутыль с вином, которую мы и откупорили на прощанье вечером в гостинице. Качество вина было такое, что даже сейчас, на 43-м году жизни, мало таких прекрасных вин припомнить могу. А количество всех удовлетворило с лихвой – Таня Батаева по прозвищу Пампасница, пожелав идти спать, удалилась прямиком через застекленную дверь, забыв ее открыть. И каким-то непонятным образом при этом даже не порезалась. В следующем отряде, Арташатском, было еще покруче. Там на одной из застав нас пригласили в баню, а потом начальник угостил каждого желающего по рюмочке чачи. Нам она понравилась, и захотелось ее как следует распробовать. И старлей наш подсуетился, через отрядного пом. по комсомолу, Сашу Алмакаева, достал – тоже к прощальному вечеру – трехлитровую банку чачи. Перед застольем опытно испробовал – плеснул несколько капель, поднес спичку – вспыхнула, как бензин. Резюмировал: «Хорошая чача, пить можно». Ну мы и усугубили – в стелечку. Особенно сильно подействовало по тщедушному телосложению на Витю Приставкина по кличке Гриф. И потом у нас присловие родилось: «При Коммунии все будут ходить голые, бабы будут общие и чача будет в изобилии – каждому Грифу по банке чачи!» А «отходняк» был –ой-ей-ей! Хорошо, Мызников, опять же с высоты собственного опыта, догадался на утро трехлитровую банку томатного сока запасти… Из Нахичевани он еще хотел небольшой крюк сделать, завести на одну из застав в Мегри, где сам раньше служил – чтобы там к нашему приезду в зарослях Аракса кабана завалили, ну и все такое… Но сорвалось – туда как раз комиссия с проверкой нагрянула. Хватало и другой экзотики. Заходят как-то наши в комнату гостиницы, где жили девчонки. Говорят: «Пожалуй, эта комната самая уютная». А Толя Мызников по-простому, по-военному комментирует: «Да, уютная! Пернешь – два дня воняет!» Девчонки хрюкнули и куда-то под кровати полезли, а Толя вылетел красный, как рак – потом долго смущался. А Пампасница поражала всех эдакой девичьей восторженностью перед всем увиденным. Даже в блокнотик записывала, как какой храм называется, и в каком веке мечеть построена. И однажды в Нахичевани старый прапорщик-азербайджанец напрочь сразил ее местной легендой про Девичий источник, из которого, дескать, умыться надо – и навсегда красоту приобретешь. И потащили нас подруги этот источник искать. Бродили-бродили, у местных расспрашивая, пока не наткнулись на большую грязную лужу посреди поля. Сам ее вид всякую охоту умываться напрочь отбивал, одна лишь Батаева все же рискнула по кочкам и грязи к воде полезть, нагнулась зачерпнуть – а там лягушка здоровенная в воду – прыг! И головастики в разные стороны… Потом дразнили ее, не квакает ли в животе. А с источником, как выяснилось, мы ошиблись – то ли местные не так нас поняли, то ли нарочно дезинформировала, но только посетили мы не Девичий источник, а Бабье болото. И в другой раз та же Пампасница нарвалась в Нахичевани. Едем в автобусе – а она с эдаким ребячьим восторгом вдруг как закричит: «Ой, ребята! Смотрите – ослик! Ослик!» Все невольно туда глянули, на какое-то мгновение зависла тишина, а потом разразились нехорошим смешком. А сама Таня в сиденье вжалась и соображала, куда бы ей еще глубже провалиться. Потому что у ослов мужского рода, как известно, половые признаки достигают весьма внушительных размеров. А тут этот самый признак еще и пребывал в возбужденном состоянии и производил впечатление, будто осел приподнят над землей на домкрате. СПЛОШНОЙ БАРДАК (1975) Самой «бардачной» была агитбригада лета 1975г. Причем с самого начала все пошла наперекосяк. Витя Филиппов – основной актер и художественный руководитель, сломал ногу. И руководство, не только институтское, но и ВТО-шное, раздумывало, выпускать ли нас вообще, поскольку без Вити считало подобравшийся состав слишком слабым. Но у Филиппова срасталось, вроде бы нормально, и он решился поехать, если ему достанут костыли. Вторая проблема вышла с девчонками. Таня Дроздова, на которую мы рассчитывали, внезапно отказалась. Она после зимней агитбригады с Игорем Крыловым прочный «амур закрутила», там дело уже явно к свадьбе клонилось, а Игорь в этот раз подался на заработки. В общем-то, Танька, может, и поехала бы, но еще и родители ее вмешались. И осталась в составе одна Надежда Мироненкова. А с одной нас партийно-политическое начальство додумалось не пущать – если двое, то они, мол, будут друг за дружкой присматривать, а с одной мы в конец развратимся. А где ее искать, вторую-то? В ВТО наличных подруг было мало, и у каждой уже на лето другие планы имелись. Стали спрашивать в конкурирующих объединениях других факультетов. В ШТО тоже не нашлось. А в самом слабом, «Алькоре», оказались гипертрофированные представления о патриотизме, и ехать куда-то с ВТО-шниками сочли там предательством. Отчаявшись – в последний возможный день для подачи списков, даже в последние часы – найти подругу нам предстояло до 15.00, мы с Сашкой Шарапой просто стали ловить среди случайных встречных в институте на лестнице. Первую же попавшуюся Саша спросил: «Девушка, вы поедете в Карелию:» Она ответил: «Поеду. А что это – кафе?» Впоследствии Саша на ней женился, но в тот раз ехать в настоящую Карелию она отказалась. Но все же буквально за полчаса до крайнего срока мы так же наугад перехватили и уломали ехать Лину Косых. И все же отправились в путь. Отправились с помпой, а когда прибыли в Ленинград, никаких встречающих не обнаружили. Руководитель от института Товчигречко по прозвищу Гусар принялся названивать в штаб округа и выяснилось, что там о нас знать не знают. Потому что генерал, с которым была договоренность, перевелся в Москву, его зам, принявший дела, был в отпуске, а исполнявший его обязанности полковник Никулин был не в курсе нашего приезда. Потом все же приняли, разместили в какой-то казарме, но насчет поездки на границу отвечали отказом. Пока выступали по питерским погранчастям, еще терпели, хотя и здесь отношение оставляло желать лучшего. То на экскурсию в Петродворец пригласили, а потом выяснилось – за наш же счет. То в Сестрорецк повезли выступать, а обратно предложили добираться своим ходом. А вид у нас у всех подобрался – рвань рванью. Филиппов на костылях, Шарапа в майке самодельного крашения, а Струев тогда черную шляпу носил – под молодого Горького. И вот сел он в Сестрорецке на платформе с гитарой, надев черные очки, запев чего-то, перед собой шляпу положил, а рядом Витя с костылями. И подавали сердобольные женщины! А поехали, конечно, без билета, намереваясь, если будут контролеры, переадресовать штраф к полковнику Никулину. Ну а как кончились питерские концерты, тут прямо сказали, чтоб завтра выметались. Гусар каждый день на главпочтамт мотался в институт звонить, руководство МИФИ уж тут-то о своих заботу проявило, пыталось заступиться, как могло. И в округ звонили, а потом ректор с секретарем комитета комсомола из-за нас в главное политуправление погранвойск ездили. Но решение все тормозилось по инстанциям, и настал критический вечер, когда назавтра нас уже выгоняли, и уезжали мы однозначно – придет распоряжение, так на границу, а не придет – домой. Набрали мы водки и круто налимонились с черноморскими матросами. Они приехали на Балтику сторожевой корабль принимать с завода, и тоже гудели с горя – мол, нашли на заводе девушку, чтобы бутылку шампанского при спуске разбить, а бутылка не разбилась. И со второго раза тоже. Значит, она не девушка была, и кораблю плавания не будет, ждет его беда (они оказались правы – впоследствии в Закавказском округе мы узнали, что экипаж этого корабля еще там, в Питере, в результате своих пьянок учинили крупную драку, и половина угодила под суд). Но назавтра разрешение все же пришло. Правда, в обещанную Карелию, на сухопутную границу, Никулин нас все же не пустил, а послал на морскую – в Эстонию. Мы уже и этому были рады. В Таллине тоже прием не тот был, что в Закавказье. Сопровождать нас приставили не офицера, а сержанта срочной службы, разместили в полуказарменном флигельке с двухъярусными солдатскими койками, жратуха тоже в солдатской столовой. Но с другой стороны, мы ж не за этим ехали. Да и другой круг знакомств тоже интересным был. По вечерам у нас, как в клубе, собирались теперь «деды», кореша нашего сержанта, баек про их службу наслушаешься – только уши развешивай. Вся внутренняя жизнь казармы – как на ладони. Ведь теперь мы для солдат, а не для офицеров «своими» были. Зато вся доступная солдатам роскошь рассыпалась перед нами со всей щедростью души. Нужно ли немножко заварки и сахару достать, буханку хлеба к чаю – пожалуйста. Иголку с ниткой найти, починить что-то, да и все лазейки нам показали, какими в город можно попасть, когда проходная закрыта. Правда, в городе нам особо и делать-то было нечего по жуткому безденежью. Уехали из Москвы, не дождавшись летней «стипухи», а что у кого было, в период питерского сидения поиздержали. Только-только у Гусара осталось, на обратную дорогу отложено. Когда в последний день на Певческом поле в жару пить захотелось, всей бригадой последние медяки по карманам выскребали. В остальном же, вели жизнь полукурортную. До обеда – на пляже, после обеда – едем на заставы, пару концертов даем. Но злоключения наши на этом не закончились. В последние дни нашего пребывания в Таллине случился знаменитый певческий праздник. Народищу понаехало – видимо-невидимо. И соответственно, билеты на поезда закуплены черт-те на сколько вперед. Кое-как, с вмешательством начальника погранотряда и коменданта, все же взяли. Сходили на этот самый праздник, едва друг дружку не растеряв в огромных толпах. А вечером сидим на узлах и валяемся на кроватях, ожидая автобуса – на вокзал ехать. Тут Гусара что-то дернуло пойти позвонить на вокзал – мол, часы отхода поезда он точно запомнил, а вот в минутах сомневается. Звонит он и узнает, что поезд только что отошел… Первым новость Шарапа узнал – он курил на крылечке. Там в темное время территория часовыми охранялась, и когда Товчигречко пошел нам сообщать, Шарапа – к часовому. Одолжи, дескать, автомат, я этого гада, время перепутавшего, постращать хочу. Часовой из «своих» был, дал – только магазин с патронами все же вынул. В результате картина такая. Мы балдеем, расслабившись, входит Гусар и объявляет: «Господа, поезд ушел и рельсы остыли». Следом Шарапа влетает с автоматом. Затвором лязгает, орет: «Ложись, гад, убью!» Мишка Комарницкий от всего этого аж со второго яруса кровати сверзился. А потом вдруг из-за стены жуткий грохот. Это Филиппов в туалете сидел, а услышав шум, вопли, лязг оружия, со своим гипсом и костылями с унитаза свалился… Помчались на станцию, снова все возможное начальство подключили. Билетов нет, все с певческого праздника разъезжаются, а у нас и денег нет. Какой-то уже сверхудачей и сверхусилиями все же удалось обменять назавтра – с потерей плацкарта, в дополнительный поезд и прицепные вагоны ради этого самого праздника пущенные. В дорогу еду нам за нашей бедностью солдаты собирали – хлеб, чай, сахар в кулечке, картошку вареную из столовой. И когда мы в наш общий вагон втиснулись, разместились, поехали, народ на нашу рваную компанию во все глаза пялился. Проводница чай носит, спрашивает, сколько мы будем брать. А мы у нее интересуемся, сколько будет стоить чай без заварки и без сахара? Посмотрела, как на чумных, отвечает – нисколько. Набрали пустого кипятка, а заваривали в баночке свой – солдатский… БРИГАДА КАЛЕК (1978) Одной из самых забойных сценок ВТО были «Ковбои». Придумали их еще до нас, предшествующее поколение – там несколько человек посещало секцию самбо, и они поставили великолепнейшую имитацию драки с массой ярких эффектов. Но после того, как однажды на сцене Шаров в кровь разбил нос Филиппову, показывать сценку прекратили. Мы о ней вспомнили весной 77 г. при подготовке к фестивалю, проходившему в МВТУ, и восстановили – правда, самбист у нас был всего один, Валера Косовский, но оказалось, что этого достаточно, он и сам нас швырял, и учил его швырять. А что, например, я группироваться не умел и шмякался о сцену как тюк известно с чем, так это получалось даже эффектнее – а чтоб не расшибся, Валерка умел меня придержать незаметно. Короче, и на фестивале сценка имела успех, а летом мы ее взяли в агитбригаду, где она была вообще гвоздем программы, мы ее в финале пускали, «под овацию». Ну и понятно – студенческая и инженерно-физическая тематика солдатам не очень-то близка, а тут – эффектнейшая пародия на боевики с дракой и неожиданными трюками. Да к тому же, их и самих самбо обучали. Помнится, на одной из застав встал после концерта начальник, грозит своим бойцам и говорит грозным голосом: «Говорил же я вам – учите самбо! Учите! А то попадется вам вот такой вот штатский на нас кивает, - И раскидает, как котят!» Когда летом 78 г. формировали новую агитбригаду в Закавказье, то понятно, что «Ковбоев» опять решили включить в репертуар. Но Косовский в тот раз поехать не смог, и единственный самбист, который нашелся в ВТО кроме него, был первокурсник Юрка Куликовский. Разницу еще на репетициях почувствовали -–Косовский низенький, кругленький, через него, как через диванчик, перекатываешься. А Юрка – косая сажень в плечах, рост гвардейский, метр девяносто – и летишь с этой высоты всеми костями. Да и придерживать, как Косовский, он особо не умел и не старался. Уж грохнешься – так грохнешься. Но все же столь выигрышную сцену мы в программе оставили, в результате чего и пострадали изрядно – биты были все, кроме девчонок. График нам составили очень напряженный, прилетали мы в Ереван, а дальше должны были с концертами, от заставы к заставе, проехать всю Армению и Грузию, завершив путь в Батуми. И на первом же концерте, на одной из застав Арташатского отряда, Юрка покалечил Володю Рябова. Выступали во дворе, выложенном бетонными плитами, но Куликовский кинул его не просто на плиты, а наискосочек – на бордюр клумбы, сделанный из кирпичей, углы которых и составляли зубчатый бордюр. Вовка хрястнулся прямо на него, почувствовал себя нехорошо, из-за боли в груди доже подумал – сердце прихватывает. Но вечером в отряде сводили его на рентген и выяснилось – два ребра сломано. Но делать-то нечего, без Володьки мы – никуда. Состав в тот раз не очень сильный подобрался, и фактически, всю программу должны были мы с Рябовым вытаскивать. Заменить его некем было – и у Куликовского, и у Сереги Адамчука опыт на сцене, близкий к нулю, а девчонок в мужских ролях не поставишь. И выступал, и дорогу выдерживал, разве что «Ковбоев» мы на время сняли. Но потом, как стал себя получше чувствовать, мы и их показ возобновили. Лишь один из тюков изменили помягче – где его бросают. И посыпались шишки на остальных… Серега Адамчук, как уже говорилось, был тоже не из опытных. Его роль была небольшая – сидеть на стуле, свесившись над тазиком, а от Юркиного удара ногой падать вместе со стулом. И он, делая это без особого умения, в ходе падений себе всю спину о спинку стула разбил. А Юрка ему, ко всему прочему, пару раз по лбу ногой хорошо зацепил – не рассчитал. Ну да и я Куликовскому как-то крепко «залимонил». Там по ходу дела я его в живот бью, он сгибается, а потом ногой по физиономии – и он со сцены улетает. Косовский-то четко реагировал, заранее ноги пружинил, и едва моя нога на него пошла, он уже начинал «отлетать» назад. А Юрка - длинный, складывается, как аршин, начало моего движения прозевал, и не назад, а наоборот, по инерции вперед подался – ну и получал с маху. А второй раз ему в Батуми перепало – там сцена была летнего кинотеатра, высоченная и бетонная, мы даже вообще раздумывали, стоит ли на ней «Ковбоями» рисковать. Но Рябов, прикинув так и эдак, дал согласие, и решились. Юрка при падении схитрить думал, чтоб не вертикально об бетон долбануться, а по касательной. А получилось, сто он по этой самой касательной на краю сцены не удержался, и с двухметровой высоты рухнул вниз – а там тоже бетон был. Ну а я пострадал не столько от Куликовского, сколько от Раечки Павлючковой, она за недостатком мужского состава барменшу играла. Я по сценарию, побив Юрку, иду к ней выпить и падаю, отравившись «Солнцедаром» (была в те времена крайне «убойная бормотуха» с таким названием). Еще надо отметить, что «Ковбои», в принципе, требуют большого пространства, и первоначально ставились только на большой сцене. Но в агитбригаде 77-го мы так натаскались, что ухитрялись показывать их и на крошечных пятачках, вроде заставских ленкомнат. И в этот раз то же самое было. Но тут каждый квадратный сантиметр на счету, и чтобы освободить место для следующих трюков, я, «умирая в корчах», отползал прямо к барменше под стол. Тут тоже все нормально получилось, завалился я на спину – точнехонько у Раечки под юбкой, уж на такие условности внимания не обращалось, лежу и блаженствую. На самом деле блаженствую, этот концерт был третьим или четвертым по счету, устали дико, да еще жарища тридцатиградусная, после интенсивного выступления – а конце и с бурными ковбойскими упражнениями – одежду хоть выжимай, а по лицу пот буквально сплошными потоками льется, глаза разъедает. А тут – для меня на сегодня все отыграно, считай – уже отдых начинается. Под столом тень, из открытого окна ветерок Раечкиной юбкой меня овевает. Глаза прикрыл, чтоб потом не заливало, и балдею… Тем временем на сцену Юрка возвращается для финальной драчки с Рябовым. Сшибает Адамчука со стулом и подруливает к бару. Получает кружку – у нас для реквизита дорожные были, железные – пробует, но пойло ему не нравится. Он выплевывает, а саму кружку, уже направляясь к Володьке, кидает через плечо. Но кидает не строго назад, а подбрасывает вверх – чтобы барменша поймала ее в воздухе. Вообще это тоже производило должный эффект, но тут Раечка, то ли разомлев от жары, то ли сбившись в автоматизме повторяющихся выступлений – занялась протиранием других кружек, а про то, что надо поймать летящую, просто забыла. И тяжелая железная кружка мне, расслабившемуся и размечтавшемуся, сверзилась из-под потолка прямо по морде, да еще и краем. Боль дикая – до сих пор не знаю, как тогда удержался, не заорал, ведь дало-то совершенно неожиданно. Губы закусил, как-то там под столом поизвивался, сдерживаясь изо всех сил… А тут и сцена закончилась. И концерт, соответственно. Бурные овации, смех неутихающий. Тут мы всегда выходили раскланиваться – я тоже встаю, и поначалу ничего не понимаю – смех сразу стихает, лица вытягиваются. Первым сориентировался Ваня – прапорщик, наш сопровождающий. Он хотя и видел одно и то же по три раза на дню, но смотреть наши выступления не уставал, всегда в первом ряду садился. Вскакивает и одним махом выталкивает меня в дверь. За ним – начальник заставы. В кабинет меня, двери закрыли – и только здесь у зеркала я увидел, что произошло. Кружка бровь рассекла, и все лицо кровищей залито. А я ее и не почувствовал – так перед этим пот ручьями струился. Промыли, обработали, пластырем с бинтиком залепили. Сказали, обычно в этих случаях швы накладывают, но врача на заставе не было, а пока до отряда добрались, уже само подживать стало. А солдатам сказали, что это тоже трюк такой был – с краской. Чтобы впечатление от концерта не портить. Но сцена «Ковбои» еще долго в нашем репертуаре была, и последний раз, на слете первокурсников 1988г. ставилась особенно пышно, туда еще и много нового ввели – и гулящих девок, и тапера с вывезенным на природу пианино, и индейцев, приезжавших на мотоцикле и стрелявших из лука. Стрелял мастер спорта по стрельбе из лука – и так, что стрелы настоящие спортивные рядом с головой ведущего в дерево втыкались… ВОПРОС: «М ПЛЮС Ж» В летних агитбригадах проблема взаимоотношения полов всегда обострялась – причем одновременно по внешним и внутренним причинам. По внешним – потому что даже при прочих «нормальных» условиях девушка в солдатской среде – зрелище относительно редкое. И интерес к ней, как сами понимаете, у бойца срочной службы всегда обострен. А если наложить специфику Закавказья, то там даже в больших городах это усугубляется национальными отличиями. Барьерами и языковыми, и психологическими, и поведенческими – мораль грузинки, армянки и азербайджанки – это железная стена, напрочь отсекающая даже самые безобидные возможности контактов. Ну и если наложить еще специфику приграничных глухих мест, где женщин либо нет вообще, либо они представлены несколькими грязными, оборванными и довольно устрашающими на вид экземплярами в полудиких горных деревушках, то сами представьте, что такое там приезд симпатичных русских девушек. Поэтому можно сказать, что само участие девчонок в концертах уже гарантировало успех. А чтоб юбки одевали покороче, об этом мы их перед каждой агитбригадой инструктировали. Но казусов всегда возникало множество. В 1977 г. в Баку на морбазе нашим подругам – Наде Мироненковой, Марине Чижиковой и Люсе Кисловой позагорать вздумалось. Разложились они на каком-то парапете, а через 10 минут замполит прибежал со шлангом – и струей воды их безо всяких церемоний прогнал восвояси. Заявил, что они ему весь личный состав развращают – потому что на всех кораблях, стоявших в гавани, и бинокли, и подзорные трубы, и мощные увеличительные приборы ночного видения оказались на них нацелены. Это в Баку! Что уж говорить о «глубинке», где, например, однажды предложили нам в горячих целебных источниках искупаться. По случаю глуши и приграничного режима на этих источниках никаких официальных оздоровительных учреждений не существовало, и пользовались ими сугубо местные. И на девчонок наших, появившихся в купальниках, тамошние бабы с воплями возмущения набросились, а за Косовским, рискнувшим в поле их видимости в плавках показаться, чуть с дубьем не погнались, проклиная такое «бесстыдство» – сами они там в полной одежде ванны принимали, а для некоторых мужья специальные закрытые шалаши выстраивали. Ну а про казусы на заставах и говорить нечего. На сопредельной-то стороне половой вопрос проще решался – нам показывали, как там раз в неделю к жандармскому посту подъезжал автобус с проститутками. Впрочем, в Иране это только при шахе было. А после исламской революции и у них проблемы начались. Тут уж, по рассказам «погранцов», наблюдавших это из секретов, жандармы и козами не брезговали. А когда в Ленкорани солдат в наряде случайно товарища застрелил и с перепугу через границу рванул, то при обратной его передаче советской стороне он сидеть не мог – весь состав поста потрудился. И вот в таких-то внешних условиях на заставах, где бассейны были, наша Марина решила, что места здесь потише, поспокойнее, чем в том же Баку, народу поменьше, и вместо обычного своего купальника посмелее вырядилась – в «сеточку», через которую уже совсем все просматривается. Тут уж не знаю, как пограничные вышки вообще устояли. Потому что наблюдательные приборы с 40-кратным увеличением, расположенные на вышках, тут же устремились с границы на Марину. И если бы в тот момент оттуда вздумал полезть шпион, то шансов у него было куда больше, чем в другое время. Хотя думаю, что сопредельные жандармы вряд ли сумели бы доложить начальству об удобном случае, поскольку и сами были заняты тем же зрелищем. Это ведь уже после исламской революции было, и по рассказам, они за русскими офицерскими женами даже через оптические прицелы пытались подсматривать. Словом, вниманием там девчонки пользовались. Со стороны солдат – чуть ли не священное благоговение. Офицеры, если неженатые, как павлины хвосты распускали. Помнится, нас на заставе в Ани, рядом со знаменитыми коньячными заводами, начали усиленно коньячком угощать, а когда подруги заотказывались, им «кофе с коньячком» предложили. Для утонченности. В больших кружках – где-то примерно в 50 г. кофе доливая 150 г. коньяка. А когда уже поднабрались, за полночь, офицерам потребовалось перед девчонками своей боевой техникой хвастаться – раскомандовались прожектора включать, то по земле пошарить, то облака высветить. Потом бойца в сторонке заметили – видать, свои подослали которого понаглее. Спрашивают – «чего не спишь?» Он говорит, что уж вся застава не спит, лежат одетые и ждут учебной тревоги на показуху. Тут уж мы все, и подруги в частности, упросили разыгравшихся начальников прекратить «выдрючиваться». Но в бытовом плане приходилось девчонкам несладко, поскольку во многих местах за отсутствием женского пола для него ничего и не предусматривалось. Если еще начальники женатые, они у жен ночевали. А если нет – то и в кабинетах. У нас даже песенка была на мотив «поручика Голицына» – «нас снова встречают на энской заставе, и девочек наших ведут в кабинет». Правда, и в казарме общей им спать доводилось – вынужденно. В 1978 г. в Ленинакане пошли мы в баню. Подруги, Рая Павлючкова и Марина Чижикова, в первую очередь, мы на улице ждем. Они там долго возились, им же еще какие-то постирушки свои справить надо было. Ну а раз они долго, то и мы потом со спокойной совестью не спешили. А им строго настрого велели ждать – баня была на территории части, а жили в городской гостинице. А ходить затемно девушкам по улицам закавказских городов и в те времена категорически не рекомендовалось. Ждут – и ждут. А мы в свое удовольствие парились, опять же пивко было и счет времени, честно говоря, слегка потеряли. Вышли – уже ночь глубокая, а подруг нет. Тут Ваня, наш прапор сопровождающий, заволновался – надо же, ушли! Айда быстрей в гостиницу. И от бани к воротам топаем вдоль длинного ряда кроватей – казарма ремонтировалась, и солдаты по летнему времени под открытым небом спали. Но все, как в казарме, аккуратно – тумбочка, табуретка, одежда сложенная, сапоги стоят с портянками. И вот – сапоги, сапоги, а у двух кроватей вдруг вместо сапог босоножки. Оказалось, подруги ждать нас устали, да и сон их морил после бани. Попросились у солдат, их и пустили. Но круче всех досталось девочкам в 79-ом, когда от дурной воды в Азербайджане вся наша агитбригада животами замаялась. Ну, хорошо еще в отрядной гостинице, где все «удобства» имеются. А тут, как назло, - по заставам, да все «безженским», где на всё, про всё – один общий солдатский сортир. Мы – все вместе, все – друг у друга на виду, поэтому для деликатности называли это дело «бомбёжками». Концерт начинать – «обожди чуть-чуть, отбомбиться приперло»… А где этот? – На «бомбёжку» пошел!.. Ну, а девчонки, Марина Чижикова и Вера Колесова, стали у нас, соответственно, - «эскадрильей ночных бомбардировщиков»… Днем так-сяк маются, если очень уж припрет, Серегу Бобровника берут для «оцепления». А уж ночи дождутся – душу отводят… Что же касается внутренних «обострений», то это касалось агитбригадных романов, с одной стороны, вроде, и неизбежных по причинам летнего времени и постоянного совместного общения, а, с другой стороны, - порой и конфликтных… Надо вам сказать, что в 70-х нравы в ВТО были достаточно аскетичными. «Амуры» между разнополыми «коллегами по объединению», так сказать, «в рабочее время» отнюдь не поощрялись. А за то, что общественное мнение сочтет «аморалкой», могли и вопрос о пребывании в ВТО поставить. Если уж крутишь любовь, то изволь подходить к этому серьезно, ответственно, и – в «личное» время, чтоб, значит, общей работе не мешало. Это уж потом, ближе к 80-м, послабление в данном плане пошло. Но даже потом, во времена свободных нравов конца 80-х все очевидцы сходятся на том, что внутренние романы общей атмосфере отнюдь не способствуют. Девочек в агитбригады обычно ехало… два. Меньше нам и институтское руководство брать не разрешало – чтоб подруги, значит, друг за дружкой присматривали и «не развращались». Да одной, пожалуй, и слишком трудно было бы – пошушукаться не с кем. Иногда девочек бывало больше, но – редко. Дело в том, что с точки зрения работы и на двух-то загрузки не хватало. Сценок с женскими ролями у нас было мало. Тогда ведь в ВТО еще не текстовой, а главным образом – игровой юмор использовался – а в игровом плане подруге «рожу скорчить» и вести себя на уровне клоунады затруднительно. А с двумя девушками выходили из положения так – одной, кто посильнее, отдавали почти все роли, а другую, просто ради мелькания в короткой юбочке, ставили вести концерт. Но все равно, оставались они наименее загруженными, и когда у одних после 3-4 концертов уже «язык – на плечо», у них энергии хоть отбавляй, и понятно, творческая неудовлетворенность, еще – на что-нибудь тянет… То – капризы, то – настроения… А если парочка образуется, то – коллектив-то маленький, и – на виду друг у друга постоянно… И мужиков – гораздо больше, чем подруг. И парочка, жмущаяся друг к дружке в автобусах, перешептывающаяся за общим столом, пытающаяся уединиться у всех на виду в проходном гостиничном коридоре, неизбежно «мозолит глаза» остальным. И становится объектом шуточек, подколов, раздражений и громоотводом нервных напряжений. А «он-она», конечно, друг перед дружкой лица терять не хотят и отвечают взаимными эмоциями. Вот вам и центр оппозиции. И какие-то её стихийные капризы и настроения, уже чисто корпоративно поддерживаются и им. А даже 2 человека из общих семи – это уже оппозиция весомая… Бывало, и до серьезных внутренних конфликтов доходило. Так, в 77-м Марина строила было «шуры-муры» с Косовским… Но перед самым концом агитбригады переориентировалась вдруг на Колю Кудрявцева. Мы тогда остановились на Апшероне, в бакинской радиороте, но матрацев там не хватало, и Косовский со мной на грузовике маханул в город, на склад. Вернулись – а Маринки с Колькой нет. А территория там огромная – лесом вышек и радиомачт заставленная. Но взбеленившийся Косовский чуть ли не по тревоге всю роту поднял – она почти вся состояла из его земляков с Донбасса. И настоящее прочесывание устроил, пока не нашли… Впрочем, все эти конфликты обычно гасли вскоре после возвращения из агитбригад. В московской стабильной обстановке успокаивались – и сами себя спрашивали, ну а чего, собственно, кусались? Вроде, как и не из-за чего… Пожалуй, та же усталость и напряжение больше сказывались. А остальное было лишь поводом. Ну а поводом становился первый попавшийся раздражающий фактор – тот, что на глазах маячит. Что же касательно более весомых результатов агитбригадных романов, то они дали начало нескольким супружеским парам: Крылов – Дроздова, Шрамко – Кислова (потом развелись), Рябов – Чижикова, Колесова – Архипов.

ОТСТУПЛЕНИЕ: Да простит меня читатель этих заметок за непоследовательность и перескоки во времени, но тут уж сказываются вполне объективные факторы. Задумка написать их к 30-летию ВТО пришла после «Армейских баек» и «Студенческих баек». Но в отличие от них, ВТО-шные байки интересны только для ВТО-шной и около-ВТО-шной публики, поэтому вместо единой длительной работы – собрать, обдумать общую конструкцию, выстроить, проредактировать, писать я их вынужден урывками, в «окнах» своей основной работы для периодических изданий и книг. Поэтому и пишу не по порядку, а по мере того, что в голову приходит. Зацепился за одну историю об агитбригадах – и полезли дальше об агитбригадах. Чтоб уже, значит, не упустить. А теперь вот закончил с агитбригадами – на другие темы перехожу… КАК Я ПРИШЕЛ В ВТО (1973) Собственно «Посвящение в студенты» на меня особого впечатления не произвело. Скучным оно было. ВТО впервые я увидел на вечере в ДК, это мне больше понравилось, но о примыкании я как-то не задумывался и на объявления о наборе никак не реагировал. Хотя с другой стороны, сразу на первом курсе «разбрасываться» стал довольно сильно – я и в школе всякие штуки для дружеского круга писал, комиксы рисовал, разную авантюрную фигню придумывал. Ну и тут начал всюду нос совать – в факультетскую стенгазету «Энергетик» сунулся, но мне не понравилось – барские манеры редактора оттолкнули. От хора сразу отвернулся – от школы сохранил неприязнь к массовым действам. Зачем-то даже в дружину записался – хотя так и не пошел туда ни разу. А в общаге в 5-м корпусе взялся стенгазету выпускать – это понравилось больше, пиши и рисуй, что хочешь (один номер сделал). Но был в нашей группе Миша Житенев – по натуре очень бурный «лидер». С ним как-то сошлись в застольном варианте. Миша тогда нахрапом в курсовое бюро ВЛКСМ пролез, и будучи там культоргом, и в ВТО приткнулся. А в ВТО на предварительных разговорах с пришедшей молодежью кто-то бросил идею, что хорошо бы, мол, в перспективе, молодыми силами поднять спектакль «Божественные истории» по притчам Ф. Кривина. В первую постановку главную роль там играл Хуциев и «изображал» Гитлера. Вот и начал Миша меня соблазнять – айда, мол, в ВТО, ты как раз на Гитлера похож. А у меня тогда и впрямь, хоть усов не было, но волос на голове имелось побольше, носил я их на косую челку, и некоторое сходство имелось. И позы гитлеровские я иногда пародировал. Вот из-за такого сходства и затащил он меня. Но сначала попал вроде как и не совсем в ВТО. Был тогда в факбюро комсомола одним из двух культоргов Валера Тюгай. По национальности – кореец, а Гегеле о нем писал так: «Он очень похож на японца, И нам не понять, для чего Страна Восходящего Солнца Заслала к нам тайно его.» Хотя и был он в ВТО, но околачивался на втором плане в орггруппе – организовать, достать, снабдить, короче говоря «подай-принеси», и – комплексы неполноценности его, видать, угнетали. И задумал он, вроде, как создать свое, новое творческое объединение. Через того же Житенева, подчиненного ему по комсомольской линии, собрал первокурсников, вроде меня – еще там были Струев, Мироненкова, Романов, Крылов – больше не помню кто. И повел речи о том, что раньше, мол, гремело в институте ШТО, но пришло ВТО и напрочь его забило. А теперь, мол, и ВТО исчерпало себя, и пришла пора молодым силам напрочь его забивать. Миша поспешил Тюгаю отрекомендовать меня, что есть, дескать, человек пишущий, и в сценариях недостатка не будет. А название новообразованию Тюгай предложил очень дипломатичное – «Школа ВТО» - чтобы, с одной стороны, и не ВТО уже, а с другой, чтобы не слишком демонстративно отмежевываться. Но сепаратистские тюгаевые тенденции были раздавлены в самом зародыше. Уже на вторую встречу пришел не он, а Хуциев. И разговоры повел уже другим языком, в ВТО-шном русле. Изначальные планы самостоятельности он оставил – но только в плане первой пробы сил. И состоялся в декабре наш первый вечер в административном корпусе. Собственно, с таким детским лепетом сценок, что буду Богу благодарен, если те сценарии потерялись и никогда не найдутся. Но ничего, хлопали… А ВТО-шное руководство очень даже педагогично поддержало наши первые успехи. После чего на «школу» были выделены и учителя, четверокурсники Саша Разумов и Витя Филиппов. А в их задачу входило сделать с нами летнюю агитбригаду. И первой моей большой ролью на большой сцене стала как раз роль Гитлера в «Божественных историях». Правда, Разумов сначала сильно сомневался, предлагал другим заменить, роль-то главная, а на сцене я был – полный ноль. Но Витя настоял из-за того же сходства. И кое-как выдрессировали. Миша Житенев уже во втором семестре от нас ушел – при регулярной системе потогонных репетиций – лидерством уже не пахло. Да он, ко всему прочему, круто «по бабам пошел», не то, что для репетиций, - для учебы времени не осталось – вскоре и «вылетел». Ну а я вот остался, прилепился. Еще из состава этой первой «Школы ВТО» в объединении остались, кто – на несколько лет, кто – до сих пор – Надежда Мироненкова (Артемьева), Серега Струев, Коля Романов, Игорь Крылов, Витя Приставкин (Гриф), Валера Сныцерев (Шницель). Позже, уже через нас, подключились к ВТО некоторые другие наши однокурсники – Коля Кудрявцев, Валера Косовский. Митрий Архипов, Леха Харченков…

ЭПОХА КОНКУРЕНЦИИ Эпоху внутриинститутской творческой конкуренции я застал уже в завершающей стадии. Первым на факультете «Т» образовалось ШТО (пока оно было одно, называлось ШТО(Ф) – Шестое Творческое Объединение физиков). Очень сильный в исполнительском плане коллектив, но он выступал строго как «студенческий театр» и специализировался сугубо на театральном творчестве – ставил спектакли по Зощенко, Чехову, Салтыкову-Щедрину и т.д. Был и «капустник», но занимал у них слабую, заведомо вспомогательную нишу. Когда в 1969 году Олег Юрьевич Федоров – «осколок» угасшего КВН-овского движения 60-х, решил создать на факультете «Ф» новый коллектив, то среди первых 8 собравшихся студентов выделились два направления. Одно, представленное М. Хуциевым, стояло за то, чтобы делать команду КВН, другое – Н. Артемьев, Н. Гулова и др. были сторонниками театра по типу ШТО. В итоге и родилось нечто среднее, симбиоз – театральный коллектив с живым, «КВН-овским» духом. («КВН-овским» - ставлю в кавычки лишь как более понятное обозначение, т.к. имеется в виду некий умозрительный идеал – в реальности дух телевизионного КВН вряд ли хоть когда-нибудь мог быть «живым»). Некоторый багаж сценического опыта, переданный Федоровым, дал ВТО отличную от нуля начальную платформу. А сам характер творчества – острота, злободневность, собственные сценаристы и сценарии сразу поставили ВТО в выигрышное положение перед ШТО. Озорство, задор, новизна позволяли компенсировать больший сценический опыт. Правда, задним числом, с сегодняшней точки зрения, можно сказать, что те же Салтыков-Щедрин и Чехов были, пожалуй, для тех времен куда более острыми и актуальными, чем игра на окружающей мелочевке. Но, во-первых, это как-то и не воспринималось – чего там, почти что школьная программа! А во-вторых, играть на «современном» подтексте (и очень даже остром, очень опасном подтексте) тех же классиков – ШТО никогда и не пыталось. Держалось в рамках безобидных и карикатурных штамповок, выводимых в то время и профессиональными театрами, и – кинокомедиями с Э. Гариным в главной роли. Поэтому и проигрывало ШТО. С одной стороны, разумеется, не дотягивая до уровня этих профессиональных театров, а с другой – уступая нахальному и молодому ВТО, раскручивающему деятельность на своей собственной, оригинальной почве. Но первые годы жизни ВТО прошли под флагом этой конкурентной борьбы. Она реализовывалась и на институтских фестивалях, проводимых каждый год с большим размахом и большой помпой. Считалось достойным делом нанести друг дружке удар по мере возможности – обменяться взаимными «поливами» в стенгазетах, «обделать» премьеры конкурента в сценических пародиях и т.д. В 1973 году, когда я пришел в ВТО, острота этой борьбы уже иссякала. Еще были порой и стенгазетные «поливы», и пародии, но ВТО уже прочно удерживало первенство (так же как ШТО прочно удерживало второе место). Оно еще могло во второстепенных мероприятиях «утереть нам нос» - например, в 1974 году на вышестоящем просмотре агитбригад МИФИ от нас выступил молодой состав, первокурсники, а они выставили «стариков» - и, конечно, «сделали нас». У них был еще один замечательный взлет, когда к ним пришел сильный сценарист Сергей Попов, поставивший собственный мюзикл «Остановка». Но пришел он для ШТО, пожалуй, поздновато, общая тенденция оставалась прежней, и сумев еще справить свое 10-летие, они постепенно «сошли на нет»… Кто из института уходил, кто женился, кто детей производил – а просто «самодеятельность», согласитесь, слишком слабая внутренняя связка для удержания единства коллектива в житейских передрягах. К концу 70-х и внутренние наши дрязги тоже исчерпали себя. Уже следующие за нашим курсы хорошо дружили со ШТОФами, даже составляли в «строяках» совместные агитбригады, брали на выездные выступления при дефиците собственных сил. Где-то в 73 – 74 г.г. образовался свой коллектив и на «А» - «Адуванчик», позже – «Алькор». Но это было просто несколько человек, которым очень хочется появиться на сцене – как сейчас убого лезут в передачу «Знак качества», чтобы только попасть в «телевизор». Хватались то за слабенькие сценки, то, вдруг, ни с того, ни с сего… за «Обыкновенное чудо» Шварца (уже после показа фильма с О. Янковским). Хороших режиссеров и сценаристов у них никогда не было, поэтому к себе подходили крайне нетребовательно, так и не поднявшись по уровню выше угловатой и неуклюжей школьной самодеятельности. И прожили всего одно студенческое «поколение» - года 4 – 5… К одному из особо пышных институтских фестивалей самодеятельности – кажется, в 74-м, когда каждый факультет «отгрохал» по вечеру в ДК, возникло что-то вроде коллектива и на «К». Но возникло единовременно, только под этот фестиваль, и потом больше не проявлялось. А девчонки с «К», жаждавшие поучаствовать в творчестве или повращаться в творческой среде, начали притекать в ВТО, – фактически оно объединило тогда силы двух факультетов, хотя по рангу оставалось не институтским, а – факультетским. Было и множество других коллективов, больших и маленьких, цветущих и угасающих, постоянных и лишь периодически напоминающих о себе – хор, хореография, бальные танцы, клуб интересных встреч, клуб любителей поэзии, куча рок-групп (то бишь, по-тогдашнему, вокально-инструментальных ансамблей – ВИА, а в просторечии – «битломаны»). Но эти жили в своих творческих «нишах», интересы наши иногда соприкасались и объединялись, но никогда не пересекались. И в качестве конкурентов они для ВТО не выступали. «ДРАКИ» 23 апреля сего года в беседе в редакции «Инженера-Физика» С.С. Николаева сказала мне: «Мы тут спросили у Петрова – как же в старые времена вообще пропускали на сцену вещи ВТО? А он ответил: «Да они же хитрые были – принесут в последний момент, вот и подписываешь уже не глядя.» Прокомментировать могу лишь тем, что наши прежние оппоненты и сейчас врать в глаза не разучились. Хотел бы я посмотреть, кто взял бы на себя ответственность «подмахнуть» программу в последний момент, и как бы сложилась карьера согласившегося подписать ее «за глаза»?!.. Да это и физически было невозможно. Для непосвященных поясняю структуру цензурных решеток МИФИ 70-х годов. На факультете существовал худсовет, состоящий из председателя, ответственных за культработу из партбюро, профбюро, бюро ВЛКСМ, и замдекана по идейно-эстетическому воспитанию (специально на роль цензора выделенного!). И ежели ты что-то захотел поставить, то сначала изволь представить в худсовет сценарий. И теоретически только после одобрения и утверждения можешь приступить к постановке. Но когда поставишь, нужно, чтобы тот же худсовет просмотрел… И выступать? Не-е-ет… Если он одобрит, то должно дать разрешение факультетская просмотровая комиссия – состоящая из более высоких представителей тех же органов. Но фактически – понятие растяжимое. Например, кроме зам. секретаря партбюро по идеологии на просмотр мог явиться и секретарь партбюро. А кроме замдекана по идейному воспитанию – сам декан!.. Но и это было – не все! Потому что в случае одобрения факультетской просмотровой комиссией еще предстояло предстать перед институтской просмотровой комиссией – предварительно дав и ей на просмотр сценарии! А туда входили представители институтских парткома, профкома, комитета ВЛКСМ. И это был еще не предел. Например, сильный театр в МЭИ был задавлен насмерть, когда после институтских цензоров от него стали требовать «литовать» сценарии – т.е. представлять их в «Мосгорлит», специально существовавший для цензуры орган, представлявший уже государство. А уж там сидели дубы вообще непробиваемые. Наши-то дубы, видать, просто не знали о существовании такого органа, ну, а мы их просвещать не спешили. Все эти «рогатки» обладали полной неоднозначностью. Скажем, на заседании факультетской комиссии тебе логическими доводами, большинством голосов или тактическими ходами (вроде того, что удалось убедить самого декана) удалось склонить её к разрешению. Но те, кто был против, придут на заседание институтской комиссии – и там тоже будут высказывать мнение против. Т.е. для них-то решение факультетской комиссии, где они сами состояли, обязательным и не являлось и не является… Теоретически существовали и градации. Т.е. для вечера на уровне курсового – достаточно утверждения факультетского худсовета. Для факультетского – факультетской просмотровой комиссии… Но это – если вечер факультетского размаха ты вдруг сумеешь «впихнуть» куда-нибудь в общежитский клуб. Потому что ДК «Москворечье» принимал бумаги только с институтскими подписями… Кстати, по каким-то внутренним инструкциям административного корпуса они без институтской просмотровой комиссии тоже зал не давали – так что там и вообще выступать перестали – себе дороже… А на практике – дни МИФИ в ДК распределены за полгода вперед. А сценарий тот же худсовет рассматривает несколько месяцев – как минимум. И постановку на репетициях ты вынужден начинать, не дожидаясь их соизволения. А подписанные документы в ДК ты обязан сдать за 10 дней до вечера – иначе он просто не состоится. Вот тут и начинается «последний момент» - тем более, что во всех планах ответственными за вечер записаны культорги факбюро ВЛКСМ и профбюро факультета – оба ВТО-шники, а отнюдь не председатель худсовета или замдекана. Срок подходит – а еще даже по сценарию решения нет. Потому что, если худсовет его и не отверг, то – «сопли жует» - вроде и крамолу не нашел, и разрешение дать боится: а вдруг следующие инстанции незамеченную ими крамолу вскроют? И начинает он тогда выискивать «клопов» по мелочам – абы было к чему прицепиться, и – если и разрешить, то – с кучей оговорок, которые потом ему откреститься позволят… А в институтскую комиссию ты обязан представить сценарий за две недели до их просмотра… Когда я пришел в ВТО, такие «драки» были в самом разгаре… Без них не проходило ничего. Причем, какая там идеология, какая политика! Тогда у нас этим и не пахло!.. По таким мелочам «драки» шли, что нынешнему молодому человеку, наверное, и читать будет смешно или… абсолютно непонятно: как такое могло быть и было ли?.. Классическая сценка с экзаменом – «разжигание антагонизма между студентами и преподавателями»… Что-то там с пьянками – «повторяющаяся алкогольная тематика». Буфет, нечестные продавцы – «выпячивание негативных сторон» Глупые «опера» на сцене – «клевета на оперотряд» и резолюция: «запрещено!»… Со страшным боем и только чудом прошел на сцену спектакль «Горе ему» Хуциева – по сегодняшнему времени, вроде бы, и совсем безобидная вещь с большой долей «капустника»… Тут были – и «негативный взгляд», и «клевета на советскую науку», и даже «клевета на армию» (Скалозуба по этой причине мы соглашались переименовать в «полковника пожарной охраны»), и – «антагонизм между преподавателями и студентами», и все такое прочее… «Рубилось» уже все бесповоротно – но каким-то образом дошли до райкома партии, и старый хрыч из каких-то там «заслуженных большевиков», которому и недосуг было копаться в нагроможденных обвинениях, воспринял написанное по-другому и изволил глубокомысленно ляпнуть с высоты своего авторитета: «Я думал Грибоедов умер, а он жив до сих пор!» И – тут же все заткнулись… Мгновенно. И спектакль «Горе ему» стал правильным и хорошим. И никто к нему, оказывается, не имел претензий… Ну разве что небольших и непринципиальных, о которых и вспоминать-то не стоит… Но главная «драка» - самая свирепая, разыгралась уже на моих глазах при подготовке к 5-летию. Это был один из высочайших пиков могущества ВТО. И старое, первое поколение еще не успело оторваться от объединения. И молодое пришло, успело набрать некий минимальный опыт. Действующих (и активно действующих!) сил набиралось до 80 человек. И грохнуть решили по максимуму – три вечера в ДК, один – сценки, другой – спектакли «Божественные истории» и «Горе ему», третий – премьера «Нам оставаться!»… По второму вечеру – все было гладко – «агитка» и спектакль, «не подлежащий критике»… Из сценок – шла грызня за половину. А в «Нам оставаться» - чуть ли не за каждую строчку. Тут-то наши цензоры с новым для себя явлением столкнулись. ВТО впервые от окружающей подножной фактуры на общечеловеческую тематику поперло. Да так сильно, такой мощный эмоциональный удар! С одной стороны, подсознательно чувствуют, что пропускать такое нельзя – «как бы чего не вышло» (главный принцип). Но на бумаге так не запишешь – да и у нас уже народ поднатаскаться успел. Вещь – по произведениям Кривина. Разрешенного. Песня – Р. Рождественского, вообще – официозный партийный поэт. Вот и пошло выискивание и выкапывание – «а слишком мрачно»… «а сгущение негативных красок»… «а сгущение – то и очернение… искусственное»… «у Кривина такого нет». «Отсутствие луча света в темном царстве – у Кривина есть, а у вас нет»… А вот там-то Хуциев Кривина исказил… А там-то вы постановкой усугубили… А там-то соединением Кривина с Рождественским – сами-то они по себе правильные, мы не возражаем, а вот вместе – слишком уж «очернительно»… Из сценок в итоге были потеряны две – «Сатана» и «Бумеранг», их запретили, остальное удалось отстоять. А «Нам оставаться», что самое удивительное, даже удалось было пропихнуть. Еще неопытные в таких делах были наши противники, давили-то не на полный запрет, а только на максимальное ослабление слишком уж сильного, по их мнению, спектакля. И, вроде, уломали их через втянутого в «драку» декана на компромисс – песня на стихи Р. Рождественского, которая звучит в конце спектакля, ее исполняла группа «Нюанс», и которая делала концовку бомбообразным ударом, переносится в начало второго действия. Они и проглотили – финал ослабляется, сглаживается, вроде – «все путем»… Хотя провели их тогда мощно… В начале второго действия под песню, там еще стробоскоп работал – и в его вспышках действующие лица застывали в запоминающихся позах. А в финале спектакля, хоть песни и нет – но музыка ее звучит. И – стробоскоп. И – те же позы действующих лиц. А слова-то Р. Рождественского, хорошо известные, запоминающиеся… И не доперли цензоры, что в мозгах зрителей песня все равно зазвучит на полную катушку! Сорвался столь блестящий план, и погиб спектакль по чистой случайности. Прошел он на «ура», публика просто «ошизела». Но олухи из «Нюанса», исполнив песню в начале второго действия, чисто автоматом запели ее и в финале. Второй раз. И наши враги – а мы уже успели с некоторыми из них стать действительно врагами, тут же воспользовались этим и обработали того же декана В.П. Конопленко, что его, дескать, «обманули». И в тот же вечер, когда мы в ресторане «Москворечье» праздновали такой успех, и находившиеся еще под впечатлением триумфа пьяные комсомольские активисты заверяли нас, что все – ерунда, «крови не будет», туча уже разразилась… Как только разъяренный и подогретый декан сказал «а», только этого и добивавшиеся наши враги из партбюро сказали «б, в, г…» Покатилась первая волна массированных репрессий. Партийных в ВТО было двое – Качалов и Разумов. Схлопотали «выговорёшники». А вот с комсомолом в тот раз накладочка вышла. Факбюро ВЛКСМ тогда любило тешиться своей формальной самостоятельностью, играть в эдакое комсомольское самоуправление. Это потом, в армии мне довелось столкнуться с другой картиной, где комсомол только выполняет спущенные из партийных органов директивы, и из этого – ни шагу. А в институте, хоть и прямо не фрондировали, считались с «руководящей и направляющей силой», но молодость и студенческий темперамент все же брали свое, порой позволяли собственную позицию иметь. Опять же и наши доброжелатели, просто хорошие знакомые там имелись. Культоргом в факбюро ВЛКСМ был тогда я, и на ближайшее после 5-летия заседание был поставлен в повестку мой отчет об этом мероприятии. И на это же заседание партбюро спустило через секретаря Архипова рекомендацию рассмотреть персональные дела Артемьева и Шарова. Но персональные дела по регламенту положено в конце обсуждать, после основной повестки дня. Виталик Архипов рыпнулся было в начало их переставить – факбюро вздыбилось – не положено! Решили как бы объединить – мой вопрос в повестке переставить – но все же раньше «персоналок». А они – следом. И вот я доложил обо всех достижениях – и предлагаю проект решения с грамотами и благодарностями всем отличившимся ВТО-шникам. А следом Архипов – с рекомендациями партбюро вкатить им «выговорешники с занесением». И разделилась «комса». Одни секретаря поддерживают – вроде как партийные рекомендации поддерживать надо, другие на моей стороне – вон какая работа сделана, сами на вечерах сидели, сами видели, как здорово все было… Ох, несладко Архипову было – он аж бледнел, когда дискуссия в сторону благодарностей склонялась! Это ж ему полный конец пришел бы!.. Кое-как, титаническими усилиями сгладил – и пришли к компромиссу – благодарностей все же не объявлять, но и выговоров тоже. Артемьеву мелкую неувязку с песней, которую я постарался объяснить, - «поставили на вид», Шарову «ограничились обсуждением». Впрочем, и Шаров так легко не отделался. Через два года, когда срок его стажерства закончился, и пришла пора в аспирантуру поступать (и когда прежний, более-менее благожелательный к нам состав факбюро сменился), ему такую характеристику выдали – с которой не то что в аспирантуру, а разве что в тюрьму соваться. А «Нам оставаться» так и погиб. Стал «красной тряпкой», про которую и упоминать-то смертный грех. И уже никто даже не вспоминал о достигавшихся некогда компромиссах, о том, что спектакль с некоторыми оговорками и ограничениями в общем-то раньше разрешался. Теперь он стал синонимом «крамолы», запрещенной глухо, окончательно и бесповоротно. Его еще раз поставили – к 10-летию, уже другим составом. Вроде, и грызня о нем канула в прошлое, и эпоха гонений, о которой речь будет идти особо, миновала. И снова была «оттепель», ВТО было «на коне», его опять хвалили. И доброжелатели наши в руководстве, вроде Леши Спирина, искренне считали, что обстановка изменилась – надеялись помочь пропихнуть спектакль. По-спокойному, по-трезвому, разобравшись и разъяснив кому надо, что ничего тут страшного и нет. И вообще, постановка другая, и прошлые придирки с замечаниями все учтены… Но и противники наши за 5 лет кое-чему научились. Но бросаемые удочки просто «не клевали». Морды перекашивали, но и «нет» не отвечали – мурыжили. А спектакль был поставлен. И на юбилейном, в честь 10-летия внутри-ВТО-шном собрании устроили его генеральный прогон в актовом зале. Туда посмотреть и старые ВТО-шники собрались, и ребята из ШТО, и зеленоградцы – будто предчувствуя, чем дело кончится. Заодно с 10-летием поздравили, по бокалу сухого в конце подняли – да и разошлись. Было это в субботу 1 декабря, а уже в понедельник Конопленко донесли – что вот вы запретили спектакль, а ВТО его показало. А что показало среди своих – как имело шансы тысячу раз в Скнятино показать или на любой другой из репетиций, то это в тени оставили. За сам факт уцепились – показало! И под аккомпанемент громов и молний возмущенного таким «криминалом» декана покатилась новая волна репрессий. Тут партийных наших в институте уже не было, больше-то, конечно, ВТО-шников в «ум, честь и совесть нашей эпохи» не принимали. Но и комсомол был не тот, что в 74-м. Секретарь факбюро Иванов сказал «есть», когда партия сказала «надо» - и понеслось!.. У нас, уже ушедших из МИФИ, тогда у многих еще были профкомовские, для культмероприятий пропуска в институт, и поддержать наших многие собрались. Помнится, сидели в холле у аудитории Б-100, а Саша Разумов, как партийный, даже пробовал, потрясая партбилетом, на заседание факбюро прорваться. Но все это еще и «в пику» поставили – вот, мол, демонстрацию устроили (а слово «демонстрация» тогда ругательным считалось – это ж уже на грани с «антисоветчиной»). Круче всех получили те, кто сам в факбюро состоял – за то, что не «проводили политику партии», и стало быть, не мешали товарищам из ВТО ставить и показывать идеологически-невыдержанный, запрещенный спектакль. Очень строгое по тогдашним меркам взыскание – выговор с занесением в учетную карточку получили Серега Струев (отвечавший в факбюро за работу в общежитии) и Миша Комарницкий (культорг). Саша Селин, второй культорг, получил помягче – по-моему, «строгача» без занесения, поскольку сам в спектакле не участвовал а отличие от Сереги с Мишкой. То есть только «линию не проводил», но сам поперек не шел. Простые выговоры «огребли» Косовский и Рябов – в спектакле участвовали, но лишь как исполнители – «неответственные». И совсем без ущерба удалось «отползти» Шарапе. Ему дурацкий вопрос задали: «Знали ли вы, что участвуете в неразрешенном спектакле?» А он ответил: «Да если бы знал, разве я в нем бы участвовал?» Конечно, при трезвом рассмотрении такому вряд ли можно было поверить, но главное – лояльность прозвучала. И столь редкую среди тогдашних ВТО-шников лояльность оценили… Ну а последствия взысканий у каждого свои были. Скажем, Володе Рябову это было «до лампочки» - в учетной карточке нет, а из института он уходил. Косовскому в 7-й лаборатории навстречу пошли – избрали комсоргом, чтобы мог козырять «большой общественной работой» для снятия выговора. А Сереге Струеву, чтоб такое взыскание снять, пришлось год «пахать» на «ударном» строительстве олимпийских объектов… Наверное, вы спросите, что же это за люди такие в МИФИ были, которые подобные бучи поднимали, живого слова сказать не давали и в борьбе за подавление и нивелировку студенческих умов не гнушались никакими приемами? Так я отвечу – какой же это секрет?!.. Всех-то – слишком много места заняло бы, а основных – почему не назвать? – Проректор по идейно-воспитательной работе Залужный, замдекана по той же работе Успенский, секретарь партбюро Исаченко, его зам – Вагина, партбюрошник, а после – замдекана Сулаберидзе, председатель худсовета Лагунцов. Уж не знаю, как они нынче, насколько «перестроились», но у нас о них осталась память именно такая.

ПОЛИТИКА, ИДЕОЛОГИЯ И ПР. Пожалуй. здесь уместно некоторое теоретическое отступление. У читающего эти байки или слушающего рассказы старых ВТО-шников может сложиться впечатление, что уже тогда, в 70-х, мы были одними из первых борцов за демократию с коммунистическим режимом. Да некоторые из участников тех событий, по-моему, и сами так начали считать. Так вот, уточняю для ясности – все это чушь собачья. Никакими демократами и правозащитниками в то время мы и в помине не были. И если вспоминать «как на духу», то по своей идеологии мы были не просто «красными», а, пожалуй, даже «ультракрасными» - по своему образу мышления и идеологической направленности мы, тогдашние, скорее. сегодняшнему Анпилову впору пришлись бы. В идеалы революции мы верили по юношески свято, наверное, куда более свято, чем партийные бонзы. В правду ленинизма – тоже. Хотя самого Ленина, как и все, не читали, заучивая цитаты и переписывая установки друг у друга из конспектов – да и зачем, если твердо знаешь, что там все правильно? (Это уж только в 89-м я догадался перечитать ПСС «Лукича» - и ужаснулся: неужели в этот ужас и бред я так искренне верил?!) А тогда мы как с писаной торбой носились с фразой, брошенной в наш адрес кем-то из высокопоставленных комсомольских боссов – «из вас, ребята, вышли бы хорошие секретари райкомов в 20-х годах». И мы гордились таким определением. Как-то Качалов где-то достал и принес посмотреть уже запрещенный «Один день…» Солженицына – так никто и читать не стал, слишком нудным показалось. В 77-м, уже наполучав полновесных синяков и шишек, мы вполне искренне ставили яркий и трогательный спектакль Д. Аля «Первая глава» о «предтечах» большевиков – Море, Кампанелле, Фурье и др. (и никто даже не задавался при этом вопросом доподлинно разузнать, какую жуткую фантасмагорию предлагали человечеству эти самые Мор, Кампанелла, Фурье…) В 78-м я так же искренне писал и ставил «Лучшую песню» о комсомольцах гражданской. А в 81-м – «Ну как вы тут, ребята?» - где сравнивал некую идеальную чистоту героев революции с испорченной современностью. И искренне так думал – что все беды и вся грязь вокруг, это от искажений и нарушений первоначальных идеалов революции. Кстати, с творческой точки зрения очень сильная вещь была, пожалуй, первая моя вещь на «профессиональном» уровне. Два журнала на нее блестящие рецензии дали, хотя и не опубликовали, к счастью. Потом я ее уничтожил – во вполне трезвом виде, в спокойном состоянии. Когда сильная и лживая – это вдвойне плохо. Значит, опасная, и существовать ей не надо. Тут-то не о «цензуре» речь идет. Вещь моя, авторская – «сам породил, сам и…» что хочу, то – делаю. Может, к кому-то из более молодых поколений, более критически мыслящих и скептических, понимание пришло и раньше. А у меня, например, сознание полярно поменялось только в 1987-89 г.г. Сначала не без толчка извне, но не напрямую – когда Бухарин и проч., прежде «плохие», стали вдруг «хорошими», то в этом качестве их сознание уже не воспринимало. Если мне в таком вопросе соврали единожды, то почему я должен верить, что снова не врут? И истиной стало только то, к чему сам пришел, в чем сам убедился. Потом случайно стал свидетелем событий в Ереване в июле 88-го. Потом была работа над «Деникиным» - и к восприятию «белых» истин я оказался уже готов. Но в 70-х ничего такого не было. Да мы бы сами первыми кощунственным посчитали любой антикоммунизм и антисоветчину. И врагами «системы» - даже прогнившей брежневской, мы себя отнюдь не считали. Она ж «наша», советская. А то, что в ней творится – то опять же «искажения». Так вроде бы у нынешней молодежи может возникнуть справедливый вопрос – если мы были такими идейными ортодоксами, насквозь красными и насквозь советскими, так в чем же наша крамола заключалась? За что ж тогда запреты, за что гонения? Может, нынешнему человеку это и впрямь понять не так просто. Но я попробую объяснить. А вот то, что пытались думать самостоятельно – это уже крамола. Если насквозь красную и советскую, обязательную к какой-то дате «агитку» делаем так, как сами понимаем – а не так, как предписано в политиздатовских массовых и дурных сборничках для «художественной самодеятельности» - это крамола. И не так, как сказал Леонид Ильич в отчетном докладе, да еще без ссылок на его цитаты – это тоже крамола. Если заставляем студента «ржать» над окружающими его безобразиями и бытовыми неурядицами – это полукрамола. Потому что такое критиковать можно, но только в качестве «отдельных имеющихся». И что партия с правительством с недостатками борются и искореняют, мы же при этом не показываем. Значит, однобоко. И светлый образ строителя коммунизма упрямо нигде не показываем (потому что считаем это глупым) – это крамола. А уж если посмели с чем-то сравнить действительность – с абстрактной «сказкой» ли, или даже с теми же мифологизированными идеалами революции – это уже жуткая крамола. Это ж прямой или косвенный упрек существующей системе. Может, мы этого еще не понимали – но наши враги хорошо поняли. К тому же, на собственном, доступном нам уровне правдоискательством мы действительно занимались. И к вещам общечеловеческого плана начали переходить, не к «хохмам», не к «плакатным открыткам» - а к каким-то истинам духовного плана. Но даже без ругательного слова «общечеловеческий» (читай – «бесклассовый») – это входило в разряд очень опасной крамолы. Ведь и Шварц, и Стругацкие, и Ефремов тоже никогда антисоветчиками не были – и многие их герои очень даже здорово укладываются в «моральный кодекс строителя коммунизма». Но стоило углубиться в область правдоискательства и общечеловеческих истин, стали «крамольными» авторами, подверглись гонениям, а произведения попали под запреты. При всей «советскости» мы желали сохранить духовную независимость – а ведь это была уже «антисоветскость». Мы этого не понимали, а «они» это знали. А может быть, они – или, гораздо скорее, инструкции, по которым их дрессировали, были умнее нас еще в одном вопросе. Что если мыслить самостоятельно и самостоятельно заниматься правдоискательством, то рано или поздно придешь совсем не к тем истинам, которым учат «партия и правительство». Поэтому и искали крамолу там, где ее и в помине не было. Но ведь раз пытаешься думать сам, что-то выискиваешь, смеешь с чем-то сопоставлять и сравнивать, значит – сомневаешься? Значит – не доверяешь тому, что тебе навязали и еще навязывают? Или не удовлетворяешься этим? А раз так, то крамолу и впрямь надо искать повнимательнее – может, ее там и нет, но она МОЖЕТ быть… А пожалуй, действовали и «биологические» или «психологические» факторы. Мы были непонятны нашим противникам. Потому что не хотели лезть в те штампованные рамки мышления (или, скажем, не мышления, а выражения осмысленного), в которые удобно втиснулись они сами ради своей карьеры. Непонятны тем, что готовы рисковать своим будущим ради какой-то мелочи – нескольких эффектных слов, произнесенных со сцены. А раз непонятны, значит, опасны – как инстинктивно опасно все непонятное. А из страха (не за нас, за себя – опять же, «как бы чего не вышло») рождается ненависть. Вражда. И они стали ненавидеть нас столь же естественно, как цепная дворняга ненавидит волка, относящегося к тому же биологическому виду, но вдруг отличающегося по стереотипам поведения – почему-то предпочитающего жить на свободе и отказывающегося вилять хвостом ради бросаемых костей. Что же касается нас, то могу сказать следующее… Во-первых, эта борьба сплотила нас и во многом обеспечила такое долгожительство ВТО. Металл от ударов крепчает и, уплотняясь, бывает меньше подвержен коррозии. Или, если хотите, другой пример – корни духовных традиций всех народов составляет эпос о былинных битвах прошлого. А во-вторых, несмотря на то, что, как уже говорилось, мы долго еще оставались в душе «красными», но все же эти гонения и битвы во многом определили нашу гражданскую позицию. Выработали тот самый критический стиль мышления, который так пригодился в дальнейшем. И, наконец, как это ни парадоксально, отнюдь не какая-то изначальная гипотетическая крамола, а реальные гонения за нее – гонения с невозможностью найти справедливость ни на одном уровне, помогли осознать себя сначала чужими всей Системе. Понять, что она для нас тоже чужая, не «наша». А потом сделала нас врагами Системы. Хотя мы еще даже не понимали, что Системы - коммунистической.

ЭПОХА ГОНЕНИЙ (1975 – начало 1977 г.) В принципе, этот период жизни ВТО можно было бы назвать «эпохой Дракона», поскольку в данное время основные силы были брошены на постановку этого шварцевского спектакля, так и не увидевшего сцены. Сейчас вспоминается, что «Дракона» совершенно случайно принес в ВТО я. После премьеры «Нам оставаться» и отмечания успеха в ресторане, еще в триумфальном настроении, поехали мы с Рябовым проводить домой первокурсницу Лену Никешичеву. И ее расчувствовавшаяся мама вспомнила, что и сама играла в юности в студенческом театре, и что они пытались поставить запрещенного тогда «Дракона» - которого нынче, мол, уже и публиковать начали. И дала почитать книгу пьес Шварца. Приехал в общагу, а там старики наши еще с зеленоградцами посиделки продолжают – заинтересовались книгой, почитать попросили. И к маме Лены она так и не вернулась. И попала в струю царивших в ВТО настроений. Собственно, накатились на Шварца по инерции после «Нам оставаться». И по тематике. И потенциал, как уже говорилось, к 5-летию был огромный, 80 человек, да еще в разгаре поступательного движения – на инерции после отгроханного 5-летия. Казалось – горы свернем! Но не тут-то было!.. Как раз и репрессии ударили… И бочка, покатившаяся на ВТО, раздулась до такой степени, что задним числом можно сказать – новая задумка не имела шансов пробиться. Тем более такая, как «Дракон» - долгое время находившаяся не под каким-нибудь местным, а под вполне официальным идеологическим запретом. Правда, наши тоже в дипломатические игры играть пытались. Например, репрессивные постановления по поводу ВТО одними персональными делами не ограничивались – там было и ужесточение цензуры, и еще много чего, и в частности – требование нанять для ВТО профессионального руководителя-режиссера. Чтоб, значит, делал из нас обычную, нормальную «самодеятельность» и за деньги, получаемые в институте, дрессировал нас в ту сторону, в какую руководству угодно. Вот на этом и попробовали сыграть. Нанятый режиссер Андрей Борисович Голиков оказался мужиком нормальным, обработали его – и «Дракона» вроде как он должен был предложить. Как вещь разрешенную, напечатанную в советской книге – вот, гляньте… А мы, вроде, должны были еще и повыдрючиваться – что не хотим, дескать, мы по профессиональным сценариям никогда не работали… Но все ж это оказалось шито белыми нитками. Чуть «они» где-то прицепились – наши инстинктивно грудью на защиту. Ну и понятно, что не навязанное это, а «наше», кровное. А раз так – то давить, и никаких гвоздей! Драка за «Дракона» полтора года непрерывно шла – где-то еще у Мелика часть архивов сохранилась. Заседания, протоколы, письма и обращения в вышестоящие инстанции… Куда там, мертво! Даже сценария к постановке так и не разрешили. И даже на аргументы, что сценарий-то из книги, опубликованный, более высокую цензуру проскочивший, резонные доводы следовали: «Ну и что? А почему именно этот? В книгах и другие сценарии есть, лучше…» Или – тоже уже ученые, возражали, что любой сценарий поставить можно по-разному. А у вас, мол, постановка от сценария отличается. А она и впрямь отличалась – там в конце приходил не Ланцелот, а огромная тень убитого Ланцелота. И усиливало это эмоциональное воздействие финала экспоненциально. Да чего там, если б и в этом на уступки пошли – к другому бы прицепились. Была установка «не пущщщать» - вот и не пущщщали… А постановка шла, репетиции шли, все лучшие силы ВТО были задействованы. Какие декорации строились! Какие картины для оформления спектакля писались… Потом все это само собой глохнуть стало. Инерция, с которой подошли к 5-летию, угасала, народ из старших поколений на репетициях появлялся все реже. И во второй половине 76-го «Дракон» угас, так и не разрешенный и к сцене близко не подпущенный. Но я не случайно назвал этот рассказик шире – не только о «Драконе», но и о гонениях вообще. Потому что развернулись они не только на «Дракона» - это уж само собой основное поле боя получилось. Велись гонения на ВТО в целом. Партбюро одно за другим издавало грозные и грязные постановления, где нас с «дерьмом мешали». На любой конференции, в любом постановлении, в любом отчетном докладе, на любом собрании случая мимоходом «полить» нас не упускали. Это была целенаправленная кампания – и велась по всем правилам кампании. Что там «Дракон» - если за два года, 1975 и 1976 в количественном плане не смогло сделать и выставить на сцену нового – НИЧЕГО (кроме, разве что, «агиточной» «Грозы» - да и то по счастливой случайности, вопреки мнению факультетской цензуры). НИЧЕГО – даже сценок. Рубилось все. Под корень. Нас просто целенаправленно душили. Я в то время под влиянием «Нам оставаться» и «Дракона» с уровня «капусты» начал к серьезным пьесам переходить. Не прошла ни одна. Может, еще слабые были, несовершенные – но речь-то шла не об этом. На самодеятельной сцене, в частности, и на мифистской – и более слабое ставилось. Да и слабые только с сегодняшней точки зрения, а с тогдашней – вряд ли. Но дальше худсовета сценарии не проходили. Их читали, выдавали кучу замечаний, я в «эн-плюс-первый» раз перерабатывал – их снова «мурыжили» и «отфутболивали» уже с новыми замечаниями. А в конце данного периода и с первыми пьесами Селина то же самое делалось. (Поэтому я и считаю, что пойди тогда с «Драконом» даже на все мыслимые и немыслимые уступки – все равно не помогло бы), Само слово ВТО стало в тот период бранным. Его употребляли только, когда ругали. А если нужно было похвальным словом упомянуть удачно проведенное мероприятие, заменяли словосочетанием «художественная самодеятельность факультета «Ф». Да что я все «они» да «они» - наверное, давно уже следовало назвать поименно основных участников этих акций с «той» стороны. Правда, тут все же следует оговориться, что гонители наши разделились на две категории. Одни травили сугубо по обязанности, иначе на карьере может вредно отразиться, иначе их самих прочистят или просто «уйдут», как «ушли», например, председателя худсовета А. Петрова (каф. 10) – слишком лояльного и склонного к «попустительству», по мнению партийной верхушки. К таким, по обязанности, можно отнести председателя худсовета Н. Лагунцова (каф. 10), ответственного за культработу в партбюро А. Блинова (каф. 10). Этих просто натаскивали соответствующим образом и диктовали: «Ату!» Когда мы с ними в 77-м в агитбригаду в Закавказье поехали – нормальные люди… И поговорить можно было по-человечески, в отличие от разговоров в кабинетах МИФИ. И сценки они смотрели – которые сами же запретили в свое время. И – «ржали»… И делали вид, что не замечают, что мы ими же запрещенное показываем. Даже принося на утверждение сценарии – если с глазу на глаз, с Лагунцовым можно было очень даже интересно и по-человечески побеседовать. Мог он и действительно полезные вещи подсказать (что не мешало ему потом те же сценарии «рубить» по явным пустякам и выдавать кучи мелочных придирок). Но были и натуральные монстры. Зубры. Главные идеологи и организаторы гонений. Секретарь партбюро В. Исаченко. Зам. секретаря по идейно-воспитательной работе Н. Вагина. Зам. декана по идейно-воспитательной работе М. Успенский. К такому в кабинет придешь – даже не по ВТО-шному делу – а, например, по комсомольской работе бумажку подписать или справочку передать, которую он сам же и заказывал – придешь и видишь, что самим присутствием своим уже раздражаешь его. Не может он скрыть, да и не хочет, что ты – его враг. Персональный. И даже к бумажке, нужной ему самому, начинает цепляться глупо и мелочно. Только потому, что принес ее – ты. А война и шла во многом на персональном уровне. Главный жупел – Хуциев. Официальные решения – Хуциева в ВТО «не пущщать» - то принимались, то отменялись (слишком уж глупо на бумаге это выглядело). А неофициально – действовало постоянно, распоряжения давались в МИФИ Хуциева считать «персоной нон грата» и пропусков ему не выписывать. Однажды на фестивальном концерте в ДК в сценке «Штирлиц» мы новшество ввели – просто так, «от балды», бабку-вахтершу поставить, чтоб торчала на одном месте все действие – а когда студент Штирлиц мимо идет, честь отдавала. И на эту бессловесную роль отиравшийся за кулисами Хуциев вызвался. Так потом скандал подняли только из-за того, что вот, мол, на сцену «запрещенного» Хуциева выпустили! Еще – Качалов, но о нем речь ниже пойдет, отдельно. А как против меня воевали, примеры могу перечислить. Зимой 76-го из состава агитбригады в Киргизию вычеркнули – Успенский «напел» нашему замдеку Яковлеву, что у меня пропусков лекций много. Хотя никого ни до, ни после по данной причине не вычеркивали. Осенью 76-го – из факбюро «ушли». Хотели под предлогом «неудовлетворительной работы», со взысканием – потому что, мол, «самодеятельность на факультете» (т.е. некую абстрактную самодеятельность, помимо ВТО) не развиваю. Но это у «факбюрошной братвы» не прошло – там большинству и неудобно как-то стало, они мою работу знают, видят – и свою собственную. Так потом «ушли» мирно, в ходе очередных выборов. А то, помнится, вечер был – какой-то институтский, срочно программа требовалась, «горело»… А с ребятами из комитета ВЛКСМ отношения у меня хорошие были, уж не помню кто из них – ко мне: «выручай!» Я руками развожу – действительно, есть новая программа, но не утвержденная и не просмотренная. Он рукой машет – да, брось, всю ответственность беру на себя и комитетскими подписями обойдемся. Я такой возможности, конечно обрадовался – шутка ли, программу показать, которую нам не дают. Выступили, все – нормально, успешно. И в тот же вечер кто-то из моих «доброжелателей» напрямую декану Конопленко «настучал». Во-первых, «несанкционированное» выступление. Во-вторых, Шамбаров там «очернительство» героев Великой Отечественной допустил (в сценке «Вариант Аш-Омега» преподаватель, под гестаповца, допрашивает студента, отвечающего «я ничего не знаю»). А в-третьих, Шамбаров разразился клеветой на советскую космонавтику (в одной из стихотворных пародий была фраза: «слышь, вселенная, галактик сброд, голос хозяина сваво – человека!») А Конопленко с пол-оборота «заводился» - раз так, надо отчислять! Спас меня тогда Качалов. Как только через наших друзей слухи докатились, срочно потребовал у меня сценарии – и бегом к декану, пока тот «в раж не вошел» и глупостей не натворил. Остыл, разобрался – и «рассосалось»… Под меня и глубже копали. Как-то в мое отсутствие Успенский с Лагунцовым явились к соседям моим по комнате, Кудрявцеву с Малыхановым, и под видом «беседы за жисть» начали выспрашивать осторожненько – вот, дескать, Шамбаров в «Божественных историях» Гитлера играл, потом у него «Гроза» была, тоже – с фашистами, потом – «Аш-Омега», а теперь он усы отпускает – так нет ли у него, у Шамбарова, скажем так, «идеи-фикс»? Ну, тут-то не на тех напали… Кудрявцев – ВТО-шник, сразу «просек», куда «ветер дует», и постарался все спекуляции на данную тему пресечь…

В ОСАЖДЕННОЙ КРЕПОСТИ В «период травли и гонений» - что уж там о спектаклях со сценками говорить!.. Куда нагляднее – другой пример… Перед очередным празднованием Нового года в общаге принесли программу праздника М.Н. Успенскому (даже это обязательного утверждения требовало). И он, глубокомысленно набычившись и почитав, начал «обсуждение» с сакраментальной фразы: «Та-а-ак… А теперь объясните, что у вас будет олицетворять Дед Мороз?..» Поэтому у сегодняшнего молодого человека вполне закономерен вопрос: как же мы выжили в таких условиях, и почему же нас окончательно не раздавили? Поясняю – а это два разных вопроса… И отвечаю по очереди на оба. Не раздавили – потому что НЕ МОГЛИ. То есть, теоретически, могли, конечно, просто взять и запретить ВТО как таковое. Но тут и причину требовалось бы подогнать весомую. Антисоветчину или что-то в этом роде. В принципе, и такое было бы несложно – надергать, передернуть… Да вот только отвечать за проявившуюся на факультете «антисоветчину» им самим и пришлось бы, противникам нашим! Раз они сами за идеологическую работу отвечают. И – за воспитание. Вот и попробуй, запиши в каком-нибудь постановлении «антисоветчина» - тут всей «верхушке» «по шапке достанется», такое у себя допустившей. Кстати, ведь как раз до этого чуть было и не дошло… Где-то в конце 76-го – начале 77-го, когда противостояние вошло в критическую точку, уж не помню, партбюро или КИВР (комиссия по идейно-воспитательной работе, дополнительный орган, созданный специально против нас в параллель худсовету и просмотровым комиссиям) – то ли сдуру, то ли сгоряча, в запале борьбы, подогрев сами себя, издали постановление – ВТО ЗАПРЕТИТЬ, как «идеологически-вредную» организацию. Мы на это коллективное в институтский партком «шарахнули» за десятками подписей – и упирая именно на формулировочку. Конечно же, публично «реабилитировать» нас и ругать наших гонителей там не стали – все же партбюрошники парткомовцам были поближе по всем параметрам, нежели мы. Даже подстраховались, помнится – кто-то из парткомовцев, помоложе и подемократичнее «для блезиру», Хуциева таскал в «Дом Журналиста» за выпивкой «откровенно» «за жисть высказаться» - в компании тинов с очень явным КГБ-шно-стукаческим запашком. Но с другой стороны, в парткоме на это дело просто посмотрели более трезво. Ведь видно было, что ежели что, мы на их инстанции не остановимся. А в любых «верхах» и при любом раскладе вопроса – в нашу ли сторону или против нас, им-то и парткому, и партбюро гарантированно «шишки» достанутся. И видать, оппонентов наших главных деликатненько вразумили – да что вы, братцы, рехнулись? «Идеологически-вредная организация» в институте – это ж и нам, и вам – «хана», всей карьере – «крест»! Зачем «из мухи слона раздувать», если тебя же потом и «вздуют» за то, что проглядел, «слона» в огород свой пустил? И как раз с этого момента гайки, намертво зажатые, начали понемножечку, по чуть-чуть ослабляться… Второе – само же партийно-политическое руководство оказалось связано по рукам и ногам собственными планами. Потому что к 1975 году плановые культурные мероприятия факультета и института уже успели сцементироваться в прочную годичную колею: посвящение в студенты институтское, слет первокурсников, вечер первокурсников, осенние факультетские вечера, Новый год, фестиваль самодеятельности МИФИ, День Смеха… Убери ВТО – кто все это делать будет? А в планах есть. Раз в прошлом году было – то и в следующий включено. А если было успешно, а потом не стало – то это уже «развал работы», опять шишки могут быть. Как же «галочки-то отчетные» ставить? Была культработа на высоком уровне – и вдруг «в загоне» оказалась. Тут и «сверху» могут быть вопросы нежелательные. Вот поэтому «разогнать», собственно, и не стремились. Скорее – задавить, выдрессировать, приручить. ВТО – штука неудобная, опасная, непредсказуемая, но с другой стороны, она и нужна, чтобы козырять в планах проведенных мероприятий. Факультету – перед другими факультетами. Институту – перед другими институтами. Однажды в ходе какого-то бурного заседания, когда нас Исаченко, Вагина и Успенский совсем уже в «порошок стереть» пытались, помню, Коля Артемьев стукнул кулаком по столу и сказал: «Раз так – то с этой минуты ВТО в МИФИ больше нет!» И сутки ВТО в МИФИ не было. Мы в тот вечер всем ВТО-шным руководством с вином в «Дружбе» поужинали, сами себя подбадривая – что и хрен с ними, и так – проживем. Уже и прожекты строили – где сцену для выхода найти. Живой пример у нас перед глазами был – сильный театр МЭИ. задавленный в своем вузе, переметнулся под юрисдикцию нашего ДК и стал «Театром-студией при ДК «Москворечье»… Но уже на следующий день сам декан на нас вышел примирительно: «Да бросьте вы, ребята! Чего горячку пороть?! Нельзя же так!..» И пошли на компромиссы, на частичные послабления, даже, если не ошибаюсь, кого-то из второстепенных наших врагов извиниться заставили… И ВТО «вернулось»… (А театр МЭИ, кстати, оторвавшись от родной почвы, быстро «захирел» и погиб). Помогала выжить и «дипломатия» - часто через того же Конопленко. Любил он «справедливость» изображать, этакую военную натуру «отца-командира». И если по-нормальному, по-хорошему, то через него упрочить свое положение удавалось. И в кабинет к нему с подробными «душевными» беседами ходили, а однажды и домой на чай ездили. Когда обо всей сделанной работе расскажешь – аж расцветает. Ребята – да я вам, да я для вас… Впрочем, наши противники по своему служебному положению имели гораздо больше возможностей для общения с ним, а значит – и для настраивания его в противоположную сторону. И самые сильные, самые болезненные удары наносились нам через него же, а то и его руками. Помогало в борьбе и то, что и у нас были заступники, были свои «покровители». Из комсомольской верхушки – Саша Портнов, Леша Спирин, в институтском профкоме – Вероника Ивановна Маркова. Вот уж, царствие ей небесное, настоящая мать всей институтской самодеятельности была – только ее нуждами жила, и все творческие коллективы, как детей родных лелеяла. Конечно, по весу наши покровители были куда слабее противников, в какую-то драку за нас против партбюро лезть было бы для них просто немыслимо. Но чем могли – помогали. Где-то поддержать, где-то сгладить, где-то сдемпфировать и напряжение снять. А то и просто проинформировать об очередной раскручиваемой каверзе. Были просто друзья, видящие несправедливость и готовые помочь – без ущерба для себя. А были и покровители далеко не бескорыстные, но тоже полезные. Тут лишь один пример приведу из собственного опыта. Скажем, однокурсник мой, Захарченко, прорывается на должность зам. секретаря комитета ВЛКСМ МИФИ. А раз он так высоко прорывается, то ему есть смысл и дальше по комсомольской линии карьеру делать. А для этого козыри нужны, чтобы в конкурентной борьбе с такими же – выдвинуться. И когда в райкоме ВЛКСМ задумывают вдруг мертворожденную комиссию «по нравственно-эстетическому воспитанию» создать, он сразу соображает, что тут козырем может стать знакомство с Шамбаровым – которого как раз только что из факбюро выжили. И бросает: «Да есть у меня человек подходящий…» И всем – хорошо. И райкому – они «галочку» поставили. И Захарченко – он с деловой стороны сумел выделиться. И Шамбарову – со стороны общественной работы, что тогда немаловажно было, он получает куда более высокую по рангу – а ответственности никакой. И ВТО – хорошо. Потому что в рамках этой самой «работы» оно всего лишь пару раз выступило на райкомовских пьянках (а само «надралось» за их счет), зато уж наверное, Шамбаров не преминет там и сям мимоходом бросить: «А когда я последний раз был у секретаря райкома, он мне говорил…» Глядишь, и поостерегутся лишний раз «кусать» - кто его знает, как далеко он в альянсы с райкомом втерся? Спрашивать-то не пойдешь. Опять тот же принцип – «как бы чего не вышло»! Я этот пример привел не как исключительный – а чтобы проиллюстрировать, что в разыгравшемся противостоянии мы никаких мало-мальски перспективных возможностей не упускали. Ну, а тактика наших врагов оказывалась проигрышной. Потому что им требовалось и сохранить на факультете нечто жизнеспособное для плановой «культработы», и чтобы это было не-ВТО или не-то-ВТО. Отсюда и персональный характер ударов. Убрать «непослушного» Хуциева – а вон у них молодой и честолюбивый Шамбаров есть, может, он более послушным будет… Не оправдал «надежд» - и его долби!.. Но такая тактика достигала только обратного результата. Раз мы чувствовали себя в осажденной крепости, то и начинали жить по законам осажденной крепости, то есть, еще более сплачиваясь. Когда есть явные внешние враги, то и друзья ведь крепче чувствуются. И внутренняя спайка того периода была, пожалуй, самой высокой за 30 лет жизни ВТО. «Один за всех…» - это были для нас не красивые слова, а повседневная реальность и жизненная необходимость. Делались попытки и просто задушить ВТО – без выхода, без «разгона», чтоб само загнило и распалось постепенно. А вместо него что-то новое, послушное… Поэтому с какими-то стройотрядовскими агитбригадами, не ВТО-шными, давшими-то по 1-2 концерта, носились как с писаной торбой, почестями их осыпали, как нас за сотню концертов в год не награждали. Поэтому и на культоргов – в мою бытность и после меня – жали насчет «развития самодеятельности на курсах». Мертворожденный фестиваль устроили – чтобы, дескать, каждый курс своими силами концерт сорганизовал, авось чего «проклюнется». Но кроме «тухляка» ничего не проклевывалось… Скукотища – девочка стишок прочитает, мальчик кое-как под гитарку песенку споет… А если оказывается где – более живо, то – делают это ВТО-шники с этого курса. И вместо создания «новых», не-ВТОшных коллективов на этих фестивалях мы себе еще и новый контингент присматривали… Ну, а теперь ответ на второй вопрос – как же мы сами ухитрялись жить и творить в подобных внешних условиях? Во-первых, та же «годичная колея» помогала – когда после одного мероприятия уже и другое просматривается. И коли уж не дают нового делать, то на многих таких мероприятиях можно и старым извернуться. Во-вторых, очень характерно, что как раз в эти годы, в 75 – 76-ом, наши слеты в Скнятино начались. И для избытков творческой энергии новый выход появился… В-третьих, при запретах на творчество в запасе остались еще и мероприятия организационные – вроде Новых годов или Дней Смеха. Само ВТО на Днях Смеха тогда традиционно не выступало – но приглашало интересные коллективы из других вузов и городов, да и общую атмосферу создавало – аттракционы, призы, розыгрыши. Тут как ни цепляйся, хрен что запретишь!.. В-четвертых, раз мы приглашаем, то и нас приглашают. То туда, то – сюда. И хоть программу утвержденную везем с собой, но вписаны туда заведомо разрешенные старые вещи, а показываем уж – что хотим, ну, кто там проверит-то?.. А в-пятых, творческий обмен на таких выездах – всяких там «Днях физика» и фестивалях – интенсивно пошел. Другие коллективы у нас заимствуют лучшее, мы – у них. В эти годы наша программа не за счет собственных, за счет чужих сценок обогащаться и обновляться начала – физтеховских, новосибирских и др… А вот это наши «радетели» почти всегда без запинки пропускали. Раз у кого-то другого идет, разрешено – значит, вопрос «как бы чего не вышло» снимается… Ну и наконец, если вернуться к «Дракону», то хоть на сцену он и не вышел, но внутри ВТО работа вокруг него варилась громадная – репетиции, планы, проекты, прикидки, обсуждения. И даже если взять «драки» по его пробиванию – и тактические ходы, и идеологические. и дипломатические, то ведь это и было своего рода ТВОРЧЕСТВОМ. И если внешний выход этого творчества оказался равен нулю, но – не внутренний. Как раз внутренний эффект был очень отличен от нуля. ВТО на этом взрослело. Ума и опыта набиралось… Вот так и «перезимовали», как рыба под толстым слоем льда, когда мороз силится прихватить каждую отдушину. А потом частичное «потепление» началось, какие-то проталинки возникать стали…

ВЛАДИМИР АЛЕКСЕЕВИЧ КАЧАЛОВ Одним из главных столпов ВТО, благодаря которому объединение выжило в трудные времена и выдержало свалившие на него нагрузки, был Володя Качалов. На сцену он почти не выходил. Разве что в «Частушках» девочкам на баяне подыгрывал. Да пару раз на подменах – поскольку занимаясь распечаткой текстов и исполняя суфлерские обязанности знал все роли. Но вся тогдашняя ВТО-шная жизнь без Качалова была просто немыслима. И писать о нем трудно по одной простой причине – не знаешь, с чего начать. Потому что его работа охватывала буквально все. О какой стороне деятельности ВТО не вспомнишь – и видишь, что главную или весьма важную роль там сыграл Качалов. Номинально он считался руководителем орггруппы. Реально – и был этой самой «орггруппой». А фактически, во многом как раз его усилиями ВТО сформировалось в единый жизнеспособный организм. И тут даже затрудняешься сказать, какую роль в этом организме играл сам Качалов – сердца, мозга, нервной системы? Пожалуй, отчасти – и того, и – другого, и – третьего. Во всех внешних наших дрязгах и переговорах главный дипломат – Качалов, да и во внутренних обсуждениях со спорами – светлая голова. Всегда спокойный, рассудительный, внимательный, никогда не даст эмоциям над разумом возобладать – и почти всегда самое разумное, самое взвешенное решение предложит. Всю черновую работу вез, не взвешивая, сколько ее есть. Спектакль ставится, тексты распечатать – Качалов, народ на репетиции собрать – Качалов, материалы для декораций достать, костюмы, реквизит – тоже он. Хотя и не будет, конечно, сам за каждой мелочью бегать, а и других привлечет, подтолкнет, пошевелит, подскажет – и все как бы само собой сделается. На слеты и палатки достать, и продукты закупить – это Качалов. И так закупить, чтобы не просто народ «пузо набил», абы чем, а – вкусно пожрал, с удовольствием. Может, мелочью какой-то, добавочкой к столу – а умел. После него, кстати, это искусство в ВТО было утрачено. Как и другое – при нем ведь на слетах и выпивка была совместной, обще-ВТО-шной. И общественных бутылок при нем в личное пользование не растаскивали. Нынче каждый знает, что «пуп» ВТО – это 62-я. А 62-я изначально была «художественной мастерской». То есть, захламлена была красками, обрывками, старым реквизитом. Мы в 74-м, когда искали место для репетиций агитбригады, 62-й воспользоваться не только не смогли – это смешным показалось. А Качалов потом сделал там капитальный ремонт, обил стены красиво обожженными деревянными планками, на стенах – картины, отдельно – кладовушку для реквизита в уголке выгородил, вешалку сделал, кресла расположил, светильники – и тогда-то и стала она ВТО-шным клубом, где людям «потусоваться» приятно. И кстати, сколько потом там ни было новых капитальных ремонтов, новых благоустройств, а до качаловского уровня – ни разу не дотянуло – и далеко не дотянуло… Впрочем, и сама 21-я, где он жил, всегда была оживленным «клубом», где всегда толпился народ (что соседа его по комнате, Женю Шарова, порой до белого каления доводило). Шли к нему по любому поводу. С любой трудностью в первую очередь – к Качалову. По учебе что-то не ясно – он объяснит. Он же и в этом плане выделялся – Ленинским стипендиатом был. А забыл – времени не пожалеет, книжку нужную найдет, вспомнит. Мог и в деканате за кого-то похлопотать, кто «хвостами» оброс – но тогда уж сам лично под контроль возьмет, так насядет, что тот уже и не пикнет, и пока «не выползет», ни малейшей возможности и лазейки для разгильдяйства у него не будет. По комсомольской работе вопросы – к Качалову. По ВТО-шным делам затруднения – к Качалову. Даже если, например, по делам агитбригады, в которую он не едет, и его это, вроде бы, не касается. Но в том-то и дело, что не было в ВТО вопросов, которые его бы не касались. Денег занять – тоже никогда не отказывал, но брать у него не любили, потому что ему затянуть с возвратом просто неудобно было, самому стыдно. Наконец, просто, по-житейски, без всякого деда заглянуть, чайку попить – тоже к нему, всегда – пожалуйста… ВТО-шное старичьё поболтать всегда у него собиралось. Организатор был не просто блестящий, но – редкий, уникальный. И главное охватывал, и силы координировал, и никогда мелочей не упускал. причем «мелочи», им замеченные, всегда потом важными оказывались. Скажем, лето 74-го, отправляется первая в истории ВТО агитбригада – на КамАЗ. Качалов придумал и настоял, чтобы единую форму одели. Казалось бы, чепуха какая – всего-то белые майки с эмблемами. шейные платочки и значки самодельные «ВТО». А поехали – и чувство совсем другое. Вроде как «вот они - мы!» И как-то общность наша еще более подчеркнулась. Или – встречи агитбригад… Тоже мелочь. Всего-то делов – дешевенькие конфетки, печенье, бутерброды. Только все это красиво на столе разложено – и с самоваром. И прикатываешь ты «из фиг знает какой» дали – и видишь, что не сам по себе, никому не интересный мотался… Что тебя здесь ждали – и не просто, формально, а с любовью ждали. Что ты из этой самой дали в ВТО, как в дом родной, вернулся… Или зимой 75-го едем на границу. А он где-то в приемной комиссии достал и передает мне на прощанье горсть значков МИФИ. Так нас потом на границе за каждый такой значок на руках носить были готовы. Или перед КамАЗом от нас потребовали утвердить нашу программу где-то на высоком уровне. А Качалов не поленился, распечатал тексты не только тех сценок, которые мы везли, но и почти все, что тогда было в ВТО. И сброшюровал в единую папку первого в ВТО сценарного архива. И на утверждение так и потащил всю папку. И добился, чтобы не только под листиком общей программы, но и на каждой сценке этой папки утверждающую печать пришлепнули. Формальность? Зато когда «драки» и гонения начались, мы этими старыми сценками без новых «обсуждений» и «утверждений» имели возможность пользоваться. И на этой вот собранной и сохраненной папке качаловской папке несколько поколений ВТО выросло. Первый, ныне утраченный фотоархив ВТО – тоже его рук дело. Причем он самолично выступал первым фотографом, начавшим систематическую фотосъемку и архивирование (очень аккуратное, очень удобное архивирование) фотоистории ВТО. Или вот, ввел он единую форму отчетности обо всех выступлениях ВТО – от крошечного курсового вечера до крупного мероприятия: дата, место, продолжительность, количество зрителей. Опять формальность? А когда где-нибудь в верхах заходит разговор об оценке деятельности ВТО – или в других случаях, вроде того, что деньги выбить для поездки на какой-то «День физика» - и всплывают вдруг цифры: «В прошлом году ВТО провело 81 мероприятие общей продолжительностью 106 часов, которые посмотрело около 18 тысяч человек…» И у начальства сразу блеск в глазах – ведь такую фразочку в любой доклад, в любую отчетную бумажку вставить соблазнительно. Да и для любого ВТО-шника такое услышать при случае… Сам-то, может, только пришел в объединение, и из этих 81 принял участие только в двух. Но ведь и твои два там есть, и принадлежность к такому весомому «мы» в собственных глазах тебя поднимает. Или вот придумал Володя отзывы. Чтобы после каждого выступления вне МИФИ отзыв писался. И печатью местной скреплялся. В агитбригаду собираемся – а он нам на машинке целую пачку бланков для таких отзывов распечатывает. Еще одна формальность? А потом, скажем, «бочку на нас катят», или даже проще – отчитываемся, рассказываем о проделанной работе. Самим-то себя расхваливать – ух, как здорово выступали, ух, как здорово принимали, вроде, как и некрасиво, нескромно. У самих – язык не повернется. А тут пачку отзывов на стол – кому интересно – читайте! А там корявыми и нескладными фразами какого-нибудь камазовского работника или бойца с забубенной заставы так написано, что слезы на глаза наворачиваются… Наверняка, можно было бы и еще кучу чего вспомнить… Но вы лучше просто поправку сделайте, что вот это, изложенное, вспомнилось «навскидку», за час сидения за машинкой. И прикиньте, сколько добавить надо – того, что забылось или вообще мимо меня проходило. И тогда, может, и представится уровень работы Качалова. А «убрали» его из института просто подло. Как уже писалось, в период репрессий за «Нам оставаться» он и Разумов «схлопотали» по выговору. Саша Разумов был в тот момент на 5-м курсе, «Кач» - «на дипломе». Саша плюнул на МИФИ и по окончании института, несмотря на многочисленные предложения остаться на кафедре – ушел, снимая свой «выговорёшник» уже по месту работы. А оптимист «Кач» остался – с такой блестящей учебой, с такими задатками в науке, с такой общественной работой – зам. секретаря факбюро ВЛКСМ, затем и профбюро – смешно, казалось, не остаться. Был стажером на 5-й кафедре. Но вот только партийные выговоры через год снимать положено – а ему и через два года не сняли. Срок стажерства кончился, пришло время в аспирантуру поступать – а там партийная характеристика нужна. А ее не подписывают, выговор не снят. Нет, не то, чтобы отказывают в «снятии». Вроде бы и не за что! «Нам оставаться» давно в прошлое ушел, уже 1977 год был. И «Дракон» давно в минувшее канул – так ведь его хоть и не разрешили, но ни в чем не проштрафились. Да и в «драках» «Кач», в отличие от Хуциева или Артемьева, никогда «на рожон не лез», он всегда в пользу «мирного урегулирования» старался. Кафедральная парторганизация и руками и ногами за него была – им-то такой аспирант, ох, как пригодился бы! Общественная работа – громаднейшая, он ведь не только в ВТО оргработу вез, он еще и заместителем председателя факультетского профбюро к тому времени был. Но не простили ему Исаченко, Вагина и иже с ними. Не простили. И не отказывая прямо в снятии выговора, просто-напросто время протянули. Пока не вышли крайние сроки подачи документов в аспирантуру. Вот и все… И уехал он в края отдаленные и в климатическом отношении не очень привлекательные. На полуостров Мангышлак в г. Шевченко. А поскольку «Кач» сам с Украины был, то прямо по аналогии – в то же самое место, куда земляка его Тараса Шевченко ссылали. А два года стажерства – «коту под хвост»… На меня, кстати, этот случай во многом повлиял. Правоту Сашки Разумова я крепко запомнил, и как раз тогда твердо решил в МИФИ, в полной зависимости от местных бонз, ни за что не оставаться. И когда в 79-м заканчивал институт, уже вовсю «оттепель» шла, уже снова все нас «хвалили», и на сцену снова с премьерами выходили, мои «друзья-покровители» из комитета ВЛКСМ институтского узнали вдруг, что намерен я по распределению уйти, от изумления чуть на стены не полезли – да ты чего, говорят, рехнулся? Диплом только чуть-чуть не «красный», работа у тебя – и ВТО, и комсомол, да куда менее «нужные» свободно остаются. Хочешь, мол, так поднажмем мы, попробуем сразу в аспирантуру протолкнуть. Но я уже позицию твердую занял и отказался наотрез. А результат – те ВТО-шники с нашего курса, кто остался: Струев, Косовский, уже в конце того же самого 1979 года попали под вторую полосу репрессий за «Нам оставаться». И оказались в положении Качалова, впустую потеряв годы стажерства… А история с Владимиром Алексеевичем имела любопытное продолжение. В глухих мангышлакских краях его блестящие деловые качества, конечно же, не остались незамеченными. Стал он там секретарем парткома известного Шевченковского «комбината». Потом – в обком попал. Потом и секретарем обкома стал. А в годы «перестройки» он со своими передовыми взглядами и организаторскими талантами в Москве как раз ко двору пришелся. И перевели его аж в ЦК КПСС на должность инструктора. И вот тут… Когда в МИФИ узнали об этом – паника случилась жуткая. Шавки-то, его травившие, все еще в руководстве околачивались! Ох, видели б вы, как они перетрусили! Как при встрече с каждым старым ВТО-шником умильно «хвостиками завиляли»! И исподволь, исподтишка – а как там Володечка? Так это правда? Надо же, каких людей НАШЕ МИФИ вырастило! По их-то понятиям, по их-то морали (когда респектабельные, солидные преподаватели доносов и клеветы на СТУДЕНТА – и то не стыдились), по этой морали ведь и он должен был им – припомнить. Но до этого он не унизился.

НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ АРТЕМЬЕВ Другой мощный столп ВТО в трудные 70-е годы – Артемьев. Или, как мы уважительно его звали – «дядя Коля». Образный портрет его был дан в моей эпиграмме к 5-летию ВТО: «Сигаретного дыма клубы изрыгая И гремя, чтобы слышали все в этом мире, Человечище заматерелый шагает, То – «пампасы», то – кафедра двадцать четыре…» К нему и впрямь так и напрашивалась селинская перефразировка: «Какое матерое человечище!» Натура – совсем иная, нежели у Качалова. Артемьев – это был сгусток энергии ВТО. Напор, ударная сила, натиск, таран, авантюра. Если на пути стояло препятствие, и «дядя Коля» приходил к выводу, что оно мешает – а решения он принимал мгновенно, с полуоборота – то он никогда не стал бы анализировать возможность обходных путей, прикидывать толщину и высоту препятствия, а уточнил бы лишь одно: «Где ломать?» Самые грандиозные, масштабные, неожиданные мероприятия ВТО – это артемьевские. Ни масштабы, ни новизна, ни неизвестность его не пугали никогда. Наоборот, придавали еще больший соблазн, азартом подзаводили. А своей неуемной энергией он легко увлекал за собой окружающих, запросто отметая или подавляя все их сомнения. Смелость, риск, авантюра и там, где нужно, и там, где не нужно, - это была для него лучшая среда обитания. Для наглядности – вот когда нынешние ВТО-шники решили девчонок с 8 Марта шариками на окнах поздравить – в этом было что-то артемьевское. Только Николай Алексеевич провернул бы, пожалуй, такое мероприятие с куда большим размахом и куда большей помпой. У него, скорее всего, подруги заранее знали бы, что среди ночи к ним в окна полезут поздравлять – и должны были бы столы накрыть. Да еще и окрестные отделения милиции оповестил бы, чтоб под ногами не мешались. Если видел, что мероприятие перспективное и интересное, сулящее удачу, - а интуиция у него была блестящая, то – хватался намертво, как бульдог. И в результате действительно рождалось мероприятие, в которое поначалу никто, кроме него, не верил и, казалось, ни малейших шансов на успех не имевшее. Так, например, слеты родились. Впрочем, и на авантюры совсем зашкаливающие мог броситься запросто. Причем, если в паре Хуциев – Качалов сдерживающим началом служил спокойный Качалов, то безоглядный порыв Артемьева был способен сдержать лишь экспансивный Хуциев – «Кача» на это не хватило бы. А бывали и такие порывы. Например, как-то вздумал он вывезти ВТО праздновать Новый год куда-то за тридевять земель в «Дом рыбака» - как потом выяснилось, представлявший из себя грязнущий прокопченый барак, насквозь провонявший рыбой и мужскими портянками. Или, помню, задумал он в 77-м создать агитбригаду на БАМ – чтоб не летом, как все артисты и «агитки» туда шастают, а зимой, в самые 50-градусные морозы – выписать для такой агитбригады спирту, ватники, тулупы… И меня он вполне заразил энтузиазмом, я согласился такую агитбригаду возглавить. Это уж Мелик с «Качем» на тормоза его идею спустили. Если в компании присутствовал Артемьев, то «душой компании» был всегда он – и это вполне естественно получалось, он, собственно, никогда не «тянул одеяло на себя». Выпить любил – как и большинство из нас, но в те времена по сравнению с любыми собутыльниками выпитое ему было – «как слону дробина». Но, кстати, и в чисто человеческом плане у него было чему поучиться. И явно или неявно для нас, более молодых, он во многом примером был. Был у него эдакий внутренний железный кодекс чести, что ли. Не напускной, а настоящий. Что дружба, товарищество – это святое. А продавать своих – «западло», какие бы плоды не сулило. Мы все это тоже понимаем, но – умом. А у него это было не просто нормой, а органической и естественной частью всей натуры, как – дышать, есть и пить. Или, никогда не забуду, обсуждали мы подготовку к какому-то мероприятию – и то ли в качестве эффектного приза, то ли в качестве реквизита пришло в голову, что неплохо бы металлический остов от санок использовать. Ну и Мелик сгоряча бросил: «Да чего голову ломать – пройдись по любому подъезду, в коридорах под дверями сколько санок стоит!» Так Артемьев не то что возмутился, а как-то искренне всей душой изумился: «Да ты что, Мелик?! Как же это можно – санки у ребенка украсть?! Для тебя – шуточки, минутный эффект, а для него это же трагедия!..» Режиссером был прекрасным. На моей памяти – лучшим в ВТО. Правда, в качестве лучшего обычно называют Чехонадского – но я его уже не застал, работы его не видел, да и лично почти не знаком. А артемьевскую режиссуру хорошо знаю, и когда впоследствии, уже в 80-х, я ставил свои спектакли, то многие режиссерские приемы перенял именно у него. Игра на эффектах, манипуляции эмоциями зала, поиск элементов «бьющих по мозгам», концентрирующих внимание – или перекидывающих его с места на место. У него постановки были, вполне соответствующие его натуре – яркие, глобальные, грандиозные, масштабные, энергичные, ударные. С полной раскрепощенностью в средствах – захотелось использовать это – используй, кажется, что эффектнее будет так – делай! Нанятый режиссер – профессионал Голиков, помнится, помелькал пару раз, да исчез, и грандиозную постановку «Дракона» осуществлял фактически Артемьев. И в период «потепления» 1977-79 г.г. все лучшие спектакли были его. Он и «Первую главу» по Алю ставил, и моего «Летучего голландца», а чего стоила третья, артемьевская постановка «Божественных историй»! Там и в прежних постановках центральное место на сцене эшафот занимал – но у «дяди Коли» он высотой был метра четыре, уж не знаю, как только Хуциев оттуда не сверзился. Занавес открывается – и уже одна такая махина зрителя ошеломляет. А Николай Алексеевич и нового много добавил – у него в ходе спектакля и стробоскоп зрителю «по мозгам бил», и ведьмы размалеванные извивались, и через все 8 или 10 дверей зала ДК одновременно фашисты в зал врывались с проверкой документов. Кстати, это была первая в ВТО роль Саши Селина – он только пришел, а на массовки, естественно, самых молодых набрали. И его роль заключалась в том, чтобы в нужный момент распахнуть пинком одну из дверей и стоять там черным силуэтом – в мундире, каске и со «шмайссером» на шее. Ну а дальше – после второй полосы репрессий за вторую постановку «Нам оставаться» снова пошла «мертвая полоса», многое заглохло, да и внутри ВТО начались разброд и шатания. Глобальных проектов больше не было. А опускаться до уровня «капусты» для «дяди Коли» было бы уже и неинтересно. Не по его возрасту, не по его опыту, да и не по масштабам. На горизонтах ВТО он еще маячил, женился на Наде Мироненковой, двери его «хазы» - квартиры, которую он снимал возле ДК «Москворечье», были всегда для друзей и товарищей открыты, и всегда там дым коромыслом стоял. Он еще носился с идеей новой, своей постановки «На дне» по Горькому – мне, помнится, роль татарина предлагал. Но ставить ее оказалось уже не с кем. Старики, на которых он ориентировался, тоже расползались помаленьку – семьи, работа… Еще один раз «дядя Коля» всплеснул на поверхности – когда на слете в Скнятино в 87-м увидел поколение Поречного. Ну, и взыграло былое, не выдержал. Организовал на их базе агитбригаду и повез их на границу в Калининград. Но былая энергия уже ушла, и этот всплеск оказался последним, единовременным. И от дальнейшей творческой деятельности Артемьев отошел уже окончательно…

• * * * *

Поскольку получились у меня несколько баек, вольно или невольно, ностальгическими, то и закончить эту тему хочу ностальгической песенкой на окуджавский мотив «Александра Сергеевича» из № 2 «Йеллоу пресс». Она писалась в 1980 году, в тот самый ностальгический период, когда мы только что расстались с институтом, и пожалуй, отражает наше тогдашнее отношение к описанным глобальным фигурам ВТО-шного пантеона: МИФИ позади, и судьбу, вроде, хаять нам нечего, Уже инженеры – на жизнь открываем глаза… И все-таки жаль, что нельзя с Николай Алексеичем Поужинать в «Дружбу» зайти хоть на четверть часа. Как было всегда, только жизни обыденной мало нам – Мы рвемся вперед, в неизвестную синюю даль… А все-таки жаль, что в МИФИ не осталось Качалова – Его одного, и не будет отныне, а жаль… По жизни плывем океану такому безбрежному, Кого презирая, кого-то безумно любя… А все-таки жаль, что Хуциев нам снится по-прежнему, Хотя уж давно ветеранами числим себя.

ПОСВЯЩЕНИЯ Традиционные «Посвящения в студенты» на площади перед МИФИ изначально всегда делало ШТО и держало за собой как монополию. Но вот все в том же 1974 г. – на взлете активности, наши «возбухли»! А чего это все ШТО да ШТО? За что это им привилегия такая? Первые места уже в который раз на институтских конкурсах ВТО берет, а посвящение делать – все равно ШТО?!..» Ну и посмотрели в верхах – и впрямь несправедливость получается. Да и обрыдло оно давным-давно всем, старое «посвящение». И решили – а и впрямь, пусть по очереди делают. Может, у ВТО и по-новому, поинтереснее получится? И поручили. И нас окрылили – давай, дескать! Живо, свежо, увлекательно! Дерзайте – такая честь вам предоставлена! Мы и «окрылились» сдуру! А и впрямь – честь-то какая! А и впрямь – давай, братва! А и впрямь – сделаем ведь! Ответственным за общее составление и формирование сценария Женя Шаров стал, а под его начало определили всех сценаристов и просто тех, кто сочинять и интересные идеи выдавать способны – Володю Гегеле, Нину Гулову, меня, Игоря Крылова. Начали бурно, буйно. Каждый что-то сочиняет, к Жене тащим, там сглаживается, одно к другому подгоняется, глядишь – и получается что-то общее, единое, и вроде как, действительно свежее… Но не учли, что это не только «честь», что мероприятие-то «ответственное»! Что не только ректора-проректора, не только все «старперы» (кто не знает – «старые пердуны»), лауреаты и «члены с коррами», которые в обычное время и на кафедры-то свои не ездят, в этот день на свет повыползают, да глядишь: еще какой-нибудь «свадебный генерал» вроде космонавта пожалует! И подход к нашему творчеству соответствующий!.. И начал наш сценарий через тысячекратные сита пропускаться. Дотошно, по пунктикам, по словцу и по строчечке. А вот эта фраза – вроде, как «не очень»… А вот тут возможна двусмысленность… Вдруг кто из присутствующих «светил» не так поймет?.. А вот тут – нет, это уж слишком смело, это уж чересчур… Выливается это в полностью исчерканный текст, несколько листов пожеланий и замечаний – и на капитальную переделку!.. Нет, не путайте с внешне похожими процессами в период гонений и запретов – там-то цеплялись к каждой фразе только для того, чтобы «не пущщать». А здесь и все руководство было заинтересовано в успешном конечном результате. Но таком, чтобы понравился всем. Или, точнее, чтобы он не мог «не понравиться» абсолютно никому. Вот и почали нас пропускать через жернова. А мероприятие-то «ответственное» - и каждый чувствует персональную ответственность, чтобы все гладко было. И жерновов оказалось куда побольше, чем для обычных, рядовых выступлений. И выжимали они куда сильнее. Правда, через факультетский уровень тогда относительно быстро удалось продавиться – «не их» это было мероприятие, да и сверху дергали, торопили. Перешли в оборот к «ответственным» от комитета комсомола. А едва с ними – и с рядовыми, и с замами все смогли утрясти, тут, вдобавок, и лично секретарь решил все внимательно посмотреть – и опять на капитальную переработку! Все его запросы и требования удовлетворили – в профком, к председателю просмотровой комиссии В.И. Петровой. Да вы что – такое показывать? А вот тут что? А вот тут?.. А тут – сухо совсем, неинтересно, тут шуток бы надо… (уже выброшенных ранее) Вот и крутись – чтоб и шуток, и чтоб на малейшей, ну никакусенькой остроты в них вдруг не оказалось. «Свежо» - но ни в коем случае не «смело»! Говорить – но, вроде, как бы и ни о чем, чтобы гарантированно ничего и никого не зацепить. А удовлетворили эту Петрову – другая Петрова, Татьяна Евгеньевна, председательша профкома, тоже лично просмотреть и проконтролировать решила. А после новой переработки – надо бы и в партком показать, «мнение» узнать… Нас уже тошнило от этого сценария, он уже «в печенках» у нас сидел, осточертел он нам хуже горькой редьки – а он все возвращался, и опять и опять мы его переписывали, снова и снова перерабатывали… И в итоге родилось нечто до такой степени аморфное, безликое, бездушное, серое и нудное, что поверите ли, нет ли – до сих пор вспоминать стыдно. Что я в написании такого участвовал. Вроде как «комплекс изнасилования» в юном возрасте – о котором и 25 лет спустя вспоминать противно. И не в том дело, что слабо – были у меня и до и после слабые вещи. Но ведь – живые. Соответствовавшие тогдашнему творческому уровню, уму, возможностям, кругозору. Наткнешься на такую – ну, улыбнешься себе тогдашнему или равнодушно плечами пожмешь. А вот тут – другое, отталкивающее… Хотя «слабым» наш итоговый сценарий отнюдь не сочли. Туда ведь каждый из «ответственных» свою лепту внес. Мероприятие прошло «успешно». Грамот, благодарностей – на всех, за такие мероприятия «наград» не жалели. Хвалили наперебой, отмечали «новизну». Хотя вот убей – не пойму, чем же наш итоговый сценарий в «новую» сторону отличался от старого и нудного сценария ШТО (наверняка делавшегося точно так же)? Мы потом еще пару раз – «в порядке очередности» делали институтское «посвящение». Но там уже проще было. По прежнему сценарию. А обновлять и переделывать его – бр-р-р… увольте – увольте! Если и старались чем-то оживить праздник – то только вне сценария. Аттракционами перед началом. Костюмами, оформлением – например, красиво стражники с алебардами на тумбах забора МИФИ смотрелись. А самое интересное и увлекательное в этих праздниках было – машину разукрашивать, на которой по сценарию театрализованные «герои» выезжают. Когда «уазик» пригоняют на институтскую свалку, а мы, выискивая из подручного хлама подходящие штуковины, превращаем его в подобие какого-нибудь самодвижущегося «пылесоса». Вот это и впрямь было живое творчество – единственное на тех «посвящениях». Потом, конечно, что-то менялось, что-то уже по-своему потом Селин делал, что-то следующие за ним поколения ВТО-шников. Но когда недавно, уже в 97-м, позвонил мне вдруг Хуциев и попросил: «Валера, я тут решил «посвящением» заняться, ты не поможешь сценарий написать?» - и старое, еще с 74 года, так отчетливо всплыло, так меня шибануло, что первой реакцией было шарахнуться, будто от нечистого: «Да ты что, Мелик?!» И отбрыкивался руками и ногами. А когда он меня все же уломал поучаствовать, и то не смог до конца себя пересилить. Что-то написал, что-то придумал, отправил ему свои заготовки – а что уж там у него получилось, окончательный вариант сценария смотреть отказался. Не верите – спросите у Хуциева.

ПЕРВЫЙ БЛИН В ТУЧКОВО Главными авторами Слетов Первокурсника были Артемьев и Качалов. Идея-то исподволь вызревала. Еще в 73 году ВТО, не удовлетворенное скучными институтскими «посвящениями», решило свой вечер первокурсника провести – в ДК. Но вечер, он, собственно, и есть вечер. Какие-то аттракционы в фойе, концерт, спектакль показали «Горе ему» - если не называть «первокурсника», то – обычный ВТО-шный вечер. И возникла мысль слета – живой пример имелся. Если не ошибаюсь, на каком-то из факультетов МГУ своих студентов за город вывозили, через «тропу ужасов» протаскивали, какую-то клятву они там давали. Через кого идея пришла – не знаю. Но сразу за нее горячо ухватился Артемьев. Это было в его стиле – «ухнуть», «грохнуть», 250 человек куда-то за собой вытащить. Опять же «пампасы» - то бишь, природа, поле приложения сил немереное, «девственные леса повырубить, реки вспять повернуть, города с дворцами понастроить»… Но Коля загорелся и других зажигал яркими внешними эффектами – например, как здорово будет спектакль «Божественные истории» в мрачной лесной ночи при свете факелов смотреться. А Качалов реальные силы раскинул, соотнес возможности с потребностями, рассчитал общий порядок слета, все возможные сочетания «приятного с полезным» - и что тоже немаловажно, под каким соусом все это факультетскому начальству преподнести, чтоб не просто разрешило, но и само за идею ухватилось (тут и «военно-патриотическое воспитание» было, и сдача норм ГТО по туризму – подобное в курс физкультуры для 1 семестра входило, ну, и – «спайка», узнавание друг друга – вроде того, что комсоргов, профоргов и пр. в группах целесообразно после слета выбирать, там деловые лидеры сами выделяются). Все сработало, и завертелась машина. Был все тот же 1974 год, когда нам море казалось «по колено». Место – в Тучково выбрали, как и места всех других наших слетов, в Скнятино, Павловской Слободе – по знакомым и разведанным местам слетов КСП, куда наши ездили. Конечно, по многим параметрам «первый блин» смазанным оказался. Мне, например, Артемьев поручил «тропой ужасов» заняться. А как тут «заняться»? – Я только с первого курса на второй перешел. Дал он мне сценарий МГУ-шный, для образца – а там совсем другое дело, там – эффектов куча, вроде того, что на первокурсников пенопластовые глыбы сваливаются с названиями предметов и самых трудных экзаменов. А тут такое делать и не из чего, и не с кем. И посоветоваться не с кем – все «в мыле» и без того. Набрались какие-то половинчатые задумки – так и лежали у меня, ни с кем не обсужденные. Все момента ждал поговорить подробнее – может, кто чего подскажет. «Квартирьеров» отправили заранее – ребят с 5-го курса во главе с Купченко, отпросив их с «картошки». Но опыта-то еще никакого не было, и задач им навалили – и на всех первокурсников дров наготовить, и на всех палатки поставить. Не сообразили, что уж это первокурсники и сами могут сделать. И вот в пятницу, накануне слета, рано утром будит меня Качалов: «На занятия сегодня не пойдешь, я отпрошу. Квартирьеры Витю Цобенко прислали передать, что не справляются, подмога нужна». Побудили таким же образом остальных ВТО-шников с нашего курса, и с постели – «в карьер!» - в Тучково. Где и впряглись в работу – «энное» количество колышков для палаток рубить. А в субботу, уже ближе к вечеру, скоро – первокурсникам быть, появляется там Артемьев. Я к нему с вопросом – что ж с «тропой ужасов» делать?А он: «Как что? У тебя ж твои ребята есть (т.е. с нашего курса, из выпуска нашей Школы ВТО) – вот и делай!» Я было доказывать, что задумок мало, сомнения берут… А он – ну и хрен с ним – как получится, так и делай, больше ни для чего уже времени нет… И пошли мы на «тропу» - лесную дорогу, ведущую к поляне лагеря. «Импровизом» делать, что получится… Это уж задним числом, по опыту следующих лет убедились, что для нормальной «тропы» как минимум 30 человек нужно. А нас – пятеро второкурсников, и еще Гегеля к нам Артемьев подключил. Стали распределяться – в задачу Гегеля входило зажечь дымовую шашку в начале «тропы» - Артемьев с военной кафедры достал. Витьку Приставкина «повесили» - ремнем подмышками обвязали, а из-под воротника – веревка, на которой он над «тропой» болтается. Крылов надел старую рубашку, красной краской измазанную, и лег с топором в спине – под рубашкой дощечка подвязана, и в нее топор вбит. Сныцерев оделся в палаческий балахон из реквизита «Божественных историй», и должен был с факелом взад-вперед по «тропе» бегать, привидение изображая. А я засел в кустах с сумкой хлопушек, должен был их «хлопать», выть и хохотать под «лешего». Но все наши задумки насмарку пошли. С группами ехали от Москвы кураторы и «шефы» - такие же зеленые второкурсники. И уже успели всем «напеть» - что вот, мол, «тропа ужасов» будет, вас пугать там начнут. И вся орава первокурсников этим подзавелась. Кто и «поддать» уже успел, а кто и так, морально возбудился – лес, факелы, толпа – а ну, кто против нас? И рванула на нас почти что сплошной массой, подряд группа за группой, перевозбужденная орда первокурсников: «Где тут ужасы? Кто тут нас пугать вздумал?! А ну, подавай их сюда!..» «Дымовуха» у Гегеля загораться не хотела – и «раскочегарилась» только когда все прошли. Сныцерева прогнали сразу – первые же. При виде Приставкина-висельника сначала девчонки взвизгнули, а потом его на «ура» все идущие принялись раскачивать. Да так, что у него уже башка кругом поехала – и он даже обрадовался, когда на третьей или четвертой группе веревка оборвалась, и грохнулся. Крылов еще раньше в кусты уполз – когда вбитый топор ему начали ногами глубже вбивать, черех дощечку. Ну а я хлопал и хохотал, пока в пятой группе не заорали: « А кто это там нас пугает? Айда, поймаем и отмутузим!» И десяток парней, скинув рюкзаки, ринулись меня ловить. Не знаю уж, насколько это шуточкой обернулось бы, но я предпочел деру дать в глубину леса. Они еще с фонариками шарили, но я в тени большого дерева притаился, не нашли. Кстати, как потом выяснилось, инициаторами моей ловли были Вова Рябов и Миша Комарницкий – оба потом ко мне во второй набор Школы ВТО пришли, как раз, с ними мы «Грозу», первый мой спектакль ставили, и впоследствии были они одними их самых заметных и заслуженных ВТО-шников. Были и другие казусы любопытные. На слете должен был конкурс эмблем проводиться – чтобы каждая группа себе придумала. И группа Ф1-06 изобразила на эмблеме лик Христа а обрамлении оболочки атома. А на платформе электрички у низ милиционер такой плакатик увидел – отнял и изломал, ногами топтал. Они, правда, обломки принесли, и на конкурсе им все равно 1 место присудили. А в остальном первый слет прошел «без сучка и задоринки». Дальше «неутыки» и неурядицы как-то сами собой сгладились, были и «Божественные истории» апи свете факелов, и концерт почти до утра по полной программе (тут, правда, тоже нашлись среди преподавателей недовольные – лезли к ведущим и дергали, мол, детишкам спать пора, да и по утвержденному распорядку – «отбой» давно. Ну да понятно – самим тоже выпить хочется. А не будешь же пить, пока студенты не угомонились. Но из этого положения достаточно просто выходили, ведущий – если не ошибаюсь, Хуциев, выходил к публике и спрашивал: «Кто за то, чтобы спать разойтись?.. Кто за то, чтобы продолжать?..» Ответ, сами понимаете, был однозначным. Были и вещи, которые потом, с годами, «отмерли». Например, футбольный матч между ВТО и деканатско-преподавательской командой. В последующие годы при такой игре, пожалуй, просто перекалечили бы друг дружку. Потом, правда, против факбюро ВЛКСМ играли… Или перетягивание каната – тут, правда, мы преподавателям «подлянку» готовили… Чтоб по команде канат бросить, и из них «кучу-малу» в грязи сделать. Но среди наших был Леня Купченко – туша за 100 кг, силушка – ого-го, он и во всяких «строяках» на перетягиваниях каната специализировался. И его предупредить об уловке забыли… И когда все бросили, он один остался держать. Преподаватели вдесятером его все же «перетянули», но с большим трудом. А он недоуменно на других оглядывался – что ж вы, а? Так и прошел первый слет – и стал на факультете традицией, непрерывно продолжавшейся, по-моему, до 92 или 93 года…

СЛЕТЫ – ТУЧКОВО (75 – 79) В апреле сего года на беседе в редакции «Инженера-Физика» у ребят возник вдруг вопрос о прежних слетах – а не скучно ли было каждый год делать одно и то же? Раз такой вопрос возник у одних, то логично, что может возникнуть и у других интересующихся тогдашней жизнью ВТО. Поэтому и хочу объяснить, что никогда ни один слет не был повторением предыдущего. Он всегда делался наново, постоянно обновляющимися силами, со свежими идеями, с другими подходами. Более-менее стабильной оставалась лишь общая канва – но и она время от времени трансформировалась. Так, убедившись на опыте первого слета, что ставить палатки и собирать костры всем первокурсникам слишком уж накладно, уже на втором слете порядок изменился. Их теперь вели в лагерь не затемно, а пораньше, и более короткой дорогой. Они ставили палатки, готовили еду, оставляли рюкзаки, и лишь после этого отправлялись на ночные мероприятия. Первым из таковых был митинг у могилы погибших партизан. На первом слете – мероприятие очень даже официозное. Там и декан, как ветеран войны, речь «толкал», и еще выступали, кому не лень, и клятву студенты давали под руководством офицера с военной кафедры. Потом, в 75 г., Артемьев и Шаров поставили «Реквием» на стихи Р. Рождественского – и на могиле он стал исполняться. А из выступлений остался один декан. А когда он перестал на слеты ездить – то и вообще начали без лишних речей обходиться. А в 79 г. мы еще более сильно сделали. У могилы в почетном карауле стояли мы с Рябовым в форме Отечественной войны, а автоматы – настоящие, с военной кафедры вытребовали, чтоб мишурой впечатление не испортить. И зачитывали письма солдат Отечественной. А двое других, Косовский – и не помню, Струев или Комарницкий, в строгой гражданской одежде кратко и сухо комментировали, где и при каких обстоятельствах данное письмо обнаружено. Тут уж никаких речей не потребовалось, и без того эмоциональный эффект был колоссальнейший, народ до слез шибало… Дальше бывало факельное шествие, длинный переход, помогающий настрой сменить, - «тропа ужасов». Уроки описанного «первого блина» мы учли. Уже на второй слет вдвоем с Рябовым – тем самым, кто активно первую тропу громил, отправились специально вместе с квартирьерами для устройства этого мероприятия. Что мы с ним сразу решили – попробовать место найти более подходящее. И обратили внимание, что параллельно дорожке в лагерь овраг шел. Глубоченный, темный. И шальная мысль мелькнула – а, если, там? А тут внизу, в овраге, как раз дятел застучал, ну и восприняли мы эту ВТО-шную птицу как указание, добрый знак. Спустились – мать честная! Картина такая, что только сказочные фильмы снимать про царство бабы Яги! Замшелые деревья над овраном нависают, папоротники – так что и днем сумрак. Корни и коряги выступают со всех сторон живописнейшие. Завалы из бурелома, несколько деревьев, сплошь грибами заросших метров на пять от земли – и настоящими опятами и ложными. И кругом мухоморы просто необыкновенной величины. Ну и родилась концепция «тропы», вроде, как спуск в «дантов ад», только студенческий, где обитают души безвременно отчисленных. Чтобы прошлогоднее буйство и безобразие исключить, на каждую группу гида из ВТО выделили – и проинструктировали их, что на тропе будет, как объяснять, в каком духе первокурсников подготовить. От могилы до «тропы» было дано указание разомкнуться, чтобы между группами интервалы побольше образовались. И на полянке перед тропой их еще задерживали, пропуская через определенные промежутки времени. Перед спуском в овраг их «отшельник» встречал, благословлял и напутствовал (он же скорость пропускания регулировал). А потом – вниз, в «преисподнюю». Из прошлогодних трюков там висельника использовали и мужика с топором в спине – только размещали их повыше, чтобы не достали. Еще там «сессия» с косой ходила, «ведьмочка» картами и бутылками заманивала, палач у плахи секирой грозил. Народу нам все же еще не хватало, и, что могли, оформлением компенсировали. Полянку с самыми огромными мухоморами свечечками подсветили, на древесных завалах, через которые перебираться требовалось, таблички понаставили – «Первый завал», «Второй завал» и т.д. А на выходе с «тропы» огромные сосны стояли, разветвленные кверху – в таком разветвлении Комарницкий с ведром сидел и кропил всех «для очищения». Дальше их толпа ВТО-шных девчонок встречала, «причащала» «дерьмецом» – теплым варевом с солью, перцем и пр. и ставили каждому на лоб печать «Ф» зеленкой плохо смываемой, что и символизировало посвящение в полноправные студенты. Правда, на первых слетах как раз после этого и значок факультетский давали, так что многие лезли и второй, и третий раз гадость пить и печати получать. На следующих слетах «тропа» продолжала творчески совершенствоваться и развиваться. Стали специального человека выделять для освещения – прохождения всех групп вразбивку много времени занимало, и «осветительная техника» - баночки с паклей и соляркой, расставленные и развешанные в нужных местах, успевала выгореть. Он ходил, доливал, попутно «домового» изображая. Стали для «тропы» театральные костюмы брать, да и народу все больше задействовалось. На полянке, где первокурсникам для регулирования интервалов ждать приходилось, аттракционы развернули, там им цыгане гадали, избушку на курьих ножках построили с «бабой Ягой», беседовавшей с добрыми молодцами и красными девицами. На самой «тропе», в овраге, еще пещеру для «людоеда» отрыли, «распятый» добавился, а в одном месте овраг тупиком в сторону уходил – так там целое стадо «чертей» поселили. А в одном месте гроб на веревках подвесили – в нем обычно Струев лежал, а при приближении очередной группы поднимался и замогильным голосом предрекал студентам, кого из них отчислят. Ольга Коновалова вообще сногсшибательный трюк исполняла – верхом на метелке над группами через овраг перелетала. А когда мы с «бальными танцами» подружились, и они начали с нами на слеты ездить, то они стали на себя брать «посвящение» на выходе с «тропы», и еще целую кучу аттракционов там наворачивали. Причем, поясняю, что живое творчество шло на всех уровнях – и на общем, при составлении общей картины и сценария «тропы», и на частных. Скажем, Аркадий Семенов брал «на откуп» долину чертей с группой ребят, а что уж они там делали, что изображали – это сами придумывали. Дальше ночной концерт шел, он тоже всегда обновлялся… И концертная программа, и спектакли свои мы там пускали. В 75-м «Грозу» - помню, казус вышел. Там, когда фашисты наступают, мы трюк придумали – чтоб перед нами стена пламени была. Канавку на сцене выкопали, соломы наложили, «солярой» полили, и в нужный момент факел уронили. Мы-то за пламенем, а зрителям кажется, что – внутри. И Витька Цобенко, не предупрежденный, перепугался и, чуть ли не своим телом, тушить кинулся. Потом в Тучково и «Первую главу» показывали, и «Летучего голландца». Да и сама поляна слетов все больше обживалась, ее оборудование раз от разу тоже совершенствовалось. Если на нескольких первых - сценой служил обычный земляной бугор с плоской верхушкой – говорили, что заброшенная силосная яма, то где-то в 77-м или 78-м году Артемьеву это надоело. Что, мол, за ерунда? Надо нормальную сцену «отгрохать». И добился, что «отгрохали» - доски из «столярки» выписали, привезли, несколько жестких опор – деревья, для других – сваи врыли. И вышло сооружение капитальное, грандиозное, в артемьевском духе. Сцена стояла, кучу народа выдерживала. Правда, если память не врет, в конце концов она все-таки завалилась, но потом – поправку на прочность внесли, стали делать еще капитальнее. А электронщики наши, Комарницкий и Приставкин («Гриф») все больше своей аппаратуры вывозили и все больше ее совершенствовали. «Обнаглели» - начали к местной электросети подключаться, «кошки» берут, на столбы лезут – и прямо к проводам. И тут уж и свет, и музыка, и радиофикация. А аппаратуру в палатках хранить неудобно – сыро. И начали «хазы» строить. Сперва - как вспомогательное сооружение, из остатков материалов от сцены. Потом уже специально для «хазы» запас досок прикидывался, рубероид. Удобно, сухо, там и склад вещей был, завозимых для слета – костюмы, инструменты, и царство Мишки Комарницкого – он там возится, паяет, что-то еще всегда конструирует. А для полного удобства он там себе печку стал делать – из железной бочки с прорубленной дверцей и выведенной наружу трубой. Словом, настоящий дом. И на жилье к нему все «беспалаточные» стали набиваться. Но уже к 79-му году стало ясно, что из Тучково нужно уходить, менять место – к нашей поляне слишком близко дачное строительство подошло. И хотя этот прощальный слет был одним из самых пышных, самых обустроенных, его здорово погода подпортила. Дожди зарядили. Уже на шоссе в Тучково кураторы с преподавателями даже собрались колонну первокурсников назад в Москву заворачивать – а то, дескать, попростужаются. Но встречать их Артемьев отправился – и не дал. Вылез с мегафоном во главу колонны: «А ну, проголосуем – кто за то, чтобы идти на слет?.. Кто за то, чтобы возвращаться?» Как проголосовали первокурсники, думаю, понятно – а преподавателям уже и деваться некуда. На какое-то время разнесло тучки – дало нормально и «Реквием» провести по новому сценарию, и «тропу», но концерт начали – снова дождь зарядил. Моросящий, непрерывный, обложной, мерзкий. Техника, правда, на высоте была – факелы чадят, плохо горят – так у Комарницкого прожекторы светят. И микрофоны, динамики – тоже все работало. Но сыплет, не переставая. И приняли решение затягивать концерт до утра – потому что, если первокурсники по палаткам «расползутся», то из мокрых дров костров, конечно же, не сумеют, обсушиться не смогут, а мокрые заснут – и точно заболеть могут. И вот идет ВТО-шная концертная программа, а через несколько номеров – выступления от групп вставляются. До этого, кстати, тоже не сразу дошли – на первых слетах сначала все группы выступали, потом ВТО, иногда – наоборот, но десять групп подряд с примитивной самодеятельностью, слишком уж всегда утомительно и затянуто получалось. А когда вразбивку стали их вставлять – вроде и ничего. Ну вот, а в этот раз договорились, что после основного концерта наши будут и дальше выступать – вспоминать и гнать все, что только можно. Где-то уже к концу программа идет, а тут подваливают ко мне Хуциев с Комарницким: «А ты что тут мокнешь? Ты же больше не задействован!.. Пойдем в «хазу», выпьем, согреемся». Я поясняю, что еще восьмую группу хочу увидеть – у меня тогда как раз сестра на первый курс поступила. Дождались, посмотрели вместе и пошли… А там печка растоплена, теплынь, благодать… А Мишка микрофоны на селекторный режим переключает – у него, оказывается, и такой предусмотрен, и Мелик, ведущий концерта, продолжает его вести – но уже заочно, из «хазы». Сидим, блаженствуем, водочку потягиваем, а все, что на сцене делается, даже каждый звук реакции зала до нас по трансляции доходит. А Хуциев, когда один номер кончится, другой объявляет – на сцене это из тех же микрофонных динамиков разносится. «А сейчас попросим выступить Витю Филиппова…» - это когда уже все сценочные ресурсы исчерпались. Витя выступает, стихотворные пародии читает, а Мелик его со сцены не отпускает: «Попросим еще Витю что-нибудь почитать, - и начинает скандировать, - Ви-тя, Ви-тя…» Витька мастер был на сцене высочайшего класса, поэтому зрители охотно подхватывают, и Филиппов возвращается, еще что-то исполняет. Так и вели концерт… Когда мокрющий Филиппов потом в «хазу» пришел и неожиданно для себя обнаружил там Хуциева в столь комфортабельных условиях, он аж обалдел: «Ну, Мелик, так нечестно!..» Он-то, оказывается считал, что и Хуциев где-то рядом с ним под дождем находится, в темноте-то не видно, где именно, а голос рядом раздавался. До утра тогда все же дотянули, при свете первокурсники кое-как смогли на сырых дровах завтрак приготовить и уехали – на этот раз уж было не до спортсоревнований. Из наших тоже большинство уехало – все палатки – сырые, не забалуешь… Остались лишь несколько человек, чтобы аппаратуру, инструменты и прочее вывезти, ну и несколько приткнувшихся – в той же «хазе», единственном возможном пристанище в тех условиях. Машина-то была, тогда институтский грузовик на слет целенаправленно на неделю выделяли – обычно на нем рулили все из наших, кто умел, и бревна особо крупные машиной перетаскивали, и на станцию – за «бухлом». Но тут из-за дождя все дороги с поляны даже для грузовика стали непроезжими. И «заторчал» он там прочно… Тогда – «скинулись», Мишка на велосипеде смотался в ближайший сельмаг и приволок целый рюкзак дешевейшей яблочной «бормотухи». И проведенный вечер оставил «самые лучшие воспоминания». Кругом уже не моросило, а лило, как из ведра, слякоть, все раскисло. А тут потолок и стены прочные из рубероида, пол чистенький из досок настелен, печка жаром пышет. На свертке «задника» и мешках с костюмами расположились, как на мягких диванах, беседа течет неторопливая, а желательный климат сам себе регулируешь. Поближе к печке – так вообще «Ташкент». а хочешь попрохладнее – подальше отползаешь… А потом Адамчук с подругами решили вообще баню устроить – чтоб, значит, у печки париться, а оттуда – под дождь!.. Докрасна раскочегарили, он до трусов разоблачился, они до купальников – и давай!.. Только накладочка вышла! Веник они березовый увидали – во! Как раз кстати! А этим веником Мишка для поддержания чистоты постоянно свою «хазу» подметал. И когда дожди зарядили, всех входящих заставлял грязь с обуви веником этим отчищать. И у Адамчука с Надеждой Мироненковой, едва они принялись себя сей принадлежностью охаживать, спины приобрели вид чрезвычайно живописный. Тут уж остальным, не парившимся, «развлекуха» была первоклассная!.. На следующий день я уехал, а те, кто остался ждать вывоза имущества, проторчали там еще чуть ли не неделю – выбраться не могли… Только с помощью окрестных трактористов кое-как получилось. Кстати, возвращаясь к упомянутой беседе в «Инженер-Физике» - там нас с Олегом Рожновым нынешние студенты еще спросили – почему же сейчас такие слеты не проводятся? И Олег пришел к выводу, что сейчас на это средств не хватило бы – одни кубометры досок для сцены чего стоили, а еще гвозди, рубероид, краски, ватман, солярка… Но вот с этим мнением я вынужден категорически не согласиться. Потому что на самых первых слетах ничего этого не было. На прокат палаток – так это копейки, их с самих первокурсников собирали. А от института брали только ворох старой пакли, моток списанной алюминиевой проволоки и две канистры солярки – на факелы. И слеты проходили – хотя и без капитальных сцен, «хаз», трибун и т.д. Были те, кому хотелось это делать – вот и делали!..

ЭПОПЕЯ МАЛЕНЬКОГО ВОДОПАДИКА Слет в Тучково 1976 года выпадает особняком изо всех других. Потому что проходил в самый разгар противостояния и весь, от начала и до конца, составил «накрутку» всевозможных приключений. Тогда нас уже до крайности «зажали», «Дракона» запретили и делать не давали абсолютно ничего. И в таких вот условиях ВТО заявило – раз так, то и слета первокурсников мы делать не будем. А то как же так – вы нас грязью со всех трибун мешаете, а мы будем еще и пупки надрывать для «родного факультета»!.. Но это легко сказать – «не будем». А за концерт и «тропу ужасов» в планах профбюро и факбюро ВЛКСМ записаны соответственно, Качалов и Шамбаров. Ну и нам с улыбочками – ВТО не будет? И ладно. Но Качалов с Шамбаровым пусть то, за что отвечают, как хотят, так и обеспечат. А то ведь и ответят за срыв. Персонально. Полистали мы бумаги внимательно, там и впрямь за нашими значатся только эти два пункта. И ответ дается: хорошо. Концерт и «тропу» ВТО делает. А слет – в целом, как таковой – нет, сами расхлебывайте… Тут наши оппоненты вообще возликовали – раз ВТО хоть что-то делать будет, то на слет поедет, а раз поедет, то и все остальное, как миленькое, тянуть станет, куда денется? И к общей организации, и ко всем мелочным повседневным вопросам притянуть можно будет запросто – дернет секретарь факбюро того же Шамбарова или партбюро того же Качалова: обеспечь! Избаловались ведь, привыкли, что кто бы от деканата или «парт-комс-органов» ни был записан ответственными на подобных мероприятиях, практически-то делает их ВТО, а остальные не то, что подсобят, а лишь бы не мешали, под ногами не путались… Мы такую опасность тоже «просекли» - что уж там, на месте, все равно весь слет будем делать мы сами, но ко всему прочему, нам еще и заявят потом: вот, ВТО отказалось делать, а МЫ и без них сделали. И на всех уровнях, во всех отчетах потом именно так скажут. Думали, как выкрутиться, и решили стать отдельным лагерем, подальше от слетовского. Отработали, за что формально «отвечаем» - и ушли… И тут же вздыбилось все руководство: а это еще почему? А это еще что за демонстрация? (Повторяю, «демонстрация» было очень «ругательное» слово, уже за одно это можно было крупно «получить»!) Так что приходилось еще и «дипломатничать». Но предлог нашелся благовидный – двоим ВТО-шникам: Вите Филиппову и Жану Джилкибаеву в эти дни по 25 лет исполнялось. И заявили – на слете официально действует «сухой закон», а у двух наших – юбилеи, отмечать будем – так что никак не можем на территории лагеря находиться. То есть, и мы, и они прекрасно понимают в чем дело, но напрямую уже не «укусишь»… Пошел слет с самого начала наперекосяк. Общую организацию «везли» не ВТО-шники, а «факбюрошники»(и без деликатного контроля ВТО-шников), и – на самотек пустили… И первокурсники у них быстро «вразнос пошли», половина – пьяных. На «тропе ужасов» несколько конфликтов было. Надя Мироненкова «ведьму-соблазнительницу» изображала, так на нее «датая орава» полезла. Косовский – «палач» с топором прикрыть ее пытался, они – на него в драку… Хуциев положение спас – выскочил на бугор, горящий факел схватил и, тыча в морды, пламенем осаживал, пока другие наши не подоспели. Концерт – так лучше и не вспоминать. Мы – в начале хотели выступить и уйти – нет, не разрешили. Мол, после ВТО групповая самодеятельность смотреться не будет. Пришлось все 10 групповых программ смотреть, затянутых, нудных – опять же, с ними в этот раз ВТО-шники не работали. Потом кое-как свою программу «открутили» - и айда в наш лагерь!.. Место выбрали километра за два – очень красивое место, на крутом берегу Москва-реки, дубы могучие, сосны, на спуске к реке – поляночки зелененькие, ручьи журчат чистейшие. И наши, собственные квартирьеры постарались – столы на всех понастроили, все – для внутреннего, ВТО-шного праздника подготовили. Там и программа намечалась грандиозная – хотели и «Нам оставаться» показать, и сцены из уже запрещенного к тому времени «Дракона», которые поставить успели. Поэтому и народу собралось множество. Из Зеленограда коллектив, с коим мы в этот период очень крепко сдружились, в полном составе приехал, и просот друзья-товарищи ВТО и ВТО-шников, причем, даже из тех же комсомольских, профсоюзных органов – кто искренне считал себя нашими друзьями, та же В.И. Маркова и др., все – в нашем лагере очутились. Но… и внутренняя программа наперекосяк съехала… Качалов, единственный раз на моей памяти – просчет допустил. Видать, в обстановке предшествовавшей свистопляски. Рассчитанное спиртное дважды, двум разным исполнителям поручил закупать. И оно закупилось в двойном количестве – разумеется, в ущерб «жратве». А еще и все друзья-товарищи, уж конечно, те же зеленоградцы, и с собой прихватить расстарались… Да и сами ВТО-шники по инерции – на прошлых-то слетах первокурсников внешне «сухой закон» обозначался, и считалось нужным «личную» бутылочку прихватить «для сугрева»… А тут на подобное изобилие вся общая обстановка наложилась – нервы, указанные выше затяжки… Начался-то праздничный ужин нормально, пышно, весело, на него «жратвы» еще хватило. Поздравления, подготовленные в честь юбиляров «капустники» хорошо прошли. А как добрались до обещанных на тот вечер сцен из «Дракона», то оказалось, что некоторые исполнители участвовать уже не в состоянии… Так, скомканно прокрутили несколько мелких отрывков, да и то текстовки ряда ролей Качалов зачитывал… А ночью еще неожиданные события разыгрались. На слет в тот раз был автобус выделен, и шофер с нашими квартирьерами подружиться успел. И на ночлег уехал из общего лагеря в наш – у нас интереснее было. А палаток как раз не хватало, и несколько человек – Коля Кудрявцев и некоторые зеленоградцы спать устроились в автобусе. А среди ночи заявляется кто-то из пьяных факбюрошников и передает, что начальство к себе транспорт требует. Ну чего, шофер, и сам «крепко датый», продрал глаза, завел – и поехали. Даже не подумал о том, что у него в салоне ребята дрыхнут… А в общем лагере – пьяные преподаватели. Декан тогда болел, не поехал – если не ошибаюсь, за старшего там как раз М.Н. Успенский пребывал, и «расслабились» они капитально. Обнаружили в автобусе спящих, стали за волосы вытаскивать и избивать. Жестоко, сами же распаляясь. Одни лупят – а другие, в том числе женщины – например, Н.С. Вагина, любуются этим с улыбочками. Наших только шофер выручил – видит такое дело, выскочил с монтировкой: «Отойди, гады – убью!» И побитые кое-как , пёхом, обратно к нам притащились. Но поначалу-то в общем настроении благодушного «отходняка» это событие не особо умы взбудоражило. Даже не удивило – «на войне, как на войне», вражда-то и без того шла неприкрытая, а что от врагов всего можно ждать – мы и так знали. Решили – вернемся в Москву – разберемся.

А день прекрасный выдался – настоящее «бабье лето». И вот отрядили нас с Рябовым посуду мыть. Много – несколько ведер мисок. Спуск к воде там неудобный, высокий очень. Зато внизу – ручей живописный, вода родниковая – холодная, вкуснющая, да еще с настоящим водопадом – хоть и маленьким. И как сели мы там у водопадика, так и «приросли». Он журчанием своим так и гипнотизирует, какие-то мысли навевает приятные, умиротворенные, неторопливые. У меня еще нетронутой армейская фляга с водкой оставалась, положили охлаждаться в ручей, сидим – по чуть-чуть потягивая и этой самой вкуснющей водой запивая. Нас, собственно, и не водка, а само место как-то приворожило к себе, приколдовало, и уходить не хочется. И тянет на «разумное, доброе, вечное». Помнится, после третьей или четвертой у нас беседа об Омаре Хайяме зашла, и оба проявили необычайно глубокие познания в восточной поэзии.

В лагере нас хватились, кого-то искать послали. Так и посланник с нами «заторчал». Послали другого – и он тут же засел. А миски, чтоб высокий настрой не портили, мы начали по ручью пускать – чья дальше проплывет. Потом, когда все же пришлось уходить, мы с Володькой по камешку из водопадика взяли – чтоб обязательно сюда вернуться и на место их возвратить. Было уже воскресенье, из ВТО-шников – кто уезжал, кто еще оставаться решил. Но тут следующее выявилось – на слетах ведь всегда какая закономерность? – Первой кончается выпивка. Потом – с куревом проблемы начинаются – поиск «бычков» и «стрельба» друг у дружки. А «жратвы» обычно остается много, ее ведь с запасом берут. А тут все наоборот оказались – водки еще «море разливанное», с сигаретами тоже кое-как обошлись (тогда железный закон существовал – уезжающие сдают остающимся). А вот «жратва» кончилась – в тот вечер уже какими-то остатками да огрызками перебивались, выскребали, что у кого в рюкзаке или в палатке вдруг завалялось. «Оттягивался» уже каждый свободно, в свое удовольствие. Разумов с Шаровым вздумали на ночную рыбалку отправиться. А я, помнится, засел с артемьевским другом – были у него такие друзья, периодически объявлявшиеся из самых малодоступных краев: полярники, таежники, моряки, летчики – но все как один крутые и матерые, как и он сам. Этого-то, со слета, я и на помню, как звали – виделись тогда единственный раз, но чем-то друг другу понравились, и разговор у нас пошел «по душам». А он то и дело в кружки подливает. Я лишь первое время мог с ним на равных держаться, а потом чувствую – «хорош», что-то слишком круто получается. Да и спасовать неудобно. И стал я втихаря свои порции во флягу сливать – опустошенную на водопадике. Так на следующий день посмотрел – армейская фляжка (0,8 литра) почти полной оказалась. В понедельник нас семеро осталось – Артемьев, этот его друг, Ира Шелепова, Наташа Беленцова, Шаров, Комарницкий и я. Еды – полный «ноль». Попытался Шаров уху сварить – из трех крохотных ершиков, что ночью поймали. Было им в ведре с водой очень одиноко. Собирали уже наши же, прежде выброшенные пакетики от концентратов, чтобы вытряхнуть случайные крошки, к стенкам прилипшие. А ко всему прочему, Женя решил недостаток питательных веществ специями компенсировать – чтоб хоть какой-то вкус вареву придать. Но когда перчить начал, пакетик у него порвался, и все содержимое в ведро ухнуло. И вот сели мы чинно за стол, перед каждым миска с прозрачной, незамутненной водичкой, в которой пол-рыбки плавает сиротливо. Но едва по ложке в рот взяли, как глаза – на лоб у всех, и дружно, не сговариваясь, ринулись запивать шаровскую уху водкой. Даже она, по сравнению с Жениным «творением», как вода ощущалась. Тут Артемьев взял уже дело в свои руки. Сказал, что хватит «фигней» маяться, пора серьезные шаги предпринимать. Со своим другом прихватили несколько «пузырей» оставшейся в изобилии жидкой «валюты» и потопали в деревню. А нас с Комарницким отрядил собирательством заняться. Мы на место лагеря первокурсников отправились – и действительно, и картошки там набрали, и лука, и моркови, и початую пачку вермишели – все, что обратно не повез народ. А «дядя Коля» кролика приобрел и курицу. Кролик уже ободранным был, его овощами нафаршировали, на вертел насадили и – жариться. А курица еще живая была. Мишка ей башку тяпнул, но неумело – безголовая курица у него вырвалась – и бежать по поляне, и прямо на девчонок. Они от нее – она за ними. Они повернули – и она поворачивает. Так и носились кругами, пока не свалилась курица. А когда Ирка ее ощипывать принялась – из курицы туча блох полезла, и – на нее. Потом Наташка с Мишкой совместными усилиями их у Ирины выбирали и вылавливали. Кролику с голодухи и дожариться не дали – полусырым сожрали, решили, что «уже готово». Ну а под вечер мы с Комарницким уехали, оставив прочую честную компанию с никак не желающей вариться старой курицей и все еще заметными запасами спиртного. История этого слета имела почти детективное продолжение. Приезжаем и узнаем, что после ночного автобусного избиения враги наши решили все возможные шаги упредить. И замдекану нашего курса – он же обязанности декана тогда исполнял, «напели в уши». И на Кудрявцева, единственного из ВТО-шников, в автобусе ночевавшего, уже бочка катится, раздуваемая вплоть до угроз отчисления – за «появление в лагере в нетрезвом виде». Тут уж возмутились мы не на шутку. И я начал противоположные «следственные материалы» собирать. От Кудрявцева объяснительную требовали – он с деловыми консультациями Качалова подробно изложил, как на самом деле все обстояло. Я с этой бумагой к шоферу пошел. Жаль, даже его фамилии ни в памяти, ни в записях не сохранилось – отличный мужик. Как узнал, что происходит, возмущением загорелся, со своей стороны тоже все описал, перечислив всех, кто там бесчинствовал. Да еще подсказал другого свидетеля – медсестру институтскую, которую «на всякий пожарный» брали на слет, и тоже все видевшую… Правда, медсестра осторожной оказалась – «я ничего не знаю, ничего не помню…» К Веронике Марковой из профкома обратились – тоже, конечно, наших «материалов» подписывать не стала – хотя и пообещала лично поговорить с Яковлевым, заступиться. Еще мы «вещдоки» приложили – сделанные по инициативе Артемьева фотографии места, где палатки и машины преподавателей стояли – с пустыми бутылками, россыпями пробок и «бардаком». И Коля объяснительную с «показаниями свидетелей» и «вещдоками» подал. После чего дело просто энергично замяли. Кудрявцева в деканат вызвали и тут же, не отходя «от кассы», со всех сторон насели, заставив объяснительную переписать – кратенько, гладенько, культурненько. Взамен чего его «дело» сразу было предано забвению. Прежняя объяснительная, разумеется, «испарилась, будто ее и не было. А вот шофера уволили… Конечно, не за то, что с монтировкой на защиту полез. И не за то, что «показания» решился дать. А по железной, вполне законной причине – находился за рулем в нетрезвом виде. Когда из нашего лагеря – в общий переезжал. А на маленький водопадик мы с Рябовым все же сходили – на следующий год, когда на очередной слет выбрались. И камешки, взятые, на место вернули. Я и потом туда пару раз ездил – в 87-м и 89-м. Просто так… Уж больно место необычное какое-то… Очаровывает…

НОВОГОДНИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ Традиции новогодних карнавалов в общежитии родились в ВТО где-то в 72-73 г.г. Сразу хочу оговориться – никогда никаких концертных выступлений при этом не бывало. Понимали, что на Новый год публика возбужденная, «подогретая», и что-то внимательно слушать, воспринимать полноценно все равно не станет. Это уж потом, при Турчанинове, какие-то выступления в «Панопе» проводились посреди дискотеки – уж не знаю, с каким успехом. А изначально все действия были направлены только на создание общей веселой карнавальной атмосферы. И строились примерно по следующей схеме – некое центральное ядро, самая многочисленная костюмированная группа колобродила по всем этажам, разным корпусам и комнатам с поздравлениями. И пять-шесть групп поменьше периодически устраивали те или иные аттракционы – в холле первого этажа, «Панопе», в коридорах, «трактире» (его в «читалке» организовывали не ВТО-шники, а студсоветчики). О первых таких Новых годах я знаю лишь понаслышке – в 73/74 году были мы на первом курсе и жили не во 2-м, а в 5-м корпусе. Но на первом «своем» таком празднике крупно обожглись. «Старики» тогда делать Новый год не захотели, уезжали праздновать куда-то в другое место – и повотрять одно и то же скучным считали, да и это ведь как раз после «Нам оставаться» было. Ну и студсовет к нам, к Школе ВТО – выручайте!.. Мы, дескать, поможем, и костюмами обеспечим, только сделайте… Мы сдуру и согласились. А чего, казалось, не сделаем, что ли? Знаем же, как раньше все проворачивалось. Не учли мы многого. Во-первых, для создания общей атмосферы карнавала требовалось не 8 человек, как нас набралось, а раза в 4 больше. Иначе, они в обшей массе просто теряются и ни малейшего влияния не оказывают. Во-вторых, когда все ВТО Новый год делало, то под руководством Качалова собиралась еще целая команда обеспечения, которая оккупировала одну из кухонь и жарила, парила, варила – чтобы не только других напоздравлять, но и самого ВТО праздник был. У нас же при наших мизерных и неопытных силенках тыл оказался необеспеченным – все свелось к батону вареной колбасы и хлебу, купленным Генкой Кашкиным, и наспех накромсанным бутербродам. А в третьих, мы на «своей шкуре» ощутили, что одних костюмов и желания для карнавала мало. Когда ты в костюме, то, конечно же, привлекаешь внимание всех окружающих – и если при этом четко не знаешь, что тебе делать, а большого опыта импровизации у тебя нет, то чувствуешь себя совершенно по-идиотски. Мало того, это оказалось просто опасно. Общага-то начинает встречать «Новые года» с камчатского времени, а человека в костюме, обращающего на себя общее внимание, естественно, там и тут привечают, «а ну, давай с нами!..» И полегли мы тогда очень быстро – лично я, если не ошибаюсь, чуть ли не с боем часов на Спасской башне… Потом-то уже поумнее были, да и делали массово, всем ВТО. Жестких сценариев праздника не существовало никогда. Наоборот, конкретные формы подстраивались под вкусы и интересы тех, кто делал. Скажем, «центральная» бродившая толпа сперва была «цыганами» - там многие цыганские песни любили и знали. А когда Селин работал со Школой 78 года, у них очень в чести были всякие одесские «мурки» - как раз в то время ставшие «хитами» молодежи. И на Новый год они одесскую блатнячину изображали в костюмах 20-х годов. А Струева народное творчество привлекало – и когда он подобную толпу водил, они «колядовали». Из других аттракционов, если навскидку – всего, конечно, и не упомнишь, иногда – аукционы проводились… Это – у Хуциева лучше всего получалось… Мы с Кудрявцевым любили «гусарить» - переделывали и модернизировали игрушечные пистолеты, чтоб «пухали» поэффектнее и пачкали при попадании, и в коридоре первого этажа для всех желающих постреляться – дуэли организовывали. Работало и «бюро фиктивных браков» - тогда в МИФИ на Новый год, просто так, «на халяву» много девчонок из разных «педов» и «медов» ездило, выискивая кавалеров уже на месте. Ну и желающие могли скрепить новогоднее знакомство фирменным свидетельством о «фиктивном браке». А позже, когда интерес к литературному творчеству обозначился, мы как-то, как уже рассказывалось в байке про «Йеллоу пресс», новогоднюю газету выпускали. Кстати, для оценки ее уровня могу привести любопытный пример – уже позже, и значительно позже, когда с настоящими периодическими изданиями я стал сотрудничать, у меня некоторые стишки из той газетенки охотно брали, а рассказик «1812-й», тоже оттуда же, три публикации выдержал. Разумеется, подавляющая часть новогодних приколов бывала связана с «переборами». И мы, пообжигавшись на этом, применяли потом всякие антиалкогольные меры. Скажем, у нас с Кудрявцевым громоотводом служил «денщик Митька» - его обычно Митрий Архипов изображал. Угощают там и тут – иногда сам пригубишь, а чаще: «Эй, Митька! Ну-ка попробуй, что там налито!» Его, ясное дело, и «сшибало» рантше других – но Митька был не против. Помнится, уже за ВТО-шным столом кричим: «Митька!» Он еще сумел ответить: «Я здесь, ваш бродь!» - вытянуться по стойке «смирно» - и так, вытянувшись, и рухнул… «Колядовавшие» компании емкости приноровились с собой таскать, куда сливали все подносимое. В итоге в этих емкостей такой убойный «ёрш» собирался – что до него добирались только где-нибудь на третий день, кому уж совсем с «похмелуги» невмоготу. А в 78-м, например, когда с Дробахой решили в новогоднюю ночь для своих, ВТО-шников, мой небольшой спектакль «Или-или» показать, то вообще договорились, до «показа» - не пить. То есть, ничего, даже 12-часового шампанского. (Кстати, в ВТО тогда очень строгий на этот счет закон существовал и действовал – перед выступлением ни капли, ни по какому поводу… Хотя для внутренних выступлений, на своей публике, нарушения допускались). Но самым интересным у меня и нескольких друзей считалась не новогодняя ночь, а день 1-го января. Костюмы прокатные подлежали сдаче только после праздников, поэтому наша компания – Кудрявцев, Косовский, Митрий, я, Дробаха, с присоединившимися друзьями не-ВТО-шниками Лехой Ростовцевым («Змеем») и Шуриком Горячевым («Дятлом») наряжались в гусарские мундиры (Косовский себе специально заказывал адмиральский), брали гитару и ехали «поколобродить» по Москве. Ехали безо всякого предварительного плана – куда глаза глядят и ноги понесут. Поздравляли всех встречных – кто шарахается, кто от удовольствия расцветает. «Выдрючивались» с милиционерами и военными: «Слыхали – французы уже под Тарутино!» или – «А вы какого полку-с?» В итоге, набрав где-нибудь по дороге вина, закатывались «в нумера» - в первое попавшееся, выбранное наугад общежитие произвольного другого вуза, вваливаясь и «нарываясь» в гости к каким-нибудь совершенно незнакомым произвольным девчонкам. И тут уж разворачивались, чтоб праздник – так праздник! Налеты наши были ни к чему не обязывающими, мимолетными – надоело, или слишком скучной компания показалась – распрощались и в другое место «айда!», опять наугад. Тут особая прелесть была – возникнуть неожиданно, как с неба свалиться – и исчезнуть вместе с уходящим праздником. Так что даже знакомств прочных почти никогда не завязывалось – только «Дятел» по такому новогоднему знакомству потом женился… Но однажды мы в такой поездке чуть серьезно не «влипли» - засиделись слишком долго в общаге МЭИ в 78-м, когда спохватились домой ехать – уже очень поздно было, торчим одни на пустой трамвайной остановке, а в это время как раз морозы 30-градусные морозы «врезали». А мы в мундирчиках – хоть они и теплые, суконные, но ведь – не пальто и не шуба. Хорошо, вагоновожатая какого-то последнего трамвая сжалилась – он уже пустой в парк шел. Изнутри весь промерзший, инеем заледенелый, и мы в нем – от холода отплясываем. Несколько раз останавливались – смерзшиеся на стрелках рельсы ломами долбили. А в метро – уже и эскалатор отключили. Нам мент и работницы: «Куда вы, поезда уже не ходят!» А мы: «Пустите, вдруг ходят?!» Уломали, бегом вниз по выключенному эскалатору – и впрямь шел какой-то поезд еще, уехали. А уж до Каширки добрались – тут мерзлая пустота – на всех остановках. И пешком по морозу до общаги… Но себе испытали, как наполеоновским аойскам в таким же вот мундирчиках пришлось. Хоть и дорога – всего ничего, и шагали ускоренным маршем, кто – щеки поморозил, кто – нос, кто – уши…

СКНЯТИНО – КЛАССИКА Скнятино началось с «пампасников» - была в ВТО такая струя, главным идеологом которой выступал, разумеется, Артемьев. Любители на слет КСП выехать или просто – на природу отдохнуть… У «пампасников» и лексикон свой сложился, особый. Например, «пампасы» - это лес, природа, и вообще «не-город». «Хагага» - боевой клич, приветствие, оклик, выражение восторга. «Хаванина» и «бормотуха» - соответственно, еда и питье. «Высше» - констатация внутреннего удовлетворения. Только сделайте поправочку – пампасниками были далеко не все, выезжавшие отдохнуть в лес, а лишь те из них, кто видел в этом предпочтительную форму существования. Например, Хуциев тоже выезжал – но он выступал, скорее, цивилизующим началом в первобытной пампасной вольнице (вроде того, что украсть и закопать тухлую провонявшую курицу, которую уже готовы были «приготовить» и сожрать истинные «пампасники»). Таким образом хронология и нумерация слетов в Скнятино у различных «источников» могут расходиться – компании ВТО-шников выезжали туда и раньше. Но первый настоящий слет, заложивший основы всех следующих, случился в 1975 году. Тогда на Первомай много свободных дней выпало, погода хорошая, и вместе со «стариками» некоторые из «молодежи» «маханули» - и собралось в Скнятино 30 человек. Ну, а когда толпа такая большая и не разрозненная – тогда все вместе, единым целым были, то надо думать, чем ее занять. Разбились на команды, начали в футбол играть. Потом между теми же командами соревнование по метанию топоров учинили. Потом, вечером, решили, чтоб эти же команды друг перед дружкой в концерте выступили. Разумеется, вышел он импровизированным, «Гегель» новые стихи почитал, кто-то попел под гитарку – но в целом всем понравилось. И на следующий год начали уже целенаправленно все ВТО на слет агитировать. Опять же, шел 76-й, на ВТО полным ходом гонения шли, и зажато оно уже было до невозможности, так что хоть какой-нибудь «выход» требовался. И если общая «пампасная идея» была порождением артемьевским, то разработка идеологии слетов, внутренних законов и правил их проведения – заслуга Хуциева. А законы эти в классическом варианте были следующие: разбивка на команды производится заблаговременно, с большим запасом времени до слета. Каждая команда готовит концертную программу, выступает на футбольном первенстве ВТО, продумывает свой имидж, свое «лицо», выделяющее ее от других. Она автономно обеспечивает себя палатками, спальниками, рюкзаками, покупает билеты и организует свой выезд. Еда и выпивка были тогда общими, но закупались и вывозились по централизованной разнарядке всеми командами. Между командами распределялись примерно поровну и общеслетовские работы – приготовление еды: одна – завтрак готовит, другая – обед, мытье посуды, заготовка дров… Капитанами команд изначально назначались не творческие лидеры, а кто-то из опытных «пампасников», чтобы выезд и быт на природе нормально организовал: тогда подавляющее большинство ВТО-шников вряд ли сумело бы палатку правильно поставить или хотя бы рюкзак уложить. А разбивка команд велась очень тщательная и сугубо персональная – этим особенно охотно и увлеченно Мелик занимался. С одной стороны, чтобы у команд были примерно равные силы – и спортивные, и творческие – чтоб и пишущие, придумывающие люди были, и актеры сильные поровну, и люди, способные еду готовить чтоб тоже присутствовали. Но с другой стороны, чтобы перетасовка ВТО шла посильнее. Если люди привыкли на сцене или в каких-то мероприятиях друг с другом работать – в командах они окажутся в разных. Лучшие друзья – в разных, муж с женой или парочка, между которой «роман наметился» - в разных. Подобные перетасовки Хуциев всегда с особым удовольствием вел, хихикая и руки потирая – а у остальных это постоянно вызывало бурю протестов (но при тогдашней жесткой командной системе в ВТО протестуй – не протестуй, никуда не денешься, изволь выполнять!). Хотя на самом деле такие правила были весьма разумны и основывались на вполне объективных и важных требованиях. Во-первых, для сохранения и укрепления целостности ВТО. Чтобы ребята разных поколений, разных творческих группировок перемешивались, лучше узнавали друг друга, сживались и привыкали работать вместе. А во-вторых, чтобы смогли проявить себя те, кто в другое время, может, и в тени остается. Скажем, ты дал бы роль другому исполнителю, посильнее, но он – в другой команде, вот и работай с тем, кто есть. Или – какую-то идею другой, может, и побыстрее, «попрофессиональнее» родил бы… Но его в твоем распоряжении нет – посоветоваться с ним ты не имеешь права, т.к. каждая команда друг от дружки в секрете готовилась, сюрпризом – узнают, против тебя же пародию подготовят. Вот и должны шевелить мозгами, пробовать себя в творчестве другие – кто раньше никаких идей не «рожал»… В самом Скнятино ставилась тогда мачта для подъема ВТО-шного флага, оборудовалось футбольное поле, кухня, бар – пока выпивка была совместной, специально бармен назначался из более ответственных, и вечером, во время концертов работал, вино или глинтвейн выдавал, отслеживая, чтобы всем примерно поровну (причем только тем, кто в этот вечер не выступает, либо уже выступил – на сцене изволь быть трезвым!). Строился «фаланстер» - общая столовая в виде круга или прямоугольника, на самых первых слетах она совмещалась со сценой и баром, потом стали разносить в разные места. Что же касается лично меня, то на самый первый слет, в 75-м году, я не ездил, да и на второй, честно говоря, ехать не соблазнялся. Собирался на праздники домой «махануть», в Белоруссию. Но «купил» и поддел меня Хуциев очень психологически четко. Сказал – не хочешь, ну и ладно, твое дело. Но ты ж знаешь, сценаристов у нас не так много, и на все команды не хватает. Так что ты для «своей» команды уж помоги сценарии программ написать – а сам потом езжай, куда хочешь. И я искренне согласился. А когда написал, обидным показалось, что все это без меня делать станут. И тоже поехал. И – заразился… И с той поры ездил уже всегда, когда получалось. И постепенно превратился в одного из «пампасников».

СКНЯТИНО – СТАНОВЛЕНИЕ ТРАДИЦИЙ В 76-м году меня Мелик озадачил подготовкой программы для скнятинской программы – и я написал несколько сценок, пародий песенок перефразированных. И мы эту программу показали. А другие, оказывается, как и в 75-м на «импровиз» рассчитывали, заранее ничего капитально не готовили. Но царил дух соперничества, засели, весь следующий день придумывали да репетировали, чтоб в грязь лицом не ударить – и тоже свои полновесные программы представили. С тех пор и стали программы для скнятинского концерта заранее, тщательно готовить. Зато другая команда – кажется, Разумова, когда пришло их время то ли обед, то ли ужин обеспечивать, подошла к вопросу творчески, и обслуживание представила театрализованно, в виде трактира, с «половыми» и выступлениями «цыган» - и повелось с тех пор командам и с этой стороны готовиться, чтоб команды и в столовой себя показывали и своих товарищей развлекали. Чтоб футбольные соревнования интереснее смотрелись, каждая команда свой театрализованный выход готовила, чтобы «лицо» свое показать, соперникам нос утереть. И с этих выходов начались ВТО-шные скнятинские парады. Сами-то футбольные чемпионаты отмерли после 78-го года – когда 30 человек было, почти все на поле задействованы или «болеют», да и игр всего несколько – это одно. А когда 150 человек собираются, команд много, игры даже по «олимпийской» системе растягиваются на целый день, а то и в день не укладываются, то их уже и не смотрит никто, скучно… И вот игры отмерли – а их принадлежность, парады, остались. Отмерли и лодочные мероприятия. На самых первых слетах лодки напрокат брали – и приезжающих на них встречали, если не всех, то девчонок перевезти. Но потом скнятинское лодочное хозяйство все большие требования «выкидывало» - мало того, что за прокат заплати, но к Первомаю лодки только на воду спускались, и стали требовать, чтоб их сами красили и смолили. А потом – чтобы одну взять, ты несколько других «в нагрузку» покрась да просмоли. Ну, и плюнули на них!.. В 77-м году я в Скнятино свой «Летучий голландец» поставил, который в институте не удавалось на сцену «протолкнуть» После этого и другие начали большие, серьезные постановки на слеты вывозить. Что же касается форм командного имиджа, то они поначалу «вздувались» и развивались в Скнятино волнообразно. Проиллюстрирую на примере нашей команды. В 76-м году ее должен был возглавлять Володя Кощеев, но он не поехал – и руководил Жан Джилкибаев. И по сему случаю назвались мы просто «команда имени памяти Кощея». Чтобы хоть какую-то общую «форму» изобразить – без затрат и особых усилий,. додумались только до тельняшек, они у многих из нас были. А на тельняшки каждому игральную карту нашили просто так, «от балды». Абы что. Хотя «привязка» тельняшек к образу команды была минимальная – разве что через спектакль «Сокровища капитана Кидда» - физтеховскую «подколку», которую мы в программу тиснули. Это когда разворачивается громкая реклама будущего «спектакля», потом идет его торжественное объявление – в трех действиях, с перечислением множества действующих лиц. А в первой и единственной сцене молодой пират просит старого пирата помочь в поисках сокровищ. Тот отвечает, что он слишком стар и болен – и идет объявление: «В связи с болезнью старого пирата спектакль отменяется». А к следующему слету 77-го года (наша команда сохранилась тогда, под очередную перетасовку не попала) мы, отталкиваясь уже от тех же тельняшек и «спектакля» начали целенаправленно эксплуатировать морскую тематику – чему способствовало и мое настойчивое желание поставить свою пьесу, и наличие в команде Косовского, ярого «мэримана» в душе. И тут уж у нас было свое знамя сделано – с эмблемой-акулой, в дополнение к тельняшкам серого полотна прикупили, девчонки сшили всем береты и короткие жилеты. Даже несколько абордажных сабель сделали – из купленных длинных хлебных ножей. В 78-м году по указанным выше причинам старую команду «растасовали», и в новой, где капитаном был я (тогда уже на творческих лидеров пошла переориентация), выбрали имидж – римляне. Девчонки себе из серого полотна платья пошили античного образца, у мужиков – серые туники и красные плащи, шлемы Эрик Алексеев делал из алюминиевого станиоля, собираемого и склеиваемого на жестком каркасе (из-за чего и прозвали нас тогда соперники – «мясо в фольге»). Гребни, налобные и нащечные пластины с выдавленной Эриком «чеканкой» - все как на картинках. Щиты из фанеры, обитые крест-накрест медной фольгой. Значок легиона пенопластовый – только дятел вместо орла. Пару мечей я из списанной стальной подставки вольтметра выточил, у остальных – копья с наконечниками из оцинкованной жести – при броске такое копье в дерево втыкалось отлично. И старались, чтоб все поведение на слете этому имиджу соответствовало. Парад – само собой. На концерте ставили «Илиаду», специально к случаю написанную. Перед футболом – гладиаторский бой разыграли с натуралистическими картинами: распарываемой рубахой и алыми струями, льющимися из спрятанного под рубахой полиэтиленового пакета. Ганькина, «перебравшего» и «честь легионера» опозорившего, на футбольных воротах распяли. А по вечерам в нашей палатке собирались «командные патриции» - Эрик, Шарапа, Серега Бобровник, Митрий Архипов, возлежали за столом – тем более, что в палатке не посидишь, и официально это называлось «предаваться разврату и всяческим излишествам» («разврат» состоял в бутылке водки, а «излишества» - в утащенных Митрием с кухни кусках хлеба или головке луковицы). Но не подумайте, что в плане подготовки наша команда в 78-м сильно отличалась от остальных. По красочности, костюмам, внешней пышности этот слет получился самым грандиозным. Например, команда Селина на 10 лет опередила и предвосхитила нынешних одесских джентльменов – у них был тот же имидж: манишки, бабочки, цилиндры, тросточки, и даже патефон с собой таскали, чтоб рефреном звучала подходящая музычка. Они, кстати, опередили одесситов не только по форме, но и по содержанию – еще тогда просекли, насколько этот имидж выигрышный и благодатный для обыгрывания – поле для фантазии он представлял куда более просторное, чем те же «римляне». И если по блеску костюмов нам удалось их затмить, то в творческом плане они тогда «сделали» нас наголову. Словом, слет получился незабываемый, но он же был и пиком такого вот украшательства. Сами понимаете, сколько на это сил и средств уходило. И все ведь – на один раз, перед другими блеснуть. И хочешь – не хочешь, эти силы и время оторваны в ущерб каким-то другим делам, могли найти какое-то другое приложение, может, - куда более полезное, чем одноразовое. А чтоб не одноразовое – так команды на следующий раз снова перетасуются, поменяются, их уже и по другой причине требовалось тасовать: это ж единое ВТО, а не бразильские школы самбы, живущие соперничеством от карнавала к карнавалу. А межкомандное соперничество при таком размахе и таком уровне подготовки уже и начало выходить за слетовские рамки: как мы вас в прошлый раз сделали! – Ничего, зато мы вас в следующий раз за пояс заткнем! И самые горячие головы едва один слет прошел – уже начинали исподволь нацеливаться на подготовку к следующему… После 78-го года подобная «формальная» пышность и грандиозность быстро на убыль пошли. Правила насчет имиджа, формы, своего «лица» остались, но начали относиться к этому попроще, изображать и оформлять как-нибудь символически, во всяком случае – «меньшей кровью». А с 77-го года в Скнятино стали возникать и другие лагеря, кроме нашего. У нас в тот период с Зеленоградом особо душевная «спевка» была, то и дело друг к дружке мотались – то выступить, то – по делу, а то – и просто так, посидеть за столом, «кутануть». Как уже упоминалось, они к нам осенью 76-го на скандальный слет в Тучково приезжали, даже пострадали за компанию с нашими. Ну и на следующий, майский слет я, «ничтоже сумняшеся», от руководства ВТО официально пригласил их с нами в Скнятино. За что и получил потом крупную «нахлобучку» от Артемьева – мол, слеты первокурсников – это одно, это – мероприятие внешнее, там кого хочешь собирать можно. А Скнятино – это наше внутреннее, так сказать, «святое», куда посторонних допускать не должно. Но давать обратный ход было уже поздно, они уже настроились, рюкзаки паковали – и договорились лишь, что встанут они не вместе с нами, как в Тучково, а отдельным лагерем. С тех пор и они стали туда ездить…

КОМАРНИЦКАЯ СВАДЬБА В том же 78-м году в Скнятино праздновалась единственная в своем роде слетовская ВТО-шная свадьба Миши Комарницкого и Наташи Беленцовой. Подготовка велась тоже централизованно, в рамках общей подготовки к слету. Нашей команде, «римлянам», поручено было придумывание и осуществление свадебного ритуала. А остальные команды пополам поделили – половина помогает команде жениха (Миша был у Рябова), а половина – команде невесты (Наташа была у Селина, в «джентльменах»). Сами понаделали все, что для придуманного ритуала требовалось. Я тогда на дипломе был и имел возможность (да и любил) в мастерской 7-ой лаборатории для реквизита всякие интересные «штуковины» из металла повыделывать. А на что возможностей мастерской не хватало – Хуциеву с чертежами отдали, у него на заводе доделали. И вот в последний вечер слета начинается «брачевание» - место для него напротив сцены выбрали. На бугре меж сосен мы там часовенку построили, а ступени к ней из наших «римских» щитов, обитых медью, выложили. По бокам – римский почетный караул с копьями. И друг другу навстречу начинают движение две процессии – жениха и невесты. Сходятся на сцене, у костра, и первым делом должны были обменяться дарами – команда жениха дать «калым» за невесту, а команда «жениха» - «приданое» за ней. Комарницкого в свадебном костюме при пиджаке и галстуке вывозили на «коне», составленном из нескольких ВТО-шников, а вслед Рябов «калым» гнал – весь народ из приданных ему команд – на четвереньках и блеющий: «Даем за невесту стадо баранов!» А «джентльмены», вышедшие при командном параде и с патефонной музычкой, выводили Наталью в подвенечном платье – и «приданое» за ней дали, двух надувных младенцев. Потом жених и невеста по ступеням к часовне восходят, а оттуда появляется Шарапа. У него на новогодних карнавалах в «бюро фиктивных браков» замечательно венчать народ получалось, так что эта специальность была для него хорошо освоенной. Ему и облачение из тех же «римских» одежд соорудили и кадило, шишками набитое, а два наших блестящих шлема вместо венцов подошли. «Выдал» Шарапа свою сольную партию по полной программе и вопрошает: «Раба Божья Наталья, согласна ли ты взять в мужья раба Божия Михаила?» А у нас были наручники приготовлены вместо колец обручальных. Из толстенной и прочной латуни начищенной. Точнее, по массе, так ближе к кандалам, чем к наручникам. Полосы я выпиливал, а у Мелика на заводе заканчивали и полировали. Прочной цепочкой между собой намертво скрепленные, закрывались на два почтовых замочка. И вот, когда Наталья «да» отвечает, ей такая «штучка» на руку одевается, и замочек защелкивается. А после вопроса Мишке – согласен ли он взять в жены – и его ответа, соответственно, второй такой же одевается и запирается на его руке. А дальше следует вопрос: «Дети мои, согласны ли вы жить вместе вечно?» И когда они отвечают утвердительно, я беру ключи от замков на наручниках, размахиваюсь – и выбрасываю. Хотели в речку выбросить – эффектнее было бы, но дело далеко от реки происходило, швыряю в большой общий костер – оттуда тоже не достанешь. Новобрачные, конечно, «балдеют», соображая, как им в скованном виде вечер продолжать, а им свидетельство о браке вручают, ВТО-шное. Красивое, его Эрик рисовал. На согласование свидетельство подавалось исполняющему обязанности Аиста – «Грифу» (кличка В. Приставкина), он – на дереве сидел и каркал. А утверждающую подпись ставил Артемьев, как комендант лагеря. Тут же, конечно, «горько!» в сотню глоток – и шампанское. Только опять с «приколом» - вместо бокалов использовали цилиндрические никелированные корпуса от нагревателей. Они высокие, узкие были – и впрямь как красивые стаканы, а на верхней части отверстия понасверлены – тоже будто кайма ажурная. И не сообразишь, что если попробовать пить из такого бокала, то до рта ничего не дотечет – через эти самые отверстия на тебя же и польется. Ну а потом чин чином общий свадебный ужин был. Только новобрачные в течение вечера периодически ко мне приставали и клянчили, чтоб дубликаты ключей дал – а то ведь никуда, ни по какой надобности. А я отвечал – нету никаких дубликатов. Были одни лишь ключи – выбросил. Уже потом сжалился, дал – ночь все-таки прохладная, и невеста в свадебном платье мерзла. Наутро после свадьбы картина была – как после побоища. Если не в свадебном наряде – то достаточно тепло было, и полегли… кто где, вся поляна телами усыпана. Куда ни глянь – лежат. Вперемежку – там «легионер» в римском плаще, там – «джентльмен» в смятом цилиндре, там – русская рубаха, там – просто ватник. А наша команда по разнарядке как раз должна была подъем провести и завтрак приготовить – чтоб на поезд успели, в этот день ведь уже разъезжаться надо было… Но тут-то и проблема. При той централизованной системе питания, что тогда существовала, закупки и раскладки продуктов формировались не абы как – а под конкретное меню, заранее распланированное и составленное. Вот и соображай, что там на завтрак замышлялось – а меню у Хуциева. А где Хуциев – не знает никто, его среди тел валяющихся никак найти не могут. Наконец, отыскали – в ложбинке за кустами можжевельника. Будили его и трясли – примерно как в фильме «Бриллиантовая рука»Семена Саменыча Горбункова супруга трясет. А он – ни в какую. Наконец, открыл глаза, смотрит непонимающе. Мы ему наперебой: «Мелик, скажи меню!» Он промычал: «Меню-у-у…» - и рухнул снова. Ну, тогда уж так, наугад, повыгребли из кладовки, что там оставалось, и девчонки что-то сообразили, что им самим в головы пришло. Тем более, как сами понимаете, уж в тот завтрак особым аппетитом все равно никто не отличался…

НАТУРАЛИЗМ В «перестроечные» годы купил я как-то билеты во дворец спорта «Динамо» на кетч. Тогда со всех сторон в Союз «новизна» хлынула – и вот смотрю, афиши о боях «профессионалов», «без правил» и т.д. И стало любопытно самому поглазеть, что ж это такое. Впрочем, на подобное любопытство и был расчет – зал битком, все ж в западных фильмах такие поединки наблюдались или, по крайней мере, наслушались раньше советской пропаганды о кровавых забавах разлагающегося капитализма. Большинство зрителей, особенно в задних рядах, и вправду охали и ахали, наслаждаясь экзотическим зрелищем, а мне там стало скучно. Оказался кетч низкопробной халтурой. Бригада халтурщиков состояла из нескольких русских – «деловых» парнишек и спортсменов, и нескольких поляков – видимо, привлеченных для «западного» имиджа. А все приемы имитации крутых драк были четко заметны и хорошо известны в ВТО. Например, при «ударе» по физиономии кулаком, оный не тормозя пронести мимо, а звук удара изобразить левой рукой по собственному корпусу. Или, «стуча головой об пол» удерживать голову вблизи поверхности, а стук имитировать ногой или другой рукой, на которую зрители в этот момент не смотрят. Плюс всякие броски – через плечо, через бедро, с незаметной для публики страховкой. Только в ВТО все это делалось гораздо четче и артистичнее, чем у «профессионалов» - халтурщиков. У нас, скажем, драка была хорошо отработана с Косовским, началось со сценки «Ковбои», а потом и отдельно ее стали изображать, уже со всякими импровизациями, со своей системой сигналов друг другу, что дальше делаем. Обычно показывали на Новый год в общежитском «трактире» (в помещении «читалки»). И во время наших новогодних шатаний по Москве тоже демонстрировали на потеху публике, хорошенько проверив, нет ли поблизости милиции, вполне способной неправильно понять наши забавы. О себе-то трудно судить объективно – но до нас то же самое показывали Саша Разумов и Витя Филиппов. Так им, к примеру, в Одессе из-за натурализма просто не удалось довести драку до конца. Было это в 74-м на Дне Физика… Выходим мы из университетской общаги большой толпой – и с другими делегациями, и с хозяевами-одесситами. Остановились кого-то ждать. А Саша и предлагает Вите – давай нашу драку покажем. И «поехали!» - переулок глухой, никто не мешает. Разошлись они, и отработанные заготовки демонстрируют, и импровизируют, вроде того, что Разумов Филиппова к стоящему «Запорожцу» подтаскивает и «фейсом» по капоту стучит с эффектным гулким звуком. Зрители катаются со смеху, но из двора вдруг вылетает старая хохлушка и давай на всю Одессу голосить: «Люды, да шо вы робыте? Вы шо, люды, чи звери?! – и к нашей толпе тоже – Шо ж вы дывытесь, да ще и смеетесь! Зовсим озверилы!» Хочешь – не хочешь, «свернули развлекуху», бабка от подобного «зверства» молодежи совсем разбушевалась. На другой день поехали катером на Ланжерон, в местную зону отдыха. Конец марта, пляж пустынный – и пространство большое, и помех, вроде, никаких. Сашка с Витей решили тут снова драку показать. НО опять, только во вкус вошли, смотрим – моряки с причала бегут. А на бегу куртки снимают и рукава тельняшек засучивают. Пришлось нам сматываться поскорее оттуда.

«ЕЛОВАЯ ШИШКА» Со спиртным во «времена оны» было далеко не так вольготно, как сейчас. Берешь не то, что тебе хотелось бы, а что есть или что сумел найти. И вот в году 74-м или 75-м организовался коллективный выезд ВТО к кому-то на дачу на 7 ноября – кажется, к Разумову. «Горючее» закупать выпало нам с Крыловым. Водку перед праздником найти было делом затруднительным – где и есть, так «хвост» отстоять надо. С вином – куча других ограничительных факторов: чтоб и не было совсем уж отравой, какие тогда сплошь и рядом продавались, и в определенную сумму уложиться, и чтоб хватило на всех. А как раз тогда впервые в Союзе выбросили польский джин. Нет, не джин-тоник, который сейчас на прилавках лежит (какой еще «тоник» в 70-х?!), а чистый, в поллитровых бутылках. Слово «джин» мы знали лишь понаслышке из книг детства – звучало куда как романтично, а там еще и на этикетке моряк был нарисован. Крепость 45 градусов, а цена – почти, как водка. Вот и набрали этого «пойла». Приехали на дачу, принялись отмечать праздник – тут и выяснилось, что сей напиток – «горлодер», похлеще плохого самогона, да еще и крепко воняющий хвоей. Пили-то, конечно, неразбавленным, это вообще нелепым тогда показалось бы, спиртное «портить». И джин получил народное название «еловой шишки». Глотали его через большое усилие – но глотали, больше-то ничего нет. И «убойный эффект» сказался очень быстро. Но еще сильнее «еловая шишка» проявила себя наутро. Все ВТО за головы держалось, во рту у всех – «бяка неописуемая» и отрыжка хвойным запахом, он у каждого в глотке стоит, так что пересилить позывы желудка и глотнуть для излечения той же самой «еловой шишки» получалось лишь у тех, кто покрепче духом. А особенно тяжело Хуциев страдал. Ему, избалованному в юности грузинским качеством вин, вообще претили разные виды московской «бормотухи», а в тот раз – аж зелененький ходил. И когда выбрались в лес к костру, ВТО-шные девчонки над ним жестоко издевались – сорвут с елки веточку, помнут в пальчиках, чтоб пахло сильней – и под нос суют. И потешались, как Мелика от одного хвойного запаха корчило.

ЛИШНИЕ БИЛЕТИКИ В социалистические времена в числе многих прочих дефицитов значились и зрелища. Попасть в хороший театр можно было или по крупному знакомству, или по везению, или – по случаю, не иначе. В театральных кассах билетов в престижные театры и в помине не существовало – пожалуй, они туда и не доходили. Зато каждый вечер перед началом спектаклей собирались толпы «стрелков» на «лишние билетики». В МИФИ, кстати, была целая когорта заядлых театралов, посвящавших этому весь досуг и достигших настоящего профессионализма в этом деле. Тут ведь требовалось быть и психологом, и тактиком, и знать специфические приемы, и иметь безошибочный глазомер, угадывая владельца «лишних билетов», и мгновенную реакцию, и умение выбрать подход к той или иной личности, чтобы вожделенный билет продали тебе, а не конкурентам, кидающимся одновременно с тобой. Как-то в 76-м поехали мы в Питер на День Смеха. Кончился он, а наш поезд уходил поздно вечером, требовалось придумать, как последний день провести. Капитально посидели в «Пушкаре», попили пива, потом почему-то вздумалось посетить Эрмитаж – но он оказался уже закрыт. Долго носились толпой по Невскому в поисках туалета – пока не обнаружили, что туалеты были рядом, но естественно, не на самом Невском. А потом взбрела идея попасть в театр. И наша компания, ВТО с физтехами, очутилась возле знаменитого БДТ, Большого Драматического, где ожидалась премьера, да еще в постановке самого Товстоногова – «Три мешка сорной пшеницы». Желающих попасть – великое множество, со всех сторон только и слышишь: «Лишнего билетика не найдется?» Ну, а Серега Струев своим зычным голосом, эдак по-простому толпу спрашивает: «Граждане, не найдется пятнадцать лишних билетиков?» Народ аж со смеху попадал, пальцами показывают – решили, что приехали совсем уж глухие провинциалы из Урюпинска, способные питать столь наивные надежды. А мы начали действовать. Правда, настоящих «профессионалов» - стрелков среди нас не было, как уже отмечалось, «профессионалы» только этим и жили, а у ВТО-шника на такое времени не хватило бы. Но все же московская выучка оказалась на голову выше питерской. Разбились группами, перекрыв все возможные подходы и подъезды к театру – с двух сторон по набережной, через мост, на стоянке такси. И пока ленинградцы у театрального крыльца «хлебальниками щелкали», ожидая счастливого случая, мы повели активную охоту, коршунами бросаясь направо и налево. А Струев над местными театралами просто издевался, с наигранной простотой периодически выкрикивая в центре толпы: «Граждане, не найдется четырнадцать лишних билетиков?.. Граждане, у кого будет двенадцать лишних билетиков?.. Граждане, девяти лишних билетиков не будет?"» Смеха его выкрики вызывали все меньше – толпа все сильнее «обалдевала», сперва от удивления, потом от злости. А потом на Серегу стали глядеть с суеверным ужасом, как на некоего ненасытного кадавра, который сейчас на глазах у всех целиком сожрет их любимый БДТ. Ну, а тем временем мы и меновые операции проворачивали – два билета в партер обменивали на три на галерке или два билета рядом на три порознь. И Струев продолжал наглеть: «Граждане, пяти лишних билетов не сыщется?.. Граждане, двух билетиков ни у кого не найдется?» А под конец, когда налившаяся яростью публика уже пребывала в полном трансе, он окончательно распоясался: «Ну, граждане, одного билетика лишнего не будет? Уже четырнадцать набрали, неужели еще одного не найдем?» Правда, последнего билета так и не нашли, уже не успели. Но впопыхах, на последних минутах перед началом сунули билетерше всю кипу и «ломанули» вместе, чтоб сосчитать нас не успела. А вот самого спектакля я почти не запомнил – какая-то муторная чушь была про социалистическую деревню…

КУПА

Написать обо всех выдающихся личностях ВТО, пожалуй, просто нереально физически. А обо многих, даже самых, так сказать, «ключевых» фигурах у меня как-то не складывается компактного отдельного рассказа, и воспоминания о них разбросались по разным байкам. Наконец, о тех, кто и сейчас на виду, вроде Хуциева, Селина, Струева, писать было бы и совсем трудно – потому что вот они творят, действуют, в отрыве от настоящего прошлого тут не покажешь, и пришлось бы натуральные творческие биографии излагать, чего я делать, разумеется, не собираюсь.

Но были в ВТО личности, с одной стороны, вроде и не «ключевого» плана, а, с другой стороны, сами по себе больно уж яркие. Например, объединение первой половины 70-х трудно представить без Лени (Леонида Иосифовича) Купченко, в просторечии – Купы. По комплекции – туша «далеко за сто», по характеру – записной остряк, и в этом качестве – один из ведущих сценаристов ВТО того времени, по моральному облику – разгильдяй и пьянь, каких мало. Только стоит уточнить, что как сценарист Леня представлял явление другого порядка, чем, скажем, Селин, Семенов или нынешний Дима Гутерман – которые, собственно, живут и дышат своим творчеством. Купин образ к подобной самоотдаче и близко не лежал. Может, до моего прихода в институт ему и случалось написать что-то самостоятельно, но лично я такого не застал. Скорее, он действовал в качестве центра кристаллизации, вокруг которого «кучковалась» (чаще за горячительными напитками) целая группа талантливых ребят – покойный Володя Гегеле, Шура Цедилкин, позже – Игорь Крылов. В этой группе Леня порой выступал довольно плодовитым генератором идей, когда пребывал в «промежуточном состоянии»: уже не совсем трезвым (что бывало редко) и еще не совсем «в задницу» (что бывало гораздо чаще). Правда, на сцене шли несколько прекрасных сценок, приписываемых авторству Купченко – «Сатана», «Бумеранг», «Куда падает яблоня» и др. Не хочу утверждать однозначно, но имею основания подозревать, что и тут имело место не индивидуальное, а коллективное творчество – дело в том, что его коллеги по творческой группе обычно оставались в тени. Тот же «Гегель», несмотря на кавказское происхождение, отнюдь не обладал кавказским темпераментом, скорее наоборот – был человеком чрезвычайно скромным, даже застенчивым, его персональная «звезда» «прорезалась» и заслужила общее признание лишь к концу пребывания в МИФИ, курса с 4-го (хотя вот он-то был а полном смысле слова личностью творческой, что-то писал и пребывал в состоянии поиска почти постоянно. Кстати, к слову – заданная мной на недавнем КВНе рифма «поллюция – революция» на самом деле не моя, а – гегелевская. Это он после долгих размышлений пришел вдруг к открытию, что ни с каким другим словом «революция» не рифмуется). А Цедилкин, тот вообще был с факультета «Т», к ВТО себя не причислял и участвовал в сценарной работе лишь на правах приятеля Лени. Иное дело – популярность Купы, которого знал весь институт. Причем получалось так, что разные стороны его натуры работали друг на дружку. Так тушеобразная заметность, высокая контактность и остроумие способствовали тому, что друзья (точнее, собутыльники) имелись у него всюду – на всех курсах, всех факультетах, во всех корпусах общаги. И не только. Мог он, к примеру, утром по жребию отправиться за пивом на «опохмелку» компании, а вернуться через час с полным комплектом пива, но уже в «абстрактном виде», поскольку у магазина встретились знакомые «алкаши» и зазвали «на троих». В «Байках о МИФИ» Купу упоминал я довольно часто, так как ни одна скандальная история в институте без него, ну, никак не обходилась. «Предвыборный» автобус перевернули – разумеется, Леня активно участвовал, а по причинам комплекции и богатырской силушки был там самым заметным фигурантом. Подруга из окна третьего этажа вышла – казалось бы, совсем в другой комнате и с другими людьми это происходило, но попутно, по случайности «Гегеля» «замели», а он весь вечер «поддавал» с Купой. На заметку начальства и в «лапы оперов» «залетал» Леня куда чаще других – оно и понятно, другой-то «нажрется», глядишь, и проскользнет незаметно, а уж такой «слон», как Купа, за версту на себя внимание обращал. И всегда бурным поведением красноречиво демонстрировал, в каком он виде находится. Но по природному остроумию он и при «залетах» отличался – как раз его объяснительные записки часто входили в студенческий фольклор и в «изустные анналы» МИФИ. Словом, получалось и так, что скандальная слава еще и поддерживала творческую известность. Вот такая всеобщая знаменитость, чрезвычайная популярность, как раз и были главными отличительными чертами Купченко. То есть, был он в институте эдаким «народным героем», «притчей во языцех», что-то вроде Ходжи Насреддина, о котором все слышали, которого все знают, и от которого все ждут, что ж он еще «отколет». Он и «откалывал» - иногда сознательно, иногда – нет. Помнится такой случай. Общую физику читал у нас доцент Гервидс – моложавый на вид, огненно рыжий и крайне интеллигентный по натуре. Леня его в лицо не знал. Как-то после лекции выходит из Б-100 Гервидс вместе с Игорем Крыловым, у которого вдруг возник какой-то вопрос. Идут, и Гервидс ему объясняет. А сзади нагоняет Купа – и со всего многопудового размаха Шарах! обоих по плечам: «Здорово, Боцман (кличка Крылова), привет, рыжий (Гервидсу), айда по пиву!» Бедный доцент от такого налета то ли перепугался, то ли ощалел от бесцеремонности, съежился весь, сжался – а Леня вопрошает: «А ты-то чего перебздел, рыжий? Я ж не заставляю, не хочешь, мы одни пойдем». Или как-то в общажной стенгазете (которая так и называлась «Газета») решили сделать постоянную рубрику «С письменного стола Леонида Купченко», куда предполагалось помещать его хохмы, афоризмы, «мудрые мысли» и т.п. Пришли из редколлегии к нему в комнату в момент очередного «пивопития», рассказали о своей задумке и спрашивают, нет ли сейчас, к ближайшему номеру у него «на письменном столе» чего-то достойного. Леня с невозмутимым видом порылся в настольном хламе и протягивает валяющуюся там записку – «Я в туалете. Сру. Л. Купченко». В руководстве ВТО Купа был постоянно на языке, то и дело от его выходок за головы хватались и выплескивали на него все соответствующие эмоции, поскольку после очередного его «залета» факультетское и общажное начальство мчалось к Качалову с Хуциевым и жаловалось: «А вот опять ваш Купченко…» И всякий раз «Качу» приходилось использовать свое влияние для того, чтобы «замять» очередной скандал – все же свой, ВТО-шный, надо помочь. Сам же Леня постоянно пребывал в глухой оппозиции к руководству, однозначно критиковал любые творческие шаги, считая их ошибочными, и регулярно за бутылкой «перемывал кости» Хуциеву. Но тем не менее, допившись до «нулевого состояния», слушался только Хуциева. И когда он, «нахрюкавшись», начинал бегать по этажам в поисках приключений – что обычно вело к новому «залету», его знакомые уже сразу бежали к Мелику. Уложить его в постель, даже ничего не соображающего, было величайшей проблемой, и Хуциев, как уже отмечалось в «студенческих байках», изобрел единственный эффективный способ для этого – заставлял снять трусы и отбирал их, закрыв Купу в чужой комнате. Просто запереть было нельзя – любую дверь он вышибал шутя. А чужая комната требовалась, чтоб не оделся – чужие трусы и штаны на него по габаритам не лезли. Хотя случалось, что и это не помогало – дверь все равно вышибал и бегал по коридорам без трусов. Но это уж означало совсем неуправляемое состояние и оставалось лишь философски ждать, чем все кончится. Кстати, трусы он носил «семейные», сугубо синего цвета – и разработал целую теорию, что синие трусы и «Беломор» - это обязательные атрибуты настоящего металловеда с кафедры № 9. И всеобщую популярность в институте снискал не только сам Леня, но и отдельные части его имиджа – Синие Металловедческие Трусы и Большие Черные Носки. Эпиграмма «Гегеля» на Купу гласила: «Я понял, нету в жизни счастья, И сердце рвется от тоски, Вчера ушли, не попрощавшись, Мои Большие Черные Носки.» А когда к 5-летию сочиняли эпиграммы на всех ВТО-шников, Купа взмолился, чтоб хоть про Большие Черные Носки не писали – а то, дескать, совсем «достали». В итоге эпиграмма звучала так: «О, славный Леня, твою просьбу чтим, Известностью доведенный до точки… И про Большие Черные Носки Писать не будем ни единой строчки». Свадьба Купченко, происходившая в кафе «Дружба», была тоже во многом примечательна неординарными особенностями. Во-первых, ожидающим гостям и просто посетителям кафе через открытые двери банкетного зала резко бросались в глаза накрытые столы, где, кроме водки, стояло не обычное в таких случаях сухое вино, а – «бомбы» 0,8 литра с каким-то подозрительным «убойным» портвейном из наиболее «алкашеских» разновидностей. Ждем и слышим, как народ переговаривается: «Сразу видно, мифист женится.» Во-вторых, когда молодые приехали, Леня кинул пальто гардеробщице и сразу же привычно «ломанул» наверх – его уже на лестнице родичи остановили и развернули – чтоб забытой в гардеробе невесте раздеться помог и поднимался в кафе с ней вместе. А в-третьих, когда он с невестой все же взошли на второй этаж, там из общего зала его заметили: «О! Купа! Айда к нам!» - там студенческая компания из его многочисленных знакомых пиво пила, пребывая уже «в сильном градусе». И Леня с молодой супругой к ним заворотил, оставив гостей и родню в дальнейшем ожидании – посидели, пивком размялись, и только потом его наконец-то к свадебному столу вытащили. И диплом у него был примечательным. Вообще не знаю, как сейчас, а в прежние времена дипломы делались всем ВТО. На изготовление плакатов мобилизовывались лучшие художники – Эрик, Власов, Шаров, Степаненко, Кудрявцев, Снитко. И работа ставилась на конвейер. От дипломника требовался только эскиз, что должно быть на том или ином листе, группа не-художников (обычно возглавляемая Хуциевым) делала разметку, дальше плакат попадал к художникам и рисовался тушью, а самый ас в этом деле, Эрик, доводил последние штрихи, вписывал каллиграфические буквы и цифры. И Лене, в числе других, тоже сделали. Но накануне защиты, часов в 12 ночи заявляется он ко мне: «Батько (моя «кликуха» в его кругу), срочная помощь нужна.» И поясняет, что надо сделать два плаката. Я припоминаю, что у него все было уже сделано, а он отмахивается – дескать, все напутали, все сделали ему неправильно, и шеф потребовал переделывать. Подивился я – чего ж ко мне-то обратился? Хоть и слегка рисую, но до настоящих наших художников мне, как от земли до неба. Да и тушью за ночь два плаката – вообще успею ли? Он говорит: «Фигня, я фломастеры достал (жуткий дефицит в то время), а как сделаешь – так и сделаешь. Ставлю бутылку «банановки»!» Для справки – «банановкой» у нас назывался банановый ликер, но не слабенький немецкий, как сейчас продают, а – кубинский, 40-градусный, емкостью 0,7. Ладно, пошли к нему, откупорил он эту «банановку», дает мне ватман, фломастеры, а для образца – замечательные листы производства Эрика. Тут-то и выясняется, что напутали, конечно, не изготовители плакатов, не Хуциев и Эрик, а сам же Купа, ставивший им задачу – он просто-напросто оси «икс» и «игрек» местами перепутал. Видать, поэтому и не сунулся к ним переделывать, а обратился ко мне. Успокаивает мои сомнения – что качество уж ладно, как получится. Он, мол, и сам бы нарисовал, но очень устал и ему надо хоть немножко поспать перед защитой. Впрочем, все более отчетливо замечаю и то, что поспать ему действительно надо бы, потому как он уже «в зюзю» пьян – ведь в этот период каждый день кто-то защищается, в том числе, конечно, и его знакомые. А тут еще со мной «банановки» «дернул» и совсем «поплыл»… И я уже в другом засомневался – как же он в таком состоянии завтра (уже «сегодня») защищаться будет? Он важно кивнул: «Да, ты прав. Нужно поспать.» Завинтил оставшиеся полбутылки и заплетающимся языком поучает: «Только ты это не допивай, пока не дорисуешь. А когда дорисуешь, тогда и допивай! Диплом – штука ответственная, его надо делать на трезвую голову!» - и рухнул. Против чего я не возражал, время-то идет, а он своей болтовней мне не дает к делу перейти. Но он, уже засыпая, вдруг встрепенулся: «Батько, срочно найди мне таблицу Менделеева, нужно ее почитать напоследок». То бишь, захотелось ему узнать, где же в таблице расположены металлы, о которых в его дипломе речь идет. Но пока я таблицу по сонной общаге разыскал, он уже храпел вовсю. Ну а я что – фломастерами намалевал быстро, часа за два, а качество – как получилось. Так и пошел он на защиту с одними листами, как произведение искусства – эриковскими, а другими - фломастерными, моими. И с «бодуна» не знаю уж какого… Но «трояк» получил, а больше ему и не требовалось. Не помню, куда ему распределение выпало – в Электросталь, что ли? Но наши друзья из МИЭТа помогли место сменить, в Зеленограде пристроиться. Какое-то время с ними «тусовался», в 77-м с их командой в Скнятино выезжал. А потом и с ними разругался, перестал появляться совсем. Ну, а династия Л. Купченко в МИФИ после него еще продолжалась – поступила его сестра Лидия Купченко. К ВТО она отношения не имела, по степени популярности до брата не дотягивала – можно сказать, больше «грелась в лучах его былой славы». Но, тем не менее, тоже была личностью, очень широко известной в институте, и известной тоже со скандальной стороны.

ОТЦЫ И ДЕТИ Был в ВТО Витя Приставкин по прозвищу «Гриф». «Кликуху» эту прилепил ему я, причем случайно – в кинотеатрах тогда шел фильм «Золото Маккены», где звучала песня «…И только стервятник, старый гриф-стервятник знает в мире, что почем…» Я как-то сказал – «…И только Приставкин, старый гриф Приставкин знает в мире, что почем…» - оно и прилипло с ходу намертво. Сначала он «актером» подвизался, но «актером» был слабеньким, использовали его на мелких и эпизодических ролях, и в ВТО-шной жизни на заднем плане пребывал. Может, и совсем ушел бы, с некоторыми так случалось, но потом вдруг обрел свое настоящее призвание – техническое обеспечение, а точнее, электронику. Тогда ведь не то, что сейчас, - готовой аппаратуры, считай, почти и не существовало. О микросхемах разных тоже понаслышке больше знали, чем в реальности – вроде как есть какие-то такие штучки «у них», за рубежом. А если понадобилась некая электронная «фиговина», бери «в зубы» паяльник и сам, своими ручонками ее «клепай» из всяких диодов, триодов. сопротивлений, проводов. Вот в этом и оказался «Гриф» настоящим талантом. Точно не помню, кажется, он и поступал-то сначала на «А», но вроде, понял, что баллов не доберет, и сумел документы на «Ф» перекинуть. Так что и поле для его талантов открылось не на кафедре – он в нашей группе был – металлофизики, а именно – в ВТО. Понадобился для спектакля стробоскоп – и «Гриф» сооружает «грифоскоп». Или в вестибюле МИФИ объявления высвечивались лампочками на «СКИБатроне» - а задумали ко Дню Смеха похожую световую доску объявлений сделать – и «Гриф» изобретает «грифотрон». Селекторную связь провел между 62-й и 21-й, качаловской, комнатами. В небольшом «капустном» спектакле «На Бейкер-стрит шел дождь», где Шерлок Холмс расследует загадочное происшествие в МИФИ, понадобилась бегущая реклама «RESTAURANT PNI» - и это «Грифуля» сумел сделать в ДК. Машину для вопросов и ответов на День Смеха тоже изготовил, чтоб срабатывала от 15-копеечной монеты, лампочками и экранчиками «перемигивалась». На слетах первокурсников и звуковое, и световое обеспечение по собственным схемам отлаживал. Соответственно, и моральное самоутверждение обрел – не в пример изначальным «шестерочным» временам. Важным стал, обстоятельным, порой, и нос уже задирал – и часто заслуженно. Но была у него еще одна крупная проблема – собственные родители. Витька был очень поздним ребенком и, соответственно, исаытывал на себе их повышенное внимание. Вот и стали его предки серьезно беспокоиться, что их чадо поздно приходит по вечерам, а иногда, после крупных мероприятий ВТО – и «под градусом» (а ему много и не требовалось, он всегда первым «улетал»). И пришли родители к выводу, что сын связался с нехорошей компанией, занимается черт-те чем и сбился «с пути истинного». Что он в каком-то там творчестве участвует, они не верили, поскольку творческих задатков в нем отродясь не обнаруживали, и считали это лишь обманом для самооправдания. Словом, «насели» на него, чтоб «брался за ум» и прекращал подозрительные делишки. Доходило до того, что я, как культорг факультета, составлял официальную бумагу за своей подписью, что «ваш сын выполняет важную общественную работу по культурно-эстетическому воспитанию молодежи». Но и это не помогло… То, что «Гриф» способен кого-то культурно и эстетически воспитывать, они уж слишком явной «туфтой» сочли. Наконец, Качалов посоветовал пригласить их на один из наших вечеров. Лично выделил Витьке билеты (дефицит!) – и тот привел. Представил папу с мамой Хуциеву, «Качу», увидели они, что люди тут, вроде, порядочные, не бандиты и не «алкаши», польстило проявленное к ним внимание – да и к Витьке, зная его проблемы, все обращались при родителях подчеркнуто уважительно. И ушли вполне удовлетворенные, больше «вопрос не поднимался». Однако похожие проблемы возникали не у одного «Грифа». Аналогичное письмо мне пришлось составлять бабушке Володи Рябова в бытность его на 1-м курсе – чтобы отпускала на репетиции. Много хлопот было с родителями Тани Дроздовой – там тоже никакие письма не помогали. А перед зимней агитбригадой в Закавказье они у нее паспорт спрятали, чтоб ехать не смогла. Но все равно поехала – при регистрации в аэропорту мы ее за несовершеннолетнюю выдавали, не имеющую паспорта, а по границе с сопровождающим офицером ездили, он этот вопрос везде улаживал. Правда, дальше Танька замуж вышла за Крылова, и ее творческая проблема сама собой решилась, после замужества она от ВТО отошла. А самый «облом» был на 1-м курсе у Аркадия Семенова – у него тоже родители во времяпровождении сына заподозрили неладное, дурную компанию и т.д. И по опробованному сценарию «Грифа» посоветовали пригласить их на какое-нибудь мероприятие. Аркадий и пригласил – на самое престижное, то бишь, День Смеха. Где ВТО не выступало, но суеты и беготни – «через край». И в последний момент хватились, что для подарка физтехам забыли купить бутылку «бормотухи» - там требовалось что-нибудь погадостнее… Качалову подвернулся под руку Семенов, Володя сунул ему деньги и отправил срочно добывать недостающее. А тут как раз родители Аркадия пожаловали. Ищут сына, прошли за кулисы и замечают знакомого им Андрея Троицкого. Спрашивают, где Аркадий, а Андрюша возьми и ляпни: «Аркашка-то? Да его за бутылкой послали, в магазин побежал»... Ох, и «нагорело» потом Семенову! Вывод родителей о роли сына в творческом коллективе напросился однозначный…

КАК ЖЕ ВОЗНИКАЮТ ТРАДИЦИИ? Конечно, творческие традиции на пустом месте, с бухты-барахты, не родятся. Нужны изначальные интересные задумки, нужны энтузиасты, нужно, чтобы мероприятие легло в некую струю общего настроя. Но не только. Есть в этом и нечто иррациональное – как в похожей по составу почве одно зерно вдруг прорастает, а другое нет. Ну, например, провели слет в Скнятино – стало традицией, провели слет первокурсников – стало традицией, провели Новый год в общаге – тоже стало. Тут, вроде, все ясно. Несмотря на некоторые «блины комом», мероприятие всем понравилось, оставило самые лучшие воспоминания – и хочется эти воспоминания еще разок воплотить в реальность, да еще и как-нибудь получше. А возьмем другое традиционное мероприятие – Дни Смеха. Считалось оно в МИФИ жутко престижным, чуть ли с Нового года поиск билетов уже разворачивался. Но в большинстве случаев «удачным» его назвать было трудно, если признаться честно. О двух первых Днях Смеха, в 73-м и 74-м годах, на которых самому мне присутствовать не довелось, действительно ходили самые восторженные отзывы. А в последующих, в которых и самому довелось участвовать, куда более интересным был период подготовки, чем само мероприятие. ВТО тогда на Днях Смеха не выступало, но вело всю организацию. И в период подготовки царила эдакая атмосфера фронтового штаба – отправляются приглашения тем или иным студенческим коллективам, идет ожидание ответов от них, учет присланных программ, направляются курьеры – у кого что уточнить, с кем связаться. И разведчики засылаются – о ком-то интересные слухи ходят, надо проникнуть на выступление, посмотреть – стоит ли приглашать. А чего стоил процесс придумывания и изготовления подарков гостям! Например, помнится, физтехи хорошую сценку про лазер показывали, так и для них сделали «лазер» на «рубине» - между двумя зеркалами в качестве рабочего тела там была бутылка «Рубина» закреплена. Опять же, аттракционы – тут и «мгновенные фотографии души», и машина, отвечавшая на вопросы – провод с микрофоном был протянут в соседнюю комнату, где сидела группа, придумывающая остроумные ответы. Но такой простой трюк публику почему-то всегда удивлял, и лезли смотреть – кто же в машине сидит, искренне ахая, что она пустая… Зато сам вечер всегда оставлял неприятное впечатление. Может, первые-то Дни Смеха и удавались лучше из-за того, что приглашенных было не так много. А с середины 70-х по всему СССР пошел крутой взлет студенческого творчества, движение это интенсивно наводило контакты друг с дружкой, в чем и ВТО принимало очень активное участие. И вот там слухи дошли про сильный коллектив – любопытно его пригласить, а те в прошлый раз хорошо выступали – их обязательно пригласить, а эти нас к себе приглашали – их неудобно не пригласить. В итоге коллективов набиралось чуть ли не десяток. Если бы даже каждому по 15 минут – уже 2,5 часа. Но никто ведь в 15 минут не уложится. У одних «неделимая» постановка минут на 30-40, другие понимают, что за короткий срок не успеют себя показать, и стараются втиснуть побольше. Вся продолжительность программ, которая изначально названа, «туфтой» оказывается. Ведущий нервничает – не станешь же гостей со сцены гнать. А за кулисами толпа других гостей околачивается, дергает его и торопит, дожидаясь своей очереди. Он, наконец, начинает выступающим на часы показывать – а они уверяют, что всего 2 сценки осталось, и, конечно, самые сильные, сократить никак нельзя… Но ведущим – немногим, задействованным на сцене, еще ничего, они при деле. А вот в зале подобное мероприятие бывало тяжело высиживать. Затягивается безбожно, духотища, несмотря на разбивку на отделения, публика устает совершенно. Правда, сидела героически, не выходила – с таким трудом попали, но на часы то и дело поглядывали. А общая программа, разумеется, построена так, что послабее коллективы в начале, а самые сильные – в конце. Так пока до них дойдет, зрители уже так утомлялись, что и самые сильные шутки переставали воспринимать. Словом, сидишь, и об одном думаешь – когда же, наконец, все кончится? Если потом до «неофициальной части» с гостями доходит, то уже все скомканно, беспорядочно, побыстрей. И в итоге от таких мероприятий какого-то внутреннего удовлетворения не было ни малейшего – только тяжелый осадок и усталость. Но тем не менее – стало и было прочной традицией, и никому даже мысль не приходила, чтоб ее нарушить. После одного Дня Смеха отошли – и уже глядишь, насчет следующего начинают задумки проскальзывать. А в других случаях, вроде, и все нацелено, чтоб традицию породить, а не получается. Вот, скажем, как с «проводами зимы» было. Тут, правда, главным организатором выступало не ВТО, а ШБТ – школа бальных танцев, но и мы всем составом участвовали. С Серегой Струевым в комнате жил один из их лидеров, Леша Харченков – несмотря на то, что отличник, и носил кличку «Хрен», мужик замечательный, душевный. А тут и личная дружба, и раз живут вместе – вся ВТО-шная жизнь на виду. Многое ему у нас нравилось, и начал он свои «больные танцы» на контакты с ВТО выводить. Вроде «союза». По складу они были совсем иными, чем наши, у нас – «бойцы» выковывались, на каждое мероприятие – как на войну, привыкли уже, что у нас есть не только друзья и поклонники, но и враги смертельные. А там – по внутреннему складу еще детишки, которым просто приятно собраться и попрыгать вместе. То есть смешения не произошло, но при совместном проведении тех или иных мероприятий контакты получались нормальные, очень плодотворные, мы что-то со своей стороны делаем, они со своей, мы – со своим опытом, они – со своим детским энтузиазмом. Руководительница у них хорошая была, настоящая энтузиастка танцев – и через нее-то в 77-м всплыла идея о празднике проводов зимы в Звенигороде. Там, дескать, уже какой-то местный фольклорный ансамбль этот праздник делает – то ли «домкультуровский», то ли заводской ансамбль – уж не помню. Вот и мы, мол, присоединимся. От наших взялся этим Струев руководить, поскольку с бальными танцами ближе всех «контачил». Подготовку развернули большую, массу народу задействовали. Продумывали, что там делать-то: крепость снежную штурмовать, на санях кататься, хороводы водить… Эти самые сани сколачивали, наши девчонки вместе с «бальнотанцевскими» блины в неимоверных количествах пекли. Костюмов набрали. Но, правда, в этом мероприятии и официальный местком вовсю расстарался – автобусов назаказывали на всех. И поехали… Прикатываем в этот самый Звенигород, приперлись на берег Москва-реки. И чувствуем себя не очень уютно. Организация отнюдь не качаловская и не артемьевская – а точнее, никакой. Толкутся там десятка два «поддатых» баб в цветастых платках поверх пальто – кучкой в углу большого пустого пространства. Видимо, и есть этот самый фольклорный ансамбль. А больше – никого. Ну, мы там послонялись, послонялись туда-сюда, делать нечего, еще и холодно, да к тому же и жрать хочется – пока собирались, пока ехали… Ткнулись было к этим бабам, там в одном месте блины пекли, так нас оттуда «шуганули» чуть ли не с матом: «Это не наши!"» Потом кое-как сорганизовались, поштурмовали снежную крепость – вроде как сами для себя, без намека на зрителей, и что кому-то еще это интересно. Девочки из крепости снежками кидаются, мальчики атакуют. Поводили хоровод – опять как бы «от балды», поводили и поводили, и ладно… Стали на саночках кататься. Достали свои коробки заранее напеченных блинов – их разносчики в стрелецких костюмах должны были людям раздавать, но и раздавать-то оказалось некому. Звенигород был городишко захолустный, фабричный. Ну кто из местных работяг в выходной на реку попрется? Они и дома нормально «ухрюкивались» или где-нибудь у магазинов отирались. Появилась случайная группа солдат в увольнении – их девчонки обступили, блины суют, а те в ужасе отказываются. Кое-как, насильно, всучили по блину, и прапор, их сопровождавший, горестно вздохнув, полез в карман: «Сколько стоит?» Узнал, что бесплатно – и он расцвел, и бойцы его тут же жадно набросились – оказывается, думали, что за деньги, и не брали из-за отсутствия таковых. В довершение впечатления от празднества объявился некий корреспондент «комсомолки» с фотоаппаратом. А тогда корреспондент был не то, что сейчас, - величина! Гонору побольше, чем у нынешних телевизионщиков. Коли он изволил приехать, то он тут – пуп земли, и все должно вокруг него одного вертеться. Он и дергал всех подряд, под себя так и эдак перестраивал, крутил, как хотел. А ну, давайте хоровод… нет, не так, а переместитесь вот так, ты туда, а ты – туда. А вот тут – стоп, замереть! От саней, с горки катящихся, требовал на полпути остановиться. Словом, сам «ломался» и других по своему разумению «кочевряжил». Получалось так, что ради нескольких его снимков весь праздник и сорганизовался (а, может, так оно и было). Мы с Косовским в гусарских мундирах были, начали приготовленную нами дуэль разыгрывать. Сначала на саблях – это у нас было отработано, условные знаки друг другу подавали, куда дальше удар будет. А потом «на кулачки» перешли – это из сцены «Ковбои» было отрепетировано. Зрелище эффектное, живое, мы его и на Новых годах практиковали – и народ сбежался посмотреть. Так и этот хрен объявился, под конец все испортил – а ну-ка вот так, а теперь вот эдак! Хорошо хоть, где-то задержался, не сразу приперся, а потом – наши сабли из строя вышли – они слабенькие были в тот раз, деревянные, обмотанные станиолем, и от ударов фольга постепенно раскрутилась – мы его и послали под этим предлогом… А развлечения сами искать стали. Ехали уже в костюмах, на месте переодеться негде, вещей в руках не возьмешь, но я догадался под ментиком на боку подвесить флягу с водкой наподобие подмышечной кобуры. Мигнул Рябову – он разносчиком был с лотком блинов невостребованных. Отойдем за угол крепости, «клюкнем», блинком закусим – уже веселее. Так и скоротали время до отъезда. Но вернулись в прекрасном настроении – потом в 62-й сидели, наверное, целый час без перерыва «ржали» над Шарапой. Он носки себе купил – написано было, что они «прочного крашения». И под воздействием снеговой влаги они ему покрасили ноги в прочный синий цвет. Шутили, вспоминали… А вот в традицию этот праздник так и не перешел. Хотя, как уже упоминалось, и во многих мероприятиях, становившихся потом традиционными, многое бывало поперву «комом». А тут как-то и вопроса ни у кого не возникло – «ну что, в следующий раз опять делать будем?» или, точнее – «ну что, как бы в следующий раз это получше сделать?» - а с такого вопроса, как бы уже автоматически подразумевающего, что следующий раз будет, и рождающегося самим собой, обычно и начинается «традиция». Или вот еще пример неудавшейся традиции – «Тысяча и одна ночь». Как уже говорилось в «студенческих байках», в 60-х годах такой праздник третьекурсников – тысяча и один день в МИФИ, существовал, но и тогда был чисто номинальным, уж больно название хорошее. Лишний повод «поддать», да и все… А когда однажды празднующая толпа учинила шуточную демонстрацию к институту под лозунгом «Долой сессию!», а «вражьи голоса» передали, что «студенты Московского ядерного колледжа протестуют против сессии Верховного Совета» - проходившей, по несчастью, как раз в это время, отмечание «Тысячи и одной ночи» попало под строгий запрет. И вот уже в начале 80-х, когда старая скандальная история успела подзабыться, очередное поколение ВТО-шников – Жаравин, Афанасьев, Гаврилов, Бабак и др. решили возродить «старую традицию». Готовились, свежие идеи придумывали, выступление на общажном «козырьке» второго корпуса развернули… А вот «традиции» не получилось. Мертворожденным вышло мероприятие. Какой-то «изюминки», какой-то «искорки», делающей атмосферу общим праздником – а не хватило… Его и потом несколько раз проводили – но выходило еще более тускло, по инерции. Ну, что – выступление ВТО, так оно и есть выступление, как на любом другом вечере. Ну, «нажрался» народ там и сям по общаге – так и в другие дни «надирается»… Словом, некоего собственного «лица», даже собственной «души» у этого праздника не оказалось. А без этого прочной традиции никак не бывает…

КАК В ВТО СОСВАТАЛИ СЕЛИНА Школа ВТО, пришедшая в 75-м году – Акимов, Жиронкин, Ченцов, Леонов – всех даже не помню, много их было, поначалу проявила себя очень активно. Сценки писали, «рок-оперу» ставили… Но дело в том, что основной их костяк составляли бывшие «армейцы» и пограничники, и проявились закономерности, характерные потом и для других «служивых» поколений – скажем, поколения Поречного. Сперва ребятам, вырвавшимся из казармы, хочется сполна испытать все прелести вольной студенческой жизни – в том числе и творческие, а военная организованность и больший жизненный опыт дают им здесь заметное преимущество. А вот дальше начинают сказываться другие факторы – после службы и учеба труднее дается, и возрастная разница дает о себе знать, другие интересы возникают, о создании семьи уже задумываются. Так было и со Школой 75-76 г.г. Тем более, что в самом разгаре была эпоха гонений, внешний выход ВТО свелся до минимума, и возможность «посверкать» на сцене практически отсутствовала. Кроме того, все Школы, начиная с 74-го года проходили практическую обкатку в агитбригадах, что и вкус к творческой деятельности вырабатывало. и к ВТО крепче припаивало. А в том году мы, руководители Школы, были на третьем курсе, после которого полагался «обязаловочный» стройотряд, и при царившем тогда противостоянии с «верхами» нам под этим предлогом об агитбригаде и заикнуться не дали – дескать, нечего «сачковать», «ручонками попашите»! И в итоге, на втором курсе активность названного поколения скатилась почти до нуля. На слеты еще выезжали, а на что-то другое раскачать было уже проблематично. И вот в начале 77-го в ВТО поднялась очередная «буча» (она такая много раз поднималась) по поводу того, сколько можно старую концертную программу крутить – большинство сценок еще до 5-летия писалось и ставилось. Пора, мол, новую создавать. И в рамках этой развернувшейся кампании «насел» я, в частности, и на второкурсников. Давайте-ка, братцы, вы ж раньше и сами писали, так что выдайте-ка хотя бы одну новую сценку. Дисциплина тогда в ВТО считалась понятием краеугольным – сказано, надо делать. Но делать-то этим мужикам уже не хотелось ничего. И за плечами у них был богатейший опыт армии, «ученые» были, даже как военные приказания «динамить» - что уж о ВТО-шных говорить. Но я с них «не слезал», «вцепился бульдогом» и отставать не хотел. Словом, «достал»… И они, чтобы наконец-то отвязался, придумали «стрелки перевести». Когда в «энный» раз на них «наехал». вспомнили – да есть у нас на курсе парень, хорошо пишет, вот он-то для этой работы лучше подойдет. Тут же притащили названного человека – Сашу Селина, и заставили его свои стихи почитать. Мне они жутко понравились. Хоть и, как говорят, «ранние», но, например, на голову выше моих собственных «ранних». Побежал в 21-ю к Качалову, там и другие «старики» в тот момент собрались, принялся такое открытие рекламировать… Так и оказался Селин в ВТО, потом еще товарища своего привел, Шуру Трибелева, тоже пишущего. И начали их «звезды» довольно быстро восходить на «ВТО-шном небосклоне». А для ребят, которые мне Сашу «сосватали», это стало последним их важным делом в объединении. Вскоре совсем рассеялись…

ВТО-ШНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ Когда миновала «эпоха гонений» и ослабло давление внешнее, начались в ВТО неурядицы внутренние… Но сначала тут стоит о структуре управления ВТО рассказать. Жесткой она никогда не была, формы руководства периодически менялись. Изначально главным режиссером был О.Ю. Федоров, инициатор создания объединения, а для руководства его деятельностью образовалась Тройка (после прочтения «Сказки о Тройке» Стругацких) – Хуциев, Артемьев, Чехонадский. К 73-му году, моменту моего прихода в МИФИ, структура была уже более сложной и разветвленной. Руководил работой Вышестоящий Орган (или, в просторечии, «Высокостоящий») из Высшей Почетной Тройки (стратегия) и Высшей Действующей Тройки (повседневная деятельность). Если не ошибаюсь, это были, соответственно, Хуциев-Артемьев-Цвященко и Качалов-Шаров-Разумов. Дальше шли подразделения: орггруппа, сценарная группа, группа оформления и актерско-режиссерская группа, каждая из которых имела своего руководителя. Но четких границ между ними, конечно, не существовало, ведь мало кто в одной узкой специальности работал. Да и органы управления отнюдь не являлись постоянными – при подготовке особо важных и трудоемких мероприятий «всю полноту власти» в ВТО мог взять на себя соответствующий оргкомитет – например, оргкомитет по подготовке к 5-летию или ко Дню Смеха. Сам я был включен в руководство в 74-м в качестве руководителя еще одного структурного подразделения, Школы ВТО, и стал, по выражению Купченко, «четвертым членом Тройки» - при сохранении старого названия Высшая Действующая Тройка стала состоять из четырех человек. Но после 5-летия последовала полоса репрессий, и в частности, одним из направлений удара стал вопрос о руководстве ВТО. Попыталось было начальство навязать профессионального руководителя, чтобы состоял в институте на окладе и, соответственно, делал то, что ему скажут работодатели. Не одна кандидатура была: Голиков, еще какой-то врач из психбольницы, заочно окончивший режиссерский и искавший подработку. Но ничего из этого не вышло. Как только понимали режиссеры, что за мизерную ставку предстоит им не посещение «средненьких» репетиций ординарного драмкружка, а крутая нервотрепка, тут-то их и видывали… Начальство «покатило бочку» с другой стороны – стало требовать переформировать руководство, чтобы оно состояло только из мифистов, без «посторонних». Подтекстом этого было намерение удалить из руководства Хуциева. Тогда-то, в 76-м, чтобы обойти это требование, выделился Совет Ветеранов, под коими стали подразумеваться все, кто уже закончил институт. А «руководство ВТО» определили в составе: Струева, Комарницкого и меня. Но в таковом составе оно фактически никогда не работало и даже ни разу не заседало. Потому что «полноту власти» в этот период взял оргкомитет по постановке «Дракона», что же касается второстепенных текущих дел, то в данное время все «краны нам перекрывались», так что и организовывать было, собственно, нечего. А когда совсем задавили «Дракона» и искали, к чему бы еще прицепиться, вопрос о руководстве снова «всплыл». Теперь стали в ультимативной форме «прижимать», чтобы у ВТО был один руководитель. То есть, в случае чего, четко знать, на кого «собак вешать». И еще – уж очень нашим противникам не нравилось, что на заседания всяческих худсоветов и комиссий ВТО-шники целой группой приходят и стоят, как стена, друг за друга. Вот и требовали одного «руководителя», с которым будут иметь дело – одного и обработать, и сломить легче, если толпой навалиться «вперекрестную словесами закидать». Подумали наши – «да и фиг с ними, в этом можно пойти на уступку, как-нибудь выкрутимся…» И ответили: «Ладно, руководителем будет Шамбаров». Так и стал я на четвертом курсе «руководителем ВТО» - по-моему, единственным, кто носил подобный титул – но тут уж прошу иметь в виду, стал не благодаря каким-то гениальным качествам, а только лишь из-за того, что обстановка так сложилась. И в компетенцию мою при этом входила только повседневная текучка, а стратегические вопросы мы, конечно же, продолжали со «стариками» решать, в нашей внутренней жизни нам мнения факультетских боссов – не указ… Но обстановка менялась, эпоха гонений завершилась, началось «потепление». И состав ВТО тоже заметно изменился. После 5-летия и неудачи с «Драконом» многие ветераны стали отходить от активной деятельности. А другие приходили. В 76-м набралась очень сильная Школа – Троицкий, Ильин, Шрамко, Семенов, Кислова, Чижикова. В 77-м еще одна сильная и многочисленная – Миронович, Осадчий, Бобровник, Ивановский, Куликов, Коновалова, Баканова, Банникова, Билялова… А вот внутренние ВТО-шные порядки, сложившиеся и сцементировавшиеся в условиях «осажденной крепости» стали постепенно входить в противоречие с изменившимися реалиями. А порядки эти, напомню, представляли собой строгую централизацию, дисциплину и, как бы теперь сказали, «командно-административные методы» (так ведь «на войне как на войне» - а на войне такие порядки и есть самые целесообразные). Но в новых, «мирных» условиях, для кого-то они являлись (или казались) тормозом собственного творчества – например, для Аркадия Семенова. А у других, которые постарше, еще и иначе вывернулось… Потому что железная централизация не только к дисциплине приучала, но и внедрила стереотипы эдакого полного иждивенчества. Есть руководство – и оно обязано дать интересную работу. Тут, надо сказать, «Дракон» многих избаловал. Действующих лиц там очень много, и пока он ставился, у каждого ВТО-шника была в нем своя роль. Может, до репетиции его сцен за полтора года и очередь не дошла, и он ни единого раза там и не был – но пребывал в твердом сознании, что где-то там он задействован, регулярно привлекался на всяческие обсуждения идеологических и постановочных вопросов и чувствовал себя при важном деле. А кончился «Дракон» - и не стало этого. И стало там и тут всплывать недовольство. Тогда ведь еще не было, как в «перестройку»… - есть несколько тусовок вокруг творческих лидеров, и примыкай к любой, к которой душа лежит, ну, а ни к одной не примкнул – так это твое личное дело. К этому в стране только через 10 леи пришли. А тогда и немыслимым казалось монолитное единство нарушить. Есть руководитель – вот пусть и дает дело каждому. Но начнешь давать – вот тут-то главные проблемы и начинаются. Потому что это не то, что хочется. Или не совсем то, что хочется. Где-то до 75-го года годичный цикл мероприятий ВТО только формировался: Новый год – День Смеха – институтский конкурс самодеятельности – слет в Скнятино – летняя агитбригада – посвящение в студенты – слет первокурсников – факультетский вечер. В годы гонений нам эта колея продержаться помогла. Теперь же стала раздражающим фактором: вот раньше новые мероприятия придумывали, а теперь одно и то же, по замкнутому кругу, не успеешь одно сделать, уже другое на носу! – это, главным образом, старшие курсы бузили, которым скоро институт заканчивать, а казалось, что чего-то «своего», главного так и не сделали, не самовыразились. «У стариков «Нам оставаться» был – а у нас ничего своего!» Насчет сценок тоже возмущения – сколько можно старое крутить?! И начала складываться натуральная оппозиция. Причем из тех, кто как-то и не задумывался, что сам ради чего-то нового палец о палец не ударил – но был искренне возмущен, что руководство ему этого нового не дает. Хотя, кстати, новое было. И много его было. И «Первая глава» ставилась, и «Летучий голландец», и «Лучшая песня». Со сценками у меня и в самом деле послабее было – золотое время, когда, наверное, как раз хороший «капустник» писался бы, у меня как раз на период гонений и «драк» пришлось. А потом уже на что-то большее тянуло. Так что в этом жанре я мало поработал. Но в описываемый период талант Селина расцветать начал, у него отличные сценки «поперли». Да только на все разросшееся ВТО этого не хватало. А народ, имея опыт спектаклей, агитбригадных гастролей, изрядно избаловался, что ни личность, то – «звезда»! И уже какая-то отдельная роль в отдельной сценке и за работу-то не считалась. Опять же, если чисто по-человечески рассудить, если ты – автор и ставишь какую-то свою вещь, то, конечно же, предпочтешь привлечь тех, кому она нравится, и с кем тебе работать удобнее – а не с теми, кто по каждому поводу с тобой пререкаться будет. А отсюда уж совершенное возмущение – что это за «неравноправие» в ВТО?! «Дискриминация»! Почему это одни должны на слете картошку чистить, а другие – на сцене сверкать? Хотя такого разделения, ясное дело, и в помине не было, но при существовавшем недовольстве долго ли до подобной модели додуматься и самим в нее поверить? Ну, а «корнем зла» тут уж, ясное дело, увиделись «диктаторские методы» руководителя. И расслоилось объединение на две партии. Ох, какие интриги велись! Уж чему-чему, а этому в период противостояния с партийной «верхушкой» хорошо научились – «с волками жить, по-волчьи выть». А теперь и друг против дружки интриговать принялись. Оппозиция свой «блок» сколачивает, даже среди недовольных-то недовольны каждый своим, иногда в диаметрально-противоположных так надо консолидировать их на «взаимоприемлемой платформе». А «партия власти» расколоть силится, учитывая эти самые разницы взглядов. До таких методов доходили, что, пожалуй, только сейчас можно признаться. Например, накануне решающего общего собрания, когда «схлестнуться» предстояло, группа наших ребят в Зеленоград собралась, к кому-то там на день рождения. Так мы с Кудрявцевым (из «моего» лагеря) не поленились туда на день раньше «смотаться» и договориться с Марехой, чтобы там Надежду Мироненкову, одну из самых ярых «оппозиционерок», поили, «как следует», и спать уложили – авось, на собрание не успеет… Но успела – и оказалась там далеко не из самых «горлопанистых». И других хватало. Бурное было собрание, настоящая «революция» против «диктатуры». И «диктатора», соответственно. Правда, как раз это меня тогда особо не волновало – я все равно на «дипломе» был, а оставаться в МИФИ так и так не собирался. Но психологический урок получил хороший. Впервые так явно довелось наблюдать эффект «накачки» толпы – как в лазере. Когда нормальные, здравомыслящие люди, «накручивая» сами себя на сущих мелочах и «подзаводясь» друг от друга, способны доводить себя до откровенной злобы – всего лишь к ярлыку «руководителя», хотя бы этот ярлык был чистой условностью и с какими-либо привилегиями «рядом не лежал», а предназначался лишь для получения «шишек». И увидел, до какого абсурда способны доходить люди, ослепленные собственной «накачкой». Особенно, если сумеют убедить себя, что отстаивают «принцип» - который им, собственно, и «на фиг» не нужен, и уже завтра забудется. А о степени маразма можете судить, хотя бы, по тому, что работу за 78-й год (кстати, один из самых продуктивных за 30 лет ВТО – полторы сотни выступлений и мероприятий, три премьеры спектаклей, десяток новых сценок, самый пышный слет в Скнятино и один из лучших – в Тучково…) решено было признать «неудовлетворительной» - только бы «руководителя» свергнуть. Поэтому, наверное, уже спустя долгое время мне легче было понять события Февральской революции, когда толпа, тоже «накрутив» сама себя на сущих мелочах, радостно свергала царя. А в довершение аналогии можно отметить, что «диктатура» в ВТО тогда действительно пала, и победила «советская власть»: разошедшийся народ постановил избрать для руководства Совет ВТО – огромный орган, то ли 7, то ли 9 человек, который все вопросы должен был решать сугубо коллегиально. И состав подобрался разношерстный – как шутили, трое левых, трое правых (или, соответственно, четверо, - не помню), а посредине – Троцкий (кличка Троицкого). А председателем Совета был избран Селин. Сам он, кстати, к «оппозиции» не принадлежал, но «удовлетворил» и ее по одной простой причине – сочли, раз молодой, то «диктатором» быть не сможет, волей или неволей должен будет считаться с «общественным мнением». Ну, а дальше все пошло по-прежнему. Те же мероприятия годичного цикла, разумеется, продолжали проводить – это ж традиция, как ее нарушишь? Да и во всех планах они уже забыты, эти мероприятия. И те же – старые сценки, которыми так возмущались, продолжали до конца 80-х ставиться – да и сейчас их ставят… Чего от них отказываться, если – хорошие?.. И когда на центральное место в работе ВТО стали постановки Селина выходить, то и он, разумеется, отбирал на роли тех, кто ему «подходит», кто работать будет, а не «кочевряжиться». И, ясное дело, с «коллегиальностью» все быстро забылось – ну, не станешь же целым «хуралом» решать, кому на слете за дровами идти, кому перед вечером за костюмами ехать, а кому – в «плёвенькой» сценке роль дать. Но «пар выпустился» - и все это стало снова, вроде, нормальным…

СКНЯТИНСКИЕ ПОСТАНОВКИ Постановки на слетах в Скнятино не только «капустника» для «развлекухи», но и больших вещей, начались не от хорошей жизни. Дело в том, что во второй половине 70-х для выхода на сцену новых произведений образовался целый ряд мощных препятствий, как внешних, так и внутренних. Внешние факторы представляла цензура, которая и в период «потепления» действовала – хоть и не все подчистую «рубила», но продолжала цепляться к каждой мелочи. А к внутренним относились наши порядки – не только строгой централизации, но и «всеобщего обсуждения». Потому что силовые методы руководства сочетались с самой широкой демократией при выборе и определении поля деятельности. Исторически это имело вполне оправданные и обоснованные корни, так как вело начало из эпохи гонений, от «Нам оставаться» и «Дракона». Когда участвуешь в постановке, за которую потом можешь пострадать, то нужно, чтобы сам был убежден в ее необходимости. Опять же, нельзя было давать в руки козырей нашим противникам – что вот, мол, смутьяны из руководства ВТО заставили наивных и сбитых с толку студентов участвовать в осуществлении своих гнусных замыслов. Отсюда и замыслы должны были стать всеобщими, чтобы они для каждого были и «своими». Но дальше подобная практика стала восприниматься многими как единственно верная, как один из нерушимых законов ВТО-шного творчества, и наделала авторам немало вреда. Скажем, написал ты какую-то вещь, и хочется тебе ее поставить. Сначала, по принципу централизации, тащишь ее в Совет Ветеранов. И Хуциев, скорее всего, ее «хоронит». Потому что у него уже совсем другие задумки, и отвлекать силы на твою постановку он не видит целесообразности. Впрочем, любую нашу тогдашнюю вещь и по чисто художественным аспектам «расчихвостить» было можно. И в 90% случаев – совершенно справедливо. Но даже в случае, если она родилась удачной, выигрышные стороны видишь пока только ты, а он, в первую очередь, замечает негативные. И доказать, что в целом положительные аспекты перевесят, тебе очень непросто. Но допустим, что тебе удалось его «обломать», более – менее достойно отразить все замечания, склонить к тому, что и он допустит возможность постановки, и показать, что силы не в ущерб другим мероприятиям набрать можно. А тогда… тебе еще нужно объединение «убедить». А вот это уже задача практически невыполнимая. Потому что убедить требуется не только тех, кого думаешь задействовать, но и тех, кого однозначно использовать не собираешься. А как же иначе – ведь ВТО было и мыслилось только единым монолитом, значит, и любая постановка – не твое частное дело, а дело всего ВТО. А тем, кого ты в участники не планируешь, такая вещь, разумеется, не нужна. И они будут ее противниками. И их, наверняка, будет большинство. Конечно, когда постановку предлагает Совет Ветеранов, единым фронтом отстаивают все «авторитеты» - Хуциев, Артемьев, Шаров, Качалов, то убедить и переубедить они смогут кого угодно. А когда отдельный студент – какой-нибудь Шамбаров, Селин, Семенов, тут – результат другой. Доходило до того, что ходовая в то время фраза «А ты нас убеди!» - звучала чисто издевательски, вроде – «Ну-ка посмотрим, как ты извернешься, как покрутишься, как ублажить нас сумеешь – и сумеешь ли?» И «обсуждение» превращалось в эдакую интересную (конечно, не для автора) игру по веселому коллективному разгрому. В результате, львиная доля нового, увидевшего свет после 76-го, рождалась в обход этих процедур. Не во «всем ВТО», а первоначально в заведомо ограниченном коллективе – в Школах, агитбригадах. Тут и «убеждать» надо меньше народу, и автор для тех, кто помладше, конечно, более авторитетен. И «посторонние» не мешают – Школы традиционно работали автономно, чтоб никто не вмешивался и молодежь «не портил». Так, в Школе и последующей агитбригаде проложила себе дорогу сильная программа новых сценок Селина – оппонентов нет, цензуры тоже, а потом уже спорить трудно: вот она, сценка, готовая, выигрышная, накатанная, на всех показах успехом пользовалась. Семенов потом тоже со Школой начинал свои вещи ставить. Но большую постановку так не сделаешь – в агитбригадах она чаще всего просто не нужна, а если что-то серьезное задумаешь, то Школа по своему уровню может оказаться к такому не готова, особенно, если у автора и режиссера опыта тоже не так уж много. Кажется, Аркадий на этом «обжегся»… И оставалось – Скнятино. Где тоже ограниченный коллектив – команда. И тоже никто не мешает – каждая команда на свой страх и риск, в тайне от других готовилась. И вот года полтора-два лежала у меня пьеса, которую никак не удавалось на сцену пропихнуть, «Летучий Голландец». И в 77-м, когда к слету готовились, я ее нашей команде предложил. Тут, надо сказать, мне еще и повезло. Капитаном у нас Жан Джилкибаев был, из старых «пампасников», восторженно относившийся к любому творчеству – но сам никогда не писавший и на сцене не игравший, поэтому он очень доброжелательно принимал все предложенное. Селину и Семенову поначалу не так везло – они попадали в команды к людям творческим, у которых и своих задумок хватало, и к чужим относившимся более критически. Ну, а тут и «морской имидж» команды очень кстати пришелся, да еще и то, что мы на предыдущем слете публике голову заморочили «спектаклем», который «наколкой» оказался. Так что тут уже как бы обратная «заморочка» напрашивалась – все будут считать, что их очередная «наколка» ждет, а им – бах! – настоящий спектакль! Словом, поставили, показали. У нас же и костюмы морские, и реквизит понаделали, а «задник» скнятинский – как парус. За исключением того, что Косовский, как обычно, слова забывал, все отлично прошло. Хуциев, который до того эту вещь неоднократно «хоронил» (и первые раза три-четыре совершенно правильно), после спектакля прибежал руки жать и обнимать, все повторял: «Ребята, а вы, оказывается, выросли! А мы и не заметили, как вы выросли!» Артемьеву понравилось – он сразу новые сценические решения усмотрел, потом ухватился эту вещь в ДК «Москворечье» поставить. И поставил – очень впечатляюще. У него и настоящий штурвал на сцене крутился, на подшипниках, и декорации из парусов туда-сюда колыхались – задники и кулисы ДК, спустив до разной высоты, на манер парусов подвязали, и игра светом была отличная, и музыкальное сопровождение… А на следующий год Селин по тому же пути пошел, показал в Скнятино свою комедию «Ромео и Джульетта», которую ему лично председатель худсовета Лагунцов раз за разом «рубил». А вещь была сильнейшая, и поставил просто здорово – публика «в лёжку» лежала, пищала от восторга. До сих пор жалко, что целиком на большую сцену она так и не вышла – хотя в отрывках потом раза три делали, дважды – в Зеленограде, один раз – в ДК. А в 79-м я институт заканчивал, хотелось что-нибудь напоследок сделать значительное. У меня еще одна большая пьеса непоставленная лежала давно – «Король Шиз», которая ни через один ограничитель «не пролезла» - ни через внешнюю цензуру, ни через внутреннее «обсуждение». Но тут уж и неудобства «командного принципа» сказываться стали. Перетасовка случайная, в одной команде – целый набор достаточно сильных актеров получить для серьезного спектакля, на все важные роли, крайне маловероятно – да еще чтоб твоими единомышленниками были. Опять же, после пышного 78-го решили больше не тратить таких грандиозных сил ради разового внутреннего мероприятия, а для этого разбивку команд стали производить не за такой длительный срок, как раньше – а то опять в ущерб всем другим делам увлекутся… А за короткий срок большой спектакль как поставишь? И впервые стал реализовываться иной принцип – не административный, а «тусовочный». Некоторый опыт у меня уже был – на Новый год подобрал нескольких единомышленников, чтобы за праздничным столом небольшую поэтическую композицию «Или-или» показать. Вот и тут нашел нескольких энтузиастов, которым хочется со мной поработать и интересно в новом спектакле поучаствовать, и объявил, что будем ставить эту вещь независимо от командных концертных программ, в порядке частной инициативы. И тоже сделали, показали. Недавно свои старые вещи перечитывал – пьеса эта слабее, чем «Голландец», хотя на тот момент почему-то казалась сильнее. Тем не менее, прошла более-менее успешно, а несколько моментов очень интересными получились. Например, у нас там с Серегой Бобровником («Адмиралом») фехтовальный поединок был. А реквизитное оружие я очень любил делать сам, благо, на дипломе в мастерской 7-ой лаборатории все возможности для этого были. Для сценического показа «Голландца», помню, эффектнейшую шпагу из латуни выточил – но тяжелая оказалась, как небольшой ломик. И для «Или-или» три сабли сделал полегче, из толстого дюраля, с медными эфесами и рукоятками из фигурно вырезанного фторопласта. Вот их-то мы для «Шиза» использовали. Они были достаточно твердые, заточенные, в воздухе свистят и рубят отлично. И поединок свой мы долго репетировали, чтоб эффектно смотрелся. Переранили друг дружку неоднократно – «Адмирал» мне руку до крови проколол, я ему – бок, по пальцам и тому, и другому хорошо попадало. Зато отработали до мелочей. И на сцене там один из трюков был – он по ногам бьет, я подпрыгиваю, и его сабля разбивает стоящую за мной на столике бутылку с водой. Но взял он повыше, чем следовало, и получилось еще лучше – сабля свистнула, срезала горлышко, а бутылка как стояла, так и осталась стоять. Публика аж ахнула, а Хуциев завизжал от восхищения такой «отрепетированностью» - потом приходили к нам, спрашивали, как же сумели добиться такого… На том слете, кстати, еще один спектакль был, Вера Колесова ставила что-то вроде исторической пародии на события недавней «ВТО-шной революции» - и тоже, по-моему, с энтузиастами – желающими, а не командой. Следующую свою большую вещь, очень быстро, за два дня написавшуюся в начале 81-го, «Ну, как вы тут, ребята?», я уже целенаправленно на Скнятино готовил. Да там и сюжет был подходящий – лес, костер, партизаны. И тоже после успеха в Скнятино она без дальнейших вопросов на большую сцену пошла. Да и другие все больше на Скнятино ориентировались. И первые постановки Семенова, которые можно отнести к зрелым и удачным, здесь свет увидели. И Шаров – кстати, один из апологетов принципа «а ты нас убеди», когда ему одна пьеса Кима понравилась, а «убедить массы» взяться за нее так и не сумел, тоже на слете ее поставил. А у меня потом была лишь одна попытка «конституционным путем», через общее обсуждение, предложить для постановки свою вещь – «Обувь», эдакую философскую попытку жизненного осмысления, написанную в 83-м. Тут-то ее общими усилиями и «закопали». Пару месяцев назад перечитал ее – «туда ей и дорога!» Но, вспоминая царившую тогда обстановку и отношения, ясно и то, что будь она шедевром, все равно «закопали бы». Потому что, опять энтузиасты, хотевшие в ней поучаствовать, были в явном меньшинстве, и количественном, и «весовом». А большинство, которое и не должно было к постановке отношения иметь, заранее пришло с твердым настроем – «закапывать!» С тех пор подобных попыток я больше не повторял, работал только с желающими, никогда никого не «убеждал» - хочешь, берись, не хочешь – не надо! И следующую большую вещь, «Форт-Сказку», писал и готовил однозначно под Скнятино. Кстати, и «Деникин» потом писался и ставился изначально для Скнятино, уж потом, в ходе работы «переиграли» его на камерную постановку по чисто техническим причинам, да и новая возможность тогда открылась – для «свободного» и никем не контролируемого сценического выхода «Паноптикум» использовать.

КВАРТИРЬРЫ И АНТИКВАРТИРЬЕРЫ Понятие и категория «квартирьеров» родились в Тучково. Те, кто для проведения слета все готовят. Тогда еще песенка кимовская про квартирьеров ходила из цикла «1812 год», Шарапа ее исполнял, вот и стали прочно именоваться квартирьерами. На первом слете, как говорилось, считали, что всех первокурсников нужно поставленными палатками обеспечивать, а эта задача отпала – стали другие появляться: сцену строить, «хазу», «тропу ужасов» оборудовать, а потом и трибуну капитальную стали на каждом слете делать для парадов и линеек. Изначально на эти работы выделяли пятикурсников – им в сентябре полагалась «обязаловка» на «картошку», и, конечно, вместо этого на недельку в лес «махануть» желающих хватало. А потом и просто слой любителей стал образовываться – тех, кто распробовал прелести вольной квартирьерской «житухи» и к ней пристрастился. Тут уж всеми силами старались доказать, для чего именно они там нужны, чтоб под этим предлогом освобождение от занятий получить. Я, например, как раз с Тучково «квартирьерничать» повадился – традиционно отвечал там за «тропу ужасов», и на нее у нас всегда особая группа собиралась, называли себя «лесные братья», поскольку в лагерь только на обед и ночлег возвращались. Приключений интересных случалось множество, всех и не упомнишь. Например, как для «тропы» гроб сделали из досок. Отнесли его в лес, поставили там, где подвешиваться будет, а сами в овраг полезли другими делами заниматься. А там поблизости много дач и, соответственно, грибников полно бродит. И очень любопытно было со стороны, из оврага наблюдать, как реагируют эти грибники, натыкаясь вдруг на гроб посреди леса. Уже позже, в 80-х, при ВТО даже что-то вроде специализированного отряда квартирьеров сложилась – Балицкий, Попов, Рожнов, Постников, которые в сценической работе сперва вообще не участвовали, но «квартирьерничать» выезжали на слеты постоянно. То есть, этот термин стал примерно соответствовать «пампасникам» 70-х. В Скнятинно специфика у квартирьеров была несколько иная. Общий объем работ тут бывал, вроде и поменьше. Главное – большую столовую построить, чтобы все ВТО разом сесть могло. Соответственно, и кухню, чтобы на всех ведра со «жратвой» могли удобно готовиться. Складские помещения, погреба – тогда ведь тушенка жутким дефицитом была, поэтому мясо для слета приходилось еще в Москве готовить и везти в ведрах, а чтобы не «пропало», тут и требовались погреба поглубже и попрохладнее, желательно, с «ледником». Мачту для подъема флага ставили – это уж была гордость квартирьерская, чем выше сумеешь соорудить, тем престижнее. Яма для мусора, туалеты – на слетах первокурсников их не строили, но в Скнятино – это, вроде, как у себя дома, где попало гадить неудобно. Объем работ поменьше, зато тут машина со стройматериалами не придет, обходись подручными средствами. И на первых слетах основной задачей квартирьеров было лодки взять на местной станции «Рыболова-спортсмена», для чего, порой, дополнительно «вкалывать» для этой станции приходилось – а уж лодки взяли, на них можно по островам поездить, а там с прошлого лета – лагеря отдыхавших туристов, каждый место себе как-то обустраивал, оттуда и набирались стройматериалы. А как лодочники совсем обнаглели, и перестали с ними связываться, стало потяжелее – для всех сооружения нужно самому бревна валить, в лагерб тащить, обтесывать, если потребуется. Так что и «квартирьерства» потом более долгими стали. В студенческие годы в скнятинские квартирьеры мне попадать не доводилось – это не слет первокурсников, здесь легально тебя с занятий не отпустит. Да и командная предслетовская подготовка все время занимала, не допускала отлучки. А в 79-м институт я закончил, а на работу еще не устроился – документы где-то по инстанциям ходили, так что все равно делать нечего. Ну, и испробовав уже тучковских «квартирьерств», решил в скнятинское «рвануть». Поехали где-то аж за неделю, и компания подобралась отличная – Дробаха, Коновалова, Бобровник, Рябов и я. Не только время отлично провели, но еще и программу отдельную подготовили, «квартирьерскую» - что потом и в следующих «заездах» старались делать. А с 80-го сроки «квартирьерских» путешествий еще выросли. Я как раз только в армию пришел, «курс молодого бойца», то есть программу ввода в строй прошел, и сказали – выбирай срок отпуска, и как новичок в части – в любое время, только – не летом и не ранней осенью. Спрашиваю – а в апреле можно? Да сколько хочешь – обрадовались. Ну, а мне ж все равно деваться некуда, никогда не был любителем санаторно-курортных учреждений, а в апреле – хоть в Скнятино. В тот раз ехать договорились с Морозовым, братом ВТО-шницы Иры Власовой. Тоже договорились где-то за неделю ехать, но он мне дней за 10 вдруг звонит: «А чего мы ждать будем, по домам торчать – айда прямо сейчас!» И тоже воспоминания остались самые чудесные. Морозов милиционером был, у костра умел врать так красиво, что заслушаешься. И авантюрист отчаянный – он потом через пару месяцев после нашей поездки со службы сбежал и попытался сбежать в Афганистан – воевать, добровольцем. Где-то уже в Ташкенте перехватили, оружие отобрали и уволили… В долгом «квартирьерстве» приживаешься, обвыкаешь, с природой и лесной тишиной в некий симбиоз входишь, сам начинаешь вести себя размеренно, неторопливо, а место – уже своим, обжитым становится. И когда слет начинается, толпы возбужденные и шумные появляются – всегда чувство грусти и разочарования, дальше оно уже как-то и «не то»… Словно в твою собственную уютную квартиру вдруг толпа буйных гостей вваливается – ты их, собственно, ждал, сам приглашал, но все равно – досадно… А кроме квартирьеров было еще понятие «антиквартирьеров» - это те, кто после слета в лагере на денек – другой остаются. Пошло оно тоже из Тучково. Там ведь слеты первокурсников четко «по закону» проводились, с лесничеством договаривались, разрешение получали. И считалось, что кто-то потом должен остаться, костровища проверить, мусор прибрать, если кто-то из первокурсников этого сделать не удосужился, после чего честь по чести сдать поляну леснику. Ну, это, конечно, «чистая туфта» была. Лесника мы после слета один или два раза всего видели, да и то издали – по кустам бутылки собирал. Но, ясное дело, от возможности лишний денек «сачкануть», легально освобождение от занятий получить – не отказывались… Здесь удовольствие было уже совсем другого рода. В «квартирьерстве» это – эдакая «романтика первопроходцев», лихое и бесшабашное преодоление трудностей, постоянный творческий поиск и выдумки, радости тех или иных маленьких открытий. А в «антиквартирьерстве» - наслаждение полным отдыхом, некая приближенность к «нирване». Как только толпы участников слета уходят – и на тебя неизъяснимым блаженством наваливается та же лесная тишина, несколько дней многоголосым шумом лагеря глушившаяся. Такая блаженная тишина, что расслабляет тебя, убаюкивает. А делать больше ничего не надо – совсем-совсем ничего, что по контрасту с постоянной занятостью на слете тоже особенно приятно ощущается. А тут – полное безделье. Припасов обычно (кроме единственного, названного выше исключения) остается полно. И даже за дровами ходить не надо, потому что – кругом полно и кольев от палаток, и не нужных больше сооружений, и прочего деревянного «лома». Расслабься – и наслаждайся покоем, а в ленивой, неторопливой беседе и воспоминания о прошедшем слете плывут, а нередко, и какие-то задумки на будущее рождаться начинают… Словом, разрядка… Сравнивая то и это, могу сказать, что «квартирьерские» удовольствия все же острее, интереснее были. Хотя одно другому обычно не мешало. Но иногда и в «антиквартирьерстве» любопытные приключения происходили. Так, в Скнятино в 77-м остались после слета Хуциев, еще кто-то из ребят, а в основном – девчонки. А перед этим, во время концерта, там казус произошел – пьяные местные на лодке приехали. И «поцапались» с зеленоградцами. Был в Зеленограде парень, Леха Долгов, обладавший странной особенностью – где ни появится, обязательно «по роже огребет». Мы с ним как-то в общагу приехали, пошел он девчонок «сторожить» - чтоб смогли мужским туалетом воспользоваться, и от рвавшихся туда мужиков «огрёб». Ну и в Скнятино в такой ситуации, разумеется, именно он и «получил»… Дальше уж опытные люди вмешались – Артемьев, Черных, конфликт ликвидировали, местных утихомирили и вполне благополучно спровадили. Ну, а как основная масса народу разъехалась, случпй этот вспомнился… Сначала в шутку – а ну, как местные вернутся? Но «на язык попало» уже в сумерках, у костра, вокруг лес темный шумит, невольно озираться стали… Обсуждать – а ну, как и в самом деле вернутся? А ну, как «посчитаться» надумают? А ну, как соберут по окрестным деревням невесть какую силушку? И так постепенно, понемножечку, «взвинтили» себя собственными страхами, что и сами в них уже полностью уверовали. Сидят, друг к дружке прижавшись тесной кучечкой, за каждым деревом «местный» мерещится. Ветка где-то хрустнула – «уже идут!» Моторка на реке прогудела – «они»! Ветер кустами пошевелит – «окружают»! Огонек бакена между деревьями заметят – «фонарик»! Потом и в самом деле фонарик приближающийся увидели – совсем обмерли, но это кто-то из своих оказался, по нужде отлучившийся. Словом, до того завелись, что Хуциев уже «на полном серьезе» инструктировал – когда нападут, разбегаться в разные стороны… Тогда, дескать, может, не всех убьют. А тут уже ясный, четко различимый хруст и шорох веток приближается, и действительно масса какая-то темная сквозь лес ломится. И вываливается на поляну… огромный лось. Что тут было – можете представить сами. Участники событий свою реакцию плохо запомнили или упоминали о ней с большой сдержанностью, а штанов у них, естественно, в тот момент никто не щупал. Но кстати, то «антиквартирьерство» чуть и в самом деле не закончилась трагически. Едва стало светать, разумеется, «рванули» на станцию. А поездов долго не было. В Скнятино станционное здание – эдакая старая маленькая развалюха, тут же и касса, и крошечный зальчик ожидания, и буфет, почти никогда не работавший, да оно и пустовало всегда, разве что рыбак какой, возвращающийся, «кемарит». Ну а тут расположились кое-как, ночью-то, ясное дело, не спали, кто сумел, в том числе Надежда Мироненкова, спальники на сиденьях разложили – и «задрыхли» без задних ног. В какой-то момент Надежда вдруг, ни с того, ни с сего пробудилась, встала и к кому-то из ребят подошла – то ли попить ей захотелось, то ли – еще чего… И, едва она со своего «лежбища» отлучилась, с потолка огромный толстый слой штукатурки обрушивается – и точнехонько на то место, где она полминуты назад лежала. Тут уж, как хотите, так и расценивайте – везение или ангел-хранитель спас…

СКНЯТИНСКИЕ БЛУЖДАНИЯ Есть в Скнятино несколько мест, где очень даже легко заблудиться можно – причем совсем рядом с лагерем. Одно из них, по дороге на слеты, сразу после второго, лесного ручья – с основной тропы там поворот на тропинку поменьше, ведущую к лагерю, совсем не заметен, и если вовремя не свернуть, дорожка начнет уводить левее и левее, и выведет к берегу р. Печухни возле охотничьих землянок – километра за полтора от места слетов. Один раз тут нас «заблудили» преднамеренно. Где-то в 78-м приехали мы ночным поездом, а встречал нас Рябов. Тогда основная масса ВТО-шников дорогу на слет еще плохо знала, и квартирьеры высылали встречающих. Но что-то они там накануне сильно устали, намахались и Снитко, бывший у них за старшего, проинструктировал Рябова: «Придет толпа ни свет – ни заря, спать не даст, как хочешь, а раньше восьми часов в лагерь их не приводи!» Володя на станции нас уговаривал до утра подождать, дескать, в лесу темно еще, но мы ни в какую – вон уже светает, айда! Ну и тогда он в нужном месте чего-то рассказывать принялся, «заболтал» нас – и мы, «хлопая ушами», прошли этот самый поворот, даже не задумываясь. Лишний часок «поблукали». Но самое интересное, что в 79-м точно на том же месте и сам Рябов заблудился. Мы тогда в «квартирьерство» шли, очень тяжело запасами нагруженные, «языки на плечо» - мне даже пришлось на полпути мешок картошки, который тащил, в лесу припрятать, чтобы позже за ним вернуться. А в лесу еще снег не сошел – впервые мы его в Скнятино застали, и вид местности он так изменил, что и Рябов, до того постоянно в скнятинские «квартирьерства» выезжавший, все там вдоль и поперек исходивший, эту же тропинку «прозевал», и поблуждали мы тогда тоже хорошо. «К землянкам» и потом многие идущие на слеты «уруливали», и наши, а еще чаще – зеленоградцы. Впрочем, зеленоградцы были более знамениты регулярными блужданиями на обратном пути. Там ведь тоже по дороге на станцию четкая тропинка не сразу обозначается. Если встал на нее – уже не собьешься. А можно и ошибиться, на другую попасть, и она будет помаленьку «забирать» все правее и правее, и выведет тебя к тем же самым охотничьим землянкам. И такой путь у зеленоградцев стал четкой традицией. Под предлогом того, что им ехать дольше (а точнее, потому что все выпито) они всегда уезжали раньше, «целились» на ночной поезд. На итоговый концерт приходили уже с собранными рюкзаками, выступали на нем первыми, торжественно прощались и отправлялись в путь. А концерт продолжается, другие команды выступают – и глядишь, где-нибудь через часок появляются зеленоградцы. С противоположной стороны, от реки. С рюкзаками, все «в мыле» уже. Под восторженные крики наших руками помашут, если время есть, «по стакашку перехватят» - тут уж сердобольные ВТО-шники им наверняка «поднесут», и идут на второй круг. А иногда у них и на третий получалось – в общем, пока кто-то из наших квартирьеров не сжалится и не пойдет их провожать, выведя на нужную дорожку. Повторялось все это четко, каждый слет. Они уж даже, когда в первый раз, после выступления, уходили, весело крича, «хохмили» над собой: «Ничего, мы еще вернемся!» И точно, всегда возвращались. Но самый интересный случай «блужданий» произошел в 80-м или в 81-м. Тогда уже считалось, что дорогу ВТО-шники успели хорошо узнать, встречающих больше не высылали. И вот ночным поездом приехала большая толпа наших – Хуциев, Струев, Косовский, не помню, кто еще – но всего человек 10, да еще с ними основной состав зеленоградцев с Марехой во главе. Никого, кто хоть однажды «квартирьерил» бы, с ними не оказалось. Но группу уверенно вызвались вести Косовский и Струев: чего там, сколько раз ходили! Только вот повели почему-то не назад по ходу поезда, а вперед… А надо вам сказать, что в Скнятино рядом друг с дружкой в Волгу впадают несколько рек. И соответственно, там два железнодорожных моста. Один – перед станцией, через Волнушку, а другой – сразу за станцией, через Нерль. Ну и «вожатые», когда до второго моста дошли, окончательно уверились в своей правоте: «Вот и мост! Говорили же вам – правильно идем!» И тех, кто все же сомневался, тоже этим уверили. Ну, а зеленоградцы их и подавно поддержали по одной своей натуре идти не туда, куда надо. Перешли через мост, тут и светать уже начало. И начали примечать, что местность, вроде, какая-то другая, совсем не похожая на дорогу к лагерю. Думаете, это хоть кого-нибудь смутило? – Ни капельки. Стали лишь философски рассуждать, как все быстро течет и изменяется в этом мире. «А здесь, вроде, лес был?!» «Надо же, уже вырубили. И смотри, поле успели засеять!» «А тут, вроде, было поле пустое…» «Надо же, уже и лесом поросло! И как быстро деревья тут выросли!» Потом стали соображать, что уж больно долго идут, а на обозримых горизонтах ничего, предвещающего конечную цель, еще и не просматривается. «Да, годы дают себя знать! Раньше-то этот путь куда короче казался!» Короче, пока признали, что зашли не туда, «упилили» километров на пять, а то и больше, в диаметрально-противоположную сторону. Потом, соответственно, столько же обратно – до станции. Потом – пять до настоящего места слета… Добрались где-то далеко за полдень, когда мы в лагере и не ждали никого – в допустимом прошлом – поездов, вроде, и не было. А тут «вываливаются» из леса! От пота мокрые – хоть выжимай, тоже ведь – с изрядным грузом «перли». На ногах едва стоят – аж шатаются. А говорили лишь какими-то бессвязными фразами – и только спустя какое-то время, придя в себя и очухавшись, смогли внятно поведать о своих похождениях.

СРЕДИ ВОЛКОВ И МЕДВЕДЕЙ Слет в Скнятино 80-го года вышел «скомканным». Царила в ВТО и какая-то усталость после недавнего разгрома за второй показ «Нам оставаться», и подряд два сильных поколения из института ушли, да еще и в связи с московской Олимпиадой сессию тогда на месяц сдвинули,. чтоб студентов из столицы разогнать, пока иностранцы не нахлынули, а в общаге разместить делегацию из какого-то там Казахстана. Поэтому к Первомаю народ вовсю «в зачетах погряз», к экзаменам готовился, в итоге и выехало тогда не так много людей, и организация сильно урезанная – никаких команд, почти никакой подготовки, так просто «потусовались». Тогда и концертная программа от ВТО была выставлена единственная – да и то от квартирьеров, а то бы ударили в грязь лицом перед Зеленоградом, подготовившимся капитально, как обычно. Но память о предыдущих, полноценных слетах была жива – а в ВТО в 79-80 г.г. много молодежи новой пришло, о таких слетах лишь понаслышке знавших. И возникла мысль в 81-м году провести все по полной «классической» схеме, «тряхнуть стариной», что ли. В тот момент как раз настала очередная полоса некоего разброда и шатаний, неопределенности – куда дальше двигаться, что делать и стоит ли делать. Несмотря на приход молодежи, они уже во многом «другими» были, отличались от нас и по психологическому складу, и по творческим запросам. И у многих ветеранов, институт закончивших (в том числе и у меня) сильны были «прощальные настроения» - искренне казалось, что история ВТО приближается к концу. (А может, так оно и было, если подразумевать под этим изначальное, «классическое» ВТО со своими стереотипами и обычаями). Вот и желание «шарахнуть напоследок» тоже присутствовало. За общую организацию слета в тот раз взялся я, определив себя в должность коменданта слета. Тем более, у меня и «корыстная» цель имелась – я как раз на этом слете свой спектакль «Ну как вы тут, ребята» поставить собирался. Правда, «классический» метод разбиения команд, с тщательным перемешиванием и случайно-вероятностным подбором, уже начал к этому времени сбои давать – различные возрастные поколения стали слишком далеко друг от друга расходиться, состыковаться и подлаживаться друг к другу им все труднее было. Но «растасовкой» команд тоже я занялся, и в данном случае пошел по упрощенной схеме – оставил имеющиеся творческие ядра нетронутыми. То есть, у кого имеются или могут иметься задумки интересные, получают в команду и тех, с кем удобнее их реализовать. Хотя и навлек на себя неудовольствие Хуциева, настаивавшего, что разбивать надо, исходя из «неудобности», чтоб учились в любых составах «срабатываться» - но возиться со всеми неизбежными в таких случаях «дрязгами» мне не хотелось, да и недосуг было, я сперва в «квартирьерство» собирался, да и спектакль готовить требовалось, и я ответил еще одним старым законом жизни ВТО: «Чья идея, тот и делает» - так что «юридически» тут возразить было нечего. А чтоб ему достойные «неудобства» и трудности в срабатывании обеспечить, я Мелика в собственную команду вписал (и – ничего, отлично сработались – раз «по закону», то и Хуциев умел быть дисциплинированным, он и в моем спектакле тогда тоже одну из ролей сыграл). Взял я отпуск снова в апреле – а тут и у Рябова, только на работу устраивавшегося, тоже отпуск выпал. Третьей с нами Ольга Жукова вызвалась – и «рванули» мы в Скнятино. Добрались, палатку поставили, но погода нас в этот раз решила на прочность испытать. Захолодало, и снежные заряды пошли, поляну снежком присыпало. Это бы еще ничего, палатка у Володьки была хорошая, двойная, одежда теплая у всех имелась, да и чем изнутри согреться – тоже хватало. Но получилось так, что особо и не выпьешь – разве что для «сугреву», а «башка» чтоб ясной оставалась. Потому что у нас вдруг нежелательные соседи обнаружились. «Вылазим» как-то утром из палатки – а по свежему снегу все следы видны очень отчетливо. И видим совсем рядом, от палатки в трех шагах, следы, похожие на собачьи. Только очень уж большая «собачка». Вроде как подошла, полукругом наше жилье обогнула и удалилась. И начинает закрадываться догадка, что вовсе и не собака это была, а волк. И чем дальше, тем больше наша догадка получала подтверждений. А может, и не один, а несколько их там обитало. Мы потом и в других местах много таких следов находили. Например, чуть в глубине леса, там отдельная круглая поляна была – в последующие годы на ней Семенов стал свой лагерь ставить, а тогда она «репетиционной» называлась, на ней команды свои репетиции проводили, чтобы не на глазах у других. Так вот, однажды за дровами на болото пошли – смотрим, а на этой «репетиционной» поляне, на ровном песочке животное свой прыжок отпечатало. Померили – знаете, очень даже впечатляет. А у нас оружие было – пневматическое ружьё, «воздушка», ее Жукова на спектакль взяла. Сделали еще «кол-волкобой» - крепкий кол заточили и острие на костре обожгли. Спать ложились – этот кол и топоры под рукой клали. «Волчарню» для защиты соорудили – из реквизита командного у нас красная материя была, клочков от нее нарезали и вокруг палатки на ниточке развесили. Поскольку слышали, что волки красных флажков боятся. Вот только очень сомневались – заметят они в темноте эти наши тряпочки или не заметят? Но они, видимо, предпочитали «мирное сосуществование». Жили где-то по соседству, бок о бок с нами, но своей собственной жизнью – они нам не мешали, мы – им. Однажды ночью совсем рядом вопль зайца услышали (действительно – вопль, я не оговорился), «заверещал» он жутко. А потом на нашей же поляне, не доходя до лагеря зеленоградцев, в кустах нашли то, что от зайчишки осталось – огрызок из одной задней лапы и хвоста. Тут уж последние сомнения о наших соседях, если еще и оставались, исчезли. Но ведь они были не единственными! В том году будто вась животный мир средней полосы вокруг нас собрался. Лосей воочию перу раз наблюдали. А в один прекрасный день за березовым соком отправились – к многоствольной березе, которая особенно большой «надой» давала, и к которой ведра подставляли. И на той же «репетиционной» поляне наткнулись на след, еще сильнее нас впечатливший – куда больше волчьего, косолапенький, с ясно отпечатанными когтями. Такой никому, кроме медведя, вроде, и принадлежать-то не мог. Позже, в конце слета, местные егеря нам подтвердили: «Да, есть тут один, забрел откуда-то. Но небольшой, молодой еще, «овсянник». Уж не знаю, может, «овсянники» в общении и впрямь культурнее и деликатнее, но нам, к счастью, этого проверять не пришлось. И следов медвежьих больше ни разу не видели. Через несколько дней приехал к нам в компанию еще «Адмирал» Бобровник. Я его встречать ходил, идем к лагерю, про волков рассказываю. Он не верит, отмахивается – да брось ты, дескать, трепаться, быть этого не может! И тут, будто нарочно, в ответ на его скептицизм, впереди нас из лесу на дорожку выходит. Он самый. Может, в зоопарках волки и похожи на обычных облезлых собак. А тут, в родной стихии, как-то вот сразу, с одного взгляда стало ясно, что это совсем не собака. Постоял секунду, на нас глянул и в лес «урулил». А мы после этого на месте застыли и курили… Молча. И прежде, чем дальше двинуться, «Адмирал» так же молча, без единого слова, рюкзак снял и достал оттуда свой полуметровый тесак. На пояс перевесил, чтоб под рукой был. Но несмотря на обилие живности вокруг, поработали мы в тот раз на славу, с большим размахом – чему способствовало и то, что в начале «квартирьерства» протоки еще подо льдом были, и на ближайшие острова за стройматериалами можно было пешком сходить. Сделали тогда и одну важную дополнительную работу. После того, как лодки брать перестали, всегда по дороге на слеты и обратно особую проблему переправы через ручьи представляли, особенно через тот, что между деревней и лесом (на карте он Щучьим называется). Несмотря на предупреждения, в резиновых сапогах едут не все – а перевезти их стало не на чем, вот и думай, как перебираться. А на Щучьем ручье и сапоги порой не спасали – там по весне глубина по пояс доходила. Балансировали на каких-то камнях и бревнах, а попробуй побалансируй с тяжелыми рюкзаками, недолго и искупаться в ледяной воде (например, по дороге в это «квартирьерство» у нас Жукова «капитально» искупалась). А кто и плюнет на все – и вброд… Девчонок особо галантные кавалеры на руках перетаскивали. И вот получили мы от Мелика персональное целеуказание – попробовать что-то с переправами сделать. Ушли тогда с «Адмиралом» на целый день, где поменьше ручейки – мостки и бревнышки бросили. А на Щучьем долго провозились. Навалили бревен, промерили глубину, прикинули конструкцию и начали строительство настоящего моста, из нескольких пролетов, на сваях, которые вбивали в дно. Кстати, и здесь без местной фауны не обошлось. Едва развернули свою работу, рядышком какая-то водоплавающая скотина вздумала себя продемонстрировать – то ли выдра, то ли еще кто, всплеснула, спину над водой показав. Вымокли тогда совершенно, уже на эот и внимание обращать перестали – но свой мост построили. Последний раз я в Скнятино в 90-м был, а наш мост все еще стоял. Правда, видно было, что его уже чинили неоднократно, то ли местные, то ли еще какие туристы. Но как построили – так он с тех пор и сохранялся. Приятно было сознавать, что твоя работа столько лет людям служит. А поскольку от «обязательной программы» у нас еще и свободного времени осталось много, то соорудили мы в тот раз несколько «мемориальных комплексов». Один – это был «парадный» холм. У той дюны, где всегда парады устраивались, я как раз тогда не поленился всю лицевую сторону срыть ступенькой, кустарник повырубить на вершине, и трибуну там оборудовали. А поскольку, как уже отмечалось, тогда сильны были «похоронные настроения», то на нижней ступени трибуны соорудили облицованную камнем пирамидку со звездой и ВТО-шной эмблемой, а по песку шишками выложили «ВТО 1969-1981». А у подножия трибуны, как возле кремлевской стены, мы торжественно захоронили останки съеденного зайца – пришли к выводу, что пал он геройски, ради целости и сохранности нас самих. Вот и соорудили «могилу неизвестного зайца». Другой мемориальный комплекс был – «квартирьерская елка». Мы на небольшую сосенку все выпитые нами бутылки вывешивали, а к концу «квартирьерства» она действительно стела новогоднюю елочку напоминать. А третий комплекс был – «место для переаттестации ВТО». Тогда как раз из множества народа, которые в ВТО числились, значительная часть от активной деятельности отошла, только так, «потусоваться» иногда приезжали. И Хуциев неоднократно грозился, что вот он возьмется как следует и проведет «переаттестацию ВТО». Поэтому посреди лагеря, на небольшом холмике, что-то вроде «Голгофы» соорудили. Судейское кресло для Хуциева поставили, перед ним – жаровня с углями и разложенными на решеточке инструментами – щипцами, крючьями, гвоздями. А рядышком установили плаху с топором и сколоченные из бревен виселицу, распятие и острый кол. Мелик потом возмущался, что мы ему всю идею «переаттестации» опошлили. А посреди столовой клумбочку из песочка с воткнутыми веточками сделали. Уже потом, на слете, мы с Хуциевым додумались выложить там лосиными какашками «Приятного аппетита!» Слет в тот раз прошел очень ярко, действительно на уровне 70-х. У нас, например, раз спектакль ставился «партизанский», то и команда была – «партизанский отряд памяти ВТО». Красное знамя с изображением дятла Жукова пошила, а так как я в армии был, то и предметами военной одежды всю команду сумел обеспечить – натащил всяких фуражек старых, пилоток, гимнастерок. Да и свои у многих имелись. Из дощечек всем понаделали автоматы – немецкие «шмайссеры», они проще всего делаются. Хуциев, скажем, в гимнастерке, с автоматом и в бескозырке матросской смотрелся просто незабываемо. Кроме спектакля, тогда и командную концертную программу яркую сделали – «партизанский ансамбль песни и пляски». А Шаров тогда ставил антивоенный кимовский спектакль, и у него команда была «голуби мира», они в белых простынках ходили. Так что очень интересное противостояние вышло. На параде, например, начали они против нас, «милитаристов», выступать и подначивать так и эдак, а потом вздумали воздушные шарики со своими мирными эмблемами запускать, даже специальные баллончики с газом специально для этого у них были. Запускают, а Ольга Жукова одним движением мгновенно заряжает пулькой свою «воздушку», а вторым движением – навскидку, почти не целясь, бац!.. И точнехонько – в шар, уже высоту набирающий. Разумеется, буря оваций. А кроме того, и Селин, и Семенов со своими командами яркие программы тогда показали. Но «гвоздем» слета, настоящим творческим праздником, стал спектакль «Бастер Киттон», созданный совместно Струевым и Семеновым. К сожалению, показанный всего единожды и впоследствии утраченный. Я, например, постфактум считаю его вообще одним из самых сильных спектаклей за всю историю ВТО – и по сценарию, и по философской глубине, и по эмоциональному воздействию. После этого слета я и в «антиквартирьерстве» оставался – в отпуске, делать все равно нечего. А тут и компаньон хороший отыскался – Аркаша Гольцев. Правда, едва разошелся народ, погода нам сказала «хватит», и залил проливной дождь. Так что и просидели до следующего дня в палатке. Костер разжечь было совершенно невозможно, обсушиться негде. Хорошо, нам Черных, когда уходил, полбутылки спирта оставил, по традиции еще 70-х, гласившей, что курево и спиртное, если что есть еще, сдают остающимся. В 81-м так уже никто не поступал – коли что и осталось, на обратной дороге в поезде добивалось. Но Черных-то был «пампасник» старой закалки, прежние законы блюл – чем и выручил нас чрезвычайно. А еду разогревали в песке – на месте, где несколько дней подряд слетовский костер горел, земля на большую глубину прокалилась, и даже под дождем жар сохраняла – закопаешь поглубже сковородку, накрытую крышкой, или банку консервов, потом – достаешь горячую. А на следующий день и мы на станцию подались, оставив скнятинские леса в полное распоряжение животного царства.

СЛЕТЫ – ПАВЛОВСКАЯ СЛОБОДА После того, как в Тучково строительство дач приблизилось к поляне, где слеты первокурсников проводились, решено было место менять – и выбрали Павловскую Слободу, тоже примеченную в свое время при посещении слетов КСП. Место красивое, по многим параметрам Тучково напоминало. И речка была с подвесным мостом, и овраг в лесу нашелся для «тропы ужасов», и братская могила солдат Отечественной для «реквиема». Всего здесь прошло 3 или 4 слета, точно не помню. С 1980 по 1982 или 1983, соответственно. Но чем слеты в Павловской Слободе выделялись – это тем, что пили тут чрезвычайно много. Куда больше, чем в Тучково. Место что ли такое особенное? Или сказывалось то, что как раз в это время многие старые ВТО-шники институт уже закончили, от активной работы все дальше отходили, но номинально слабеющие связи все еще сохранялись. И те, кто даже в Скнятино уже перестал ездить – все же далеко, а Павловскую Слободу наведывались регулярно, она-то – под боком. И превращались слеты в нечто вроде «встреч выпускников» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Этому и относительная близость магазинов для «добавки» способствовала, и сама дорога: чтобы туда попасть, нужно в Нахабино на местную «кукушку» пересаживаться. Так на этой пересадке уже друг друга замечали, «кучковались»: «О, сколько лет, сколько зим!» - а в «кукушке», где пассажиров единицы, уже и откупоривали. Скажем, у меня в то время особенно тесная спайка (и «спойка»!) с «Адмиралом» и Мишей Маркарьянцем образовалась – на почве «милитаристского склада», общих интересов к военным вопросам, увлечения военной атрибутикой, да и в области истории, в области литературы у нас вкусы близкими оказались. Так вот, наши с ними павловопосадские посиделки обычно в «варягах» измерялись. То есть, для ясности, когда мы запевали «Варяга», это означало состояние, при коем по-хорошему, по-нормальному, уже пора «бай-бай». А если наутро нам сообщали, что мы «надрались» «до трех «Варягов» - то бишь трижды за вечер данную песню горланили, то это было уже нечто чрезвычайно крутое. Конечно, было и на этих слетах много нового, интересного, но запомнилось меньше, потому что в их организации я уже участия не принимал, да и при проведении был больше зрителем, чем исполнителем. Тогда основным рабочим ядром ВТО стало поколение и Жаравина, Афанасьева, Гаврилова, Бабака, моей сестры, Зуевой, Болгарова, Литвина («Сюрра») и других. Из больших вещей в Павловской Слободе, если не ошибаюсь, ставилась только одна – их «агитка». Кстати, с интересной историей создания. После второго разгрома за «Нам оставаться» цензуру в институте попытались было снова ужесточить (хотя в этот раз в длительную полосу гонений кампания не вылилась). Но ребята объявили, что сделали «агитспектакль по Маяковскому». На самом деле от Маяковского там было лишь два стихотворения, а остальное писали сами и «по-наглому» объявили «Маяковским». Однако культурный уровень наших факультетских и институтских цензоров был таков, что «проглотили». Форму стихов там подогнали «лесенкой», ну и прошло за Маяковского – есть ли в полном собрании подобное, отцы-идеологи как-то и не задумались, а раз Маяковский – значит, можно, это ж «правильный автор». «Тропу ужасов» это поколение по-новому делать стало. В Павловской Слободе овраги гораздо более обширные и разветвленные, чем в Тучково, развернуться есть где, и если у нас там только «живые экспонаты» были, которым экскурсоводы пояснения давали, то тут в разных точках «тропы» мини-сценки разыгрывались. А на основе сценки «Богатыри» перед открытием спортивных соревнований стали проводиться «рыцарские турниры» - «всадники» верхом на «конях», друг друга сбить пытающиеся, но все это театрализовано, хорошо обыграно. Или вот история с «ямой» вспоминается. На одном из слетов после крупных пятничных «посиделок» девчонки во главе с моей сестрой взбунтовались, рассердившись на массовый «гудёж». В субботу обрушились на всех понаехавших «бездельников», слоняющихся по лагерю с опухшими «рожами», стали их в «бараний рог гнуть» и во все черные хозяйственные работы интенсивно «впрягать». Нам с Маркарьянцем заниматься этим, разумеется, не хотелось, тем более, что нас очень уж манила имевшаяся в запасе бутылочка хорошего коньяка. Но и в лес под кусток не смоешься – на нас тоже уже «навалились». И мгновенно сориентировались – объявили, что работой мы на весь день загружены. А какой работой? Они ведь совсем «озверели», по палаткам шастали, «дрыхнущих» поднимали. Глянули – из инструментов свободных лежит только лопата. Вот и говорим – яму копать надо. Вышли у всех на виду, на самую середину слетовской поляны и стали копать. Никто к нам больше не цеплялся – видят же, что люди при деле. Если кто и идет мимо, поинтересуется: «А это зачем?» - жмем плечами: «Да черт его знает! Сказали – нужно…» Почва там мягкая, заливные луга, и в итоге откопали мы ее глубоченную, в человеческий рост – хоть и не перетруждались особо. Причем яма даже не простая получилась, а кольцеобразная, по центру оставили круглый столб земли невырытой – мы как раз на него бутылку и кружки ставили, вместо столика. Интересно, что яма эта, «от балды полнейшей» вырытая, все же пригодилась. В тот раз Леша Игомонов по своему сценарию посвящение для первокурсников готовил. Сам «сталкера» изображал, отобрал по одному человеку от группы плюс своих, подсадных, и в воскресенье, при общеслетовском построении устроил замечательное представление – водил их по поляне туда-сюда, «опасные места» преодолевал. А артист он был великолепный, один из лучших за всю историю ВТО – потом так и пошел по этой части, в театре на Юго-Западе играл, в театральный поступил – дальше не знаю, потерялся след. Вот он и яму нашу увидел – понравилась, тоже ее в своей «зоне» использовал. И представление у него вышло незабываемое – настоящая «изюминка» всего слета. Там и все наши, и преподаватели, и первокурсники от смеха «лежали в лёжку». Правда и держалось все оно на игре самого Игомонова, на его «импровизе». Когда в другой раз, без Лешки, Гаврилов попытался то же самое сделать – не получилось. Еще на последнем из павловослободских слетов любопытная вещь с «реквиемом» получилась. Немцы туда, в отличие от Тучково, чуть-чуть не дошли, но в деревне госпиталь размещался и, соответственно, могилы остались. Проводил «реквием» всегда Шаров – на магнитофоне был записан «Реквием» Р. Рождественского в его и Артемьева исполнении, и на митинге у памятника включался. И вот отправлялся я в магазин «за добавкой выпивки» на вечер, а Женя меня попросил по дороге заглянуть к могилам и проверить, не нужно ли там прибрать, какие-нибудь цветы засохшие сгрести, принесенные еще на 9 мая – на предыдущих слетах подобное бывало. Зашел я туда на обратном пути, тут же и прибрать решил – мусора не так много оказалось. Вожусь там – подходит местная старушка. Поинтересовалась, «что и зачем?» А я на слеты в полевой форме ездил, то есть вид имел мало-мальски официальный, военный, и разговорилась она. Оказывается, она и в войну здесь жила, про безымянные могилки рассказывать принялась – вот тут лейтенантик лежит, а тут – сержантик… Про каждого из них, что ей запомнилось. Потом и на другие воспоминания времен войны переключилась – просто так, душевно, без малейшей патетики. «Вот тама, за рекой, немцы уже были. Думали, придут. А потом девчонки наши прибегают – кричат, Первая Конная на врага пошла! И мы к дороге – радовались, дуры были, а они на конях-то все бравые, вот тут, прям, по дороге и шли. Идут и идут, много их, мы и радуемся. А потом вон там за лесом мы их всех и собирали, там они и лежали все: и люди, и кони ихние…» Словом, просто потрясающе рассказывала. Я, конечно, сразу «удочки закинул», не согласится ли она все это студентам рассказать. «А чего ж не рассказать? Это можно…» Узнал, где живет, и – к нашим. Женя, как услышал такое, тоже, уж ясное дело, сразу «загорелся». Расспросил меня несколько раз, во всех подробностях – чтобы в случае чего, наводящими вопросами на те же воспоминания подтолкнуть. И все митинги, всю «официальщину», все театрально-магнитофонные заготовки «похерили». Перед приходом первокурсников к памятнику зашел я к бабушке, пригласил – за ней еще полдеревни пришло послушать, как выступать она будет. А Женя провел ее к могилкам, усадил на лавочке, и в виде некоего полуинтервью прозвучал тот же самый рассказ. Наверное, изо всех «реквиемов», что на слетах первокурсников делались, этот самым сильным получился. В том числе и по эмоциональному воздействию. Еще в Павловской Слободе, хоть лес, вроде, и не такой большой, но постоянно «блуждали». То и дело собьешься с пути и выходишь где-то далеко в стороне от намеченного. И как-то поехал я на слет после работы, добрался туда уже затемно, и пошел не через лес, а по дороге, в обход. Но все равно сбился, чуть дальше прошел, чем надо. Смотрю – вроде, палатки стоят, только почему-то больше, чем обычно. Костер горит. Думаю, наши, кому ж тут еще быть? Поперся прямо на огонь, через какую-то канаву. Представляю, как сейчас я к ним нагряну – ага, мол, не ждали?! Но натыкаюсь вдруг в темноте на проволочное ограждение – а пытаясь из него выпутаться, слышу: «Стой, кто идет?» Солдат. Когда солдатский вопрос поставлен подобным образом, тут, в общем-то, «рыпаться» не рекомендуется – отвечаю, кто я такой. Задержали, отвели к своему офицеру. Предъявил ему свое удостоверение личности, объяснил, кого здесь ищу. Солдаты услышали – подсказывают: «Студенты? Да они тут неподалеку стоят!» Офицер мне двух бойцов выделил: «Проводите товарища старшего лейтенанта!» По дороге выясняю, что рядом с местом проведения наших слетов разместился лагерь для переподготовки офицеров запаса. Самих их еще не было, а солдаты приехали тоже, вроде, как квартирьерами – палатки поставить, подготовить все, а потом эту «переподготовку» обслуживать. Причем бойцы все там не из робких были, в основном, «деды» - такая работа у них «курортом» считалась. И в нашем лагере они очень быстро освоились, понравилось им там. Те, что меня провожали, потом так и приходили каждый вечер, после своего отбоя. Старший из них, сержант по имени Ваня, нашей Лене Зуевой даже в любви изъяснялся, честь по чести «предложение делал» - мол, с первого взгляда. Выпивали, конечно, когда угощали, но всегда в меру и вели себя культурно. И «халявщиками» выглядеть не хотели. Узнав, что для «хазы» у нас, как обычно, собираются печку из железной бочки делать, только перемигнулись, и в собственном лагере «сперли», притащили нам фирменную чугунную «буржуйку». Ее потом и на другие слеты первокурсников вывозили, пока однажды, чтоб не таскать туда-сюда и 62-ю не загромождать, не закопали на месте до следующего раза – а в следующий раз так и не нашли. А с Павловской Слободой пришлось расстаться как раз из-за того, что туда военные выезжать стали. С солдатами-то общение получалось нормальное и дружеское, зато эти самые офицеры запаса приезжали именно в день слета, и сразу же «срывались с нарезки» «на полную катушку», по нашему лагерю бродили совершенно невменяемыми и неуправляемыми толпами, то и дело приходилось их утихомиривать. И решили, что нужно опять место менять. Соответственно, и «реквием» с бабулькой больше не повторился. Еще раз попытались вернуться в Павловскую Слободу через 10 лет, в 92-м, когда уже на Колхозной слеты «подзаглохли». Планы, помнится, были обширные – и на «внешнюю», и на «внутреннюю» программу для своих, даже «Мясника Томсона» репетировали. Но с самого начала все наперекосяк пошло. Снова «надирание» съезжающихся началось еще «на дальних подступах», а в лагере приняло целенаправленный характер. И первокурсников приехало мало, и концертная программа вышла куцая – Турчанинов несколько сценок показал, я «хохмы» почитал, вот и все… А значительная часть собравшихся ВТО-шников даже и до концерта-то не добралась, полегла «в стельку». Вот и говорю, что в данном отношении место там какое-то… особенное.

ЭПОПЕЯ 83-ГО На слет в Скнятино 82-го года задумки были большие. У меня тогда как раз сестра замуж выходила за Шуру Трибелева, вот и хотелось что-нибудь «отчудить» не хуже свадьбы Комарницких. Мы, например, с «Адмиралом» для этой церемонии собирались на «парадном холме» отгрохать «парфенончик» - то бишь, храм на манер греческих. Но в первый раз с 76-го года поехать мне на слет не удалось – по служебным обстоятельствам. Кстати, и «Адмирал» не смог. «Квартирьерствовать» и взять комендантство на себя попытался было Миша Маркарьянц, но «сломался», не выдержав алкогольных перегрузок. По этому поводу шутка ходила, что за отсутствием старшего лейтенанта Шамбарова и «Адмирала» Бобровника Маркарьянц возглавил вооруженные силы ВТО, но «без поддержки авиации и флота пал в неравной борьбе…» Ну а в 83-м я решил сполна наверстать упущенное. Состав команд тогда сильно омолодился уже, а общей организацией Мелик занялся и перетасовку вел по всем правилам, и попал я в команду Паши Жаравина. С ним-то мы и раньше умели срабатываться, написал я часть командной программы, а сам отпуск взял опять в апреле и надумал в «квартирьерство» податься. Да чтоб недели за две до слета, так сказать, «на полную катушку поколобродить». Но начал обзванивать народ, вербуя к себе в компанию – как назло, никого. Одни не могут, другие сомневаются, третьи колеблются, у четвертых интерес к этому пропал. А настроен я был весьма решительно, вот и объявил – раз так, поеду один! Думаю, может, хоть личным примером кого-нибудь вытащу. И поехал… Мне, правда, Маркарьянц дал координаты местного егеря, Жени Самсонова, с которым на прошлом слете подружился, посоветовал его поискать. Но как тут искать будешь – охотхозяйство в противоположную сторону от станции, и не близко. А у меня вещей «хрен знает» сколько! Палатка, спальник, инструменты, ведра, запас продуктов для двухнедельного автономного существования. Из поезда-то кое-как выгрузился, с помощью других пассажиров. И куда мне с таким грузом в охотхозяйство крюк делать? Да еще найду я там кого-нибудь, или нет? Ладно, думаю, потащусь потихоньку к лагерю. Вышло оно действительно очень потихоньку. Потому что такую массу вещей пришлось тащить «перекатами». Одну часть отнесешь метров за 100, за другой возвращаешься. Сперва-то это меня особо не смущало – уж чего-чего, а времени – полно, хоть целый день иди, а хоть и несколько – захочешь, можно промежуточную остановку сделать. Но как только я это понял, а «язык уже – на плече», то и думаю – а чего это я вправду до лагеря попрусь? Построить там один я все равно ничего не сумею, все силы на поддержание собственного существования уйдут – дрова и прочее. Так могу пока поближе остановиться и других, кто подъедет подождать. Выбрал местечко сразу за мостом, на берегу, чтобы мост и идущие по нему просматривались, ну и поселился. «Проторчал» там несколько дней – довольно скучно было. Делать-то особо нечего – наломал в лесу сучьев для костра, там – не слетовские окрестности, сушняка много, поставил котелок, а дальше что? Пару раз от нечего делать на станцию ходил, на почту – звонить, не собирается ли кто в подмогу? Что поценнее из вещей, в лесу припрячу, и ухожу… Но снова – никаких положительных откликов. А потом – водка кончилась – взял я ее не так много, бутылки-то тяжелые… А от скуки и шла она быстрее, чем рассчитывалось. И на станции докупить – денег мало взял, в прошлые-то годы «в пампасах» они почти не требовались. Пришлось в Москву возвращаться… Самые увесистые вещи, вроде крупы, соли, картошки, я на месте зарыл, чтоб не таскать, но уж упрямство «на принцип пошло», поехал, чтобы сразу лишь туда – и обратно. Наскоро себя в порядок привел, переночевал дома, запасы пополнил – и назад на станцию. Взял билет, кое-как вбился в поезд – с этим, 16-часовым, толпы ездили жуткие, тогда ведь народ из Углича в Москву за продуктами «мотался». Пристроился, гляжу в окно – Артемьев с Надеждой с рюкзаками «пилят», а за ними – Комарницкий. Коля, зная о моей вылазке, не выдержал, и тоже сорвался. Помахали друг другу руками, Комарницкий потом обратно прошел, он их провожал просто, и поезд тронулся. Хотел я в вагон к Артемьеву пробраться –куда там, все народом забито, вплоть до коридоров, а двери между вагонами заперты. Только в Скнятино и смогли встретиться. Но они с Мишкой, провожающим, «на посошок» приняли, а в дороге «дядя Коля» помаленьку продолжал, и к месту назначения прибыл уже «в изрядном градусе». Вещей и у них хватало, да и у меня значительная часть груза на руках оставалась – палатку, например, не будешь же оставлять. Но Артемьева эти трудности не смутили – мигом договорился с какими-то рыбаками, что им – нальют, если они нас подбросят – у «дяди Коли» такие вещи как-то сами собой, удивительно легко получались, ведь и рыбаки-то подходящие сразу подвернулись – а у меня, сколько ни торчал там, никого… С комфортом на моторках докатили, плеснули обещанное – рыбаки уже «вусмерть» были, им и потребовалось-то по чуть-чуть, как еще не опрокинулись по дороге. Сами с ними чокнулись «за новоселье». А едва одни остались, «дядя Коля» вздохнул полной грудью, блаженно и прочувствованно сказал: «Пампасы!» Потом заорал: «Хагага!», схватил топор и побежал валить «слоника» - так у нас толстенные, неподъемные деревья назывались. Предпринял он это сугубо от избытка чувств – никаких толстых бревен нам в тот момент не требовалось. И до конца так и не завалил, поскольку рубанул себе по руке. Кровища хлещет, супруга его костерит на все лады, благо у меня аптечка была со всем необходимым. Присыпал ему стрептоцидом, перебинтовал. Надежда, правда, заикнулась, что неплохо бы водкой промыть, но коля за одну лишь мысль о столь кощунственном употреблении водки так на нее цыкнул, что больше об этом не заикалась. Кстати, а тот «слоник», который Артемьев рубил, так и валялся потом невостребованный – уж больно здоровое и тяжеленное бревно, ни для какой постройки использовать его не получалось. Лишь на самом слете, когда народу много собралось, его перетащить смогли и в землю врыли – к нему мяч на веревке привязали для игры, на любителя. А больше оно ни на что и не годилось. Ну а мы, значит, поставили палатку и стали жить – поживать. Надежда – за хозяйку, а на двоих работников – три руки. Особо и не навоюешь. Только свой собственный лагерь кое-как обустроили, столик поставили, скамеечки. Хорошо, уже на следующий день егеря к нам пожаловали, в том числе Женя Самсонов. Ему, оказывается, Маркарьянц обо мне написал. Парень оказался действительно отличный – в отличие от большинства местных – культурный, не спившийся. И наша ВТО-шная жизнь его очень интересовала, привлекала к себе. В чем способен был, вызывался помогать с искренним увлечением. Говорил, что по-хорошему такой жизни завидует, поэтому наши слеты и для него стали праздником среди тамошнего захолустного однообразия. С ним работа веселее пошла. Каждый день на лодке приезжал, помогал, мы с ним и острова объехали, и прибрежные острова за стройматериалами, и за «кладом» моим с первого выезда к мосту смотались. С визитами гостей и аппетитами Артемьева, конечно, и наши с ним алкогольные запасы скоро иссякать стали. Где-то на третий день я решил было остатки нормировать, чтоб на несколько вечеров растянуть, но Коля лишь рукой махнул: «Ладно, давай уж до конца разливай, а назавтра начнем сухую жизнь.» Но назавтра, когда «всухую» ужинать сели – из лесу клич «хагага» - и Володя Красных выходит. С ним я тоже переговоры о «квартирьерстве» перед выездом вел – а у него не получалось. А как только смог – ринулся вот на подмогу. От него тогда, кстати, одно из выражений ВТО-шного фольклора пошло. За дровами мы пошли – а у Надежды обед сготовился, и стала она нас созывать ударами в крышку ведра. Володя услышал и вспомнил фразу из какого-то фильма про чукчей: «Слышите! Это Мать-Моржиха стучит в ледовый бубен!» Так и вошло в обиход выражение «Мать-Моржиха», но не в виде персонального прозвища, а в виде титула – так стали звать главных «хозяек» на кухне на ВТО-шных слетах. А вслед за Красныхом стали один за другим подтягиваться и остальные, среди которых в тот раз «квартирьерскую» агитацию вел. И прямо четкий распорядок установился – дань проводим действительно «всухую», работаем, а вечером обязательно кто-то еще подъезжает с новыми запасами, и за ужином – очередное «новоселье». Иссякло то, что у Красныха было – появляется Сашка Адамчук. За ним – «Адмирал». За ним – Власовы… Но, правда, и со «жратвой» в тот раз было просто редкостное изобилие и разнообразие. Каждый ужин – праздничный, будто в ресторане. Егеря нам то утку подстрелят, то свежей рыбы навезут, да еще сморчки в том году обильно пошли, на место наткнешься – режь, сколько захочешь. Как-то с Самсоновым на одном из островков половину лодки ими загрузили. Так что к столу всегда грибы и в вареном, и в жареном виде. Березовый сок – ведрами, черпай, сколько душе угодно. И еще интересную особенность подметили – каждый, кто только приезжает, ведет себя примерно так, как и Артемьев поначалу. Шумит, бурно энергию расплескивает, горы свернуть силится. А потом помаленьку в ритм окружающей природы входит, притихает, эдакая неторопливая размеренность появляется, а на буйство вновь прибывающих глядит уже неодобрительно, со снисходительной иронией. Погода дополнительных трудностей нам в тот раз не подбрасывала, все время оставалась чудесной, все, что требовалось, сделали. И, как в 81-м. в свободное время тоже несколько «мемориальных комплексов» устроили. Одним из них был «музей скнятинских слетов». На ближайшем к лагерю можжевеловом пригорке «витрины» соорудили, и, если находили предметы, оставшиеся от прошлых слетов, туда их выкладывали. Были там, например, судейский свисток, лопнувший мяч, наконечник копья от «римлян» 78-го, блестящий венчик от «голубей мира» 81-го, деревянный автомат от «партизан» (их в 81-м в Скнятино в определенном месте закопали, а в 83-м я это место нашел), были еще какие-то из старых командных атрибутов, и один из самых интересных экспонатов – «адмиральская» банка кильки. История ее была такова – где-то в 79-м или в 80-м при закупках продуктов наши организаторы сильно «пожмотились», сэкономить решили, чтоб подешевле. И жрали тогда только чуть ли не одну сухую картошку. А в качестве «деликатеса» к ней купили здоровенные банки с килькой, Мелик с ней самолично по столовой таскался, заботливо всех угощал. Но была она настолько поганой, что даже со студенческими желудками и аппетитом на свежем воздухе почти никто ее не жрал, так две банки и осталось. И в «антиквартирьерстве» зашел спор, тащить их в общагу или не тащить. Который перешел в другой спор, испортятся они за год в земле или не испортятся? И та сторона, которая утверждала, что не испортятся. поскольку, мол, консервы портиться не могут, предложила проверить это на опыте. И «Адмирал», будучи сильно «подшофе», пошел и закопал их «точно посредине между двух сосен». Но на следующий год. сколько ни искал, так и не нашел – потому как между каких именно «двух сосен», он не запомнил, а сколько может быть комбинаций из двух сосен, если хотите, сосчитайте сами. Так вот в 83-м одна из этих банок нашлась. И, к счастью, нашли ее не мы первые. Говорю «к счастью», поскольку она была вздувшейся до формы правильного шара, и этот нашедший имел неосторожность ее проколоть. Что с ним было при этом, нам вполне дорисовала фантазия – фонтан его должен был обдать не очень приятный. Мы-то сами обнаружили эту банку в кустах только по запаху, разливавшемуся из отверстия – смердела она метров на 10 в окружности. А второй «мемориальный комплекс» – тут Хуциев сам виноват. Когда «Адмирал» к нам отправлялся, Мелик строго его напутствовал: «Только не вздумайте там парфенончиков строить!» Не сказал бы – так и не стали бы делать. А тут как было удержаться? Тут уж отгрохать было – святое дело! И – отгрохали. Три колонны из толстых бревен, наверху – портик. При строительстве «Адмирал» чудеса плотницкого искусства проявил – ведь, чтобы портик красиво смотрелся, надо бревно под углом градусов 15 к оси перепилить – попробуй-ка ножовкой или двуручкой!.. Опять же, колонны были высотой в два человеческих роста, установишь – наверх для монтажа не очень-то полазишь. Значит, собирать всю конструкцию еще на земле надо. И вышла она такая тяжеленная, что потом и катки, и временные устои подводили, как для установки статуй острова Пасхи – и все равно сил не хватало поднять. Потом уже несколько егерей подключилось – и только общими усилиями смогли. Но фундаментальное, знаменательное сооружение было! А дальше и слет начался. Тон уже молодое поколение задавало, Афанасьева-Жаравина-Гаврилова. И впервые в тот раз произошло разделение ВТО-шного лагеря. В объединении начиналось уже «смутное время», все сильнее проявлялось недовольство традиционной централизацией и «командно-административными методами». И у Семенова начала складываться своя, независимая «тусовка», частично из примкнувших ВТО-шников, а больше – из сторонних ребят, к ВТО отношение имеющих постольку – поскольку… Аркадий и раньше высказывал негативное отношение к тому, что на слетах нужно под общий распорядок подстраиваться и под общую дуду плясать, а для чего-то личного и времени не остается. А в этот раз решил совсем отделиться и встать отдельным лагерем. Правда, еще без резких заявлений о разрыве, а подошел к вопросу довольно дипломатично – объяснил, что с ним едут просто друзья, не ВТО-шники, поэтому и ВТО-шные порядки им, собственно, ни к чему. Назвал себя «сателлитами». В лагерь к нему, образовавшийся на «репетиционной» поляне, отпочковались и другие сторонники «творческой свободы» и «самовыражения» - «Сюрр» (Саша Литвин), Полушкины и др. Тем не менее, слет 83-го прошел еще очень ярко, празднично. И парад получился интересным, и имидж себе команды старались создавать, хоть и без прошлого «глобализма». На концерте Семенов зрелый спектакль «выкатил». И другие команды отличные программы подготовить сумели. У нас, помню, на «ура» прошел мой «Отряд особенного назначения» - пародия на советские боевики о войне. Песенка «Пум-па-ра-ра-пум-па-па» - на мотив «Августина», ее в этой сценке при каждом появлении фашисты пели – стала своеобразным лейтмотивом всего слета, привязалась – ее потом все напевали. И еще на этом слете незабываемое «антиквартирьерство» получилось. Остались я, Семенов, Жаравин, Афанасьев, Гаврилов, Голубев, Малыш и ее подруга – как звать, не помню, поскольку она должность Матери-Моржихи приняла и охотно на этот титул откликалась. Вечером посидели у костра, а на следующий день – погода прекрасная, уезжать еще не хочется, и стали придумывать, чем бы заняться, выпивки у нас уже не было, денег – тоже, но осталось огромное количество макарон. Что-то при закупках продуктов не рассчитали, «с запасом» прикинули, вот и образовалось их у нас еще несколько десятков пачек. И возникла идея, а нельзя ли их продать? Реализовать ее взялся Серега Голубев. Обвешался сумками с макаронами – и в руках, и через плечо, и с утра «маханул» на станцию. Видит у колодца двух теток. «Подруливает» - не нужны ли макароны? Одна заинтересовалась: «Какие?» А макароны хорошие были, тонкие, по-моему, итальянские, а Скнятино таких не продавалось – да и в Угличе тоже, там только крупный «серый лом» бывал, и то, если бывал. Увидела – говорит, пойдем ко мне, я у тебя все возьму. Оказалось, что это – продавщица местного сельмага. Ей такой «дефицитный» товар очень кстати оказался. В своем магазинчике посчитала, прикинула, и понимающе спрашивает: «Только вам, ребята, наверное, лучше-то не деньгами, а?» Серена, конечно, подтвердил ее проницательную догадку и вернулся с полным триумфом, с целой сумкой «горючего». Но просто так – взять и «нахрюкаться» тоже интересным показалось. И придумали игру в «гольф» организовать. Команда Жаравина тогда называлась «Адидас», обыгрывала на слете спортивную тематику, и для этого, в частности, были сделаны деревянные молотки для крокета. На слете они как-то не пригодились, очередь до них не дошла, а тут решили их использовать. На большом поле понаделали препятствий – лунки, воротца, горочки всякие. Играли футбольным мячом, а победитель – тот, кто в финальную лунку мяч загонит – но только после того, как все остальные препятствия пройдет. Игроки – все, кроме меня и Матери-Моржихи, мы зрителями остались. Но действо и со стороны получилось крайне увлекательным. Потому что каждый из игроков себе персональный «имидж» выбрал. Один – английский лорд, другой – граф, третий – преуспевающий «мафиози», Голубев, удачно сделку провернувший, - разумеется, бизнесмен. И каждый этого «имиджа» строго придерживался, четко играл свою роль. Игра шла неторопливо, солидно. Кто-то сделает удар – все его оценивают, обсуждают, шансы взвешивают, причем импровизируя в рамках выбранных ролей. «О, какая досадная неудача! Как говорят, «мистейкс» подкрался незаметно…» «Браво! Хорошо сказано, сэр! А вот, помню, у меня был случай…» Перекурят, периодически отойдут к столику, по рюмочке выпьют… «Чудесное виски! Какой букет, не правда ли? Где вы такой берете?» Игра стала настоящим спектаклем, который продолжался от полудня до самых сумерек – и нисколечко никому не надоел, ни участникам, ни тем, кто со стороны смотрел. Наоборот, всем чрезвычайно понравилось, долго потом мы этот «гольф» вспоминали с удовольствием. Участникам даже захотелось его традиционным сделать, на следующий раз специально запланировали, снова клюшки делали. Но второй раз уже не получилось. Какого-то живого, импровизационного настроя, так чудесно разыгравшегося в 83-м, уже не было, и повторение стало лишь бледной копией оригинала. Так что в рождении традиций действительно есть что-то иррациональное, по произвольному желанию они не возникают…

С КОМФОРТОМ Военным в отпуске полагается бесплатный проезд туда и обратно, для младших офицеров – в купейном вагоне. И в 81-м году при оформлении отпуска я додумался официально местом его проведения Скнятино указать. Не для того, чтобы на дороге сэкономить, это ж копейки, но на дорогу еще и время приплюсовывается, а поскольку поезд идет туда, если считать с «натяжками» - ночь, да оттуда столько же, то мне и добавили двое суток. И проездные документы, соответственно, выписали в Скнятино. Правда, там большого труда стоило отпускной билет отметить. Военкомата, где это делать положено, там, разумеется, нет – не потащишься же в Калязин. И сельсовета, где это делают при отсутствии военкомата, тоже нет – до него там автобусом ехать, а ходит он раз в сутки. А местные туда на лодках ездят – там это самый распространенный вид транспорта. И «подлез» я к дежурной по станции, чтоб мне на места отметок о прибытии и убытии свою печать поставила. Там девочка молоденькая была, перепугалась, долго отнекивалась, объясняла, что ее печать на таких документах все равно недействительна. Но я говорю: «А вам-то что? Недействительна – так с меня спросят.» Мне, мол, главное – любой штамп, чтоб там только слово «Скнятино» было. Посомневалась она еще, но «уломал» - выбрала самый «неответственный», свой, «Дежурный по станции Скнятино» и «пришлепнула». И ничего, в строевом отделе у нас «проглотили», я и потом этим пользовался. А с проездными документами другая история вышла. Мы, как я уже говорил, антиквартирьерами тогда с Аркашей Гольцевым оставались, на обратном пути приходим на станцию, он – в кассу деньги на билет дает, а я – свою бумажку. И дают – ему общий, а мне, как в «требовании на перевозку» значилось, – купейный. В Москве-то кассиры как-то над этим не задумывались, проще относились. Всегда ведь туда в общих ездили – даешь требование, говоришь «общий», она и дает то, что просишб. А тут подошли пунктуально – написано «купейный» - и получайте «купейный». Ну, да ладно, ждем поезда. Неожиданно на станции буфет открылся – всегда он на моей памяти закрытым стоял. Правда, в буфете том на прилавках только папиросы «Казбек», окаменевшее печенье и «вермут розовый крепкий». Но Аркаша вдруг соблазнился: «Давай бутылочку с печеньицем в дорогу возьмем!» Я было засомневался – уж очень подозрительно это пойло выглядело. И так-то «розовый крепкий» считался гадостью высшей степени, а тут еще Кашинского разлива. Но Аркаша «уломал». Дескать, после слетовских водки и спирта обычного нормального винца хочется. Ну, предположим, что с «винцом» тот вермут и «рядом не лежал», но я махнул рукой – если хочешь, давай! Поскребли по карманам, как раз хватило… А тут и поезд подходит. И после праздников – битком набитый… Еле втиснулись – тогда в Скнятино всего две двери открывали, в «голове» и в «хвосте», поскольку на пути в Москву там никто не сходил, только садились. Стоим в теснотище – и приткнуться-то негде, даже тамбуры «забиты».И тут я соображаю, что ведь у меня билет купейный, а раз таковой мне продали, значит, и купейный вагон в поезде должен быть. И полезли кое-как через толпы стиснутые, чуть, не по головам. Из вагона в вагон – и точно, в поезде «Углич – Москва» действительно был один купейный вагон. А народу там – никого. Ну, то есть, вообще ни одного человека. Билеты-то намного дороже, так и кто их брать будет, если ехать несколько часов? «Заваливаемся» туда – грязные, небритые, с рюкзаками, еще и мокрые – уезжали-то в дождь. И оба проводника на нас волками кидаются: «А вы куда прете? Сюда нельзя!» Я им свой билет тычу. Удивились, но деваться-то некуда. «Прицепились» к Аркаше – ага, у него-то общий! И объявляют – дескать, вам, так и быть, пожалуйста, а вам – сюда нельзя!.. Я уже «с ходу» импровизирую. Говорю, что все вещи – и оба рюкзака, и ведра, и палатка – мои. А товарищ, мол, мне их донести помогает… «Хорошо, - соглашаются. – Пусть донесет, а ехать ему тут нельзя!» Развожу руками: «Конечно – конечно, он и не поедет! О чем разговор?! – и Гольцеву, - давай, вот сюда заноси. Это – сюда укладывай, а это – сюда…» Разместились, говорю: «Ой, спасибо, что помог! Там у меня где-то бутылочка есть, давай – по стаканчику!..» С этим проводники, хоть и «зубами поскрипели», но смирились – «коню понятно», должен же я человека отблагодарить. Даже стаканы дали. А мы за этим «вермутом розовым крепким» так и досидели до Москвы. И знаете, ничего, если в «гомеопатических дозах» принимать, то после слетовских более крепких напитков вполне терпимо оказалось… Особенно если учесть, что ехали с таким комфортом. Одни на весь вагон…

«ВЕДЬМАК» В 1980 году институтское «посвящение в студенты» делал Селин. А Хуциеву то, что он делал, жутко не нравилось. Уж не помню, по какой причине… То ли сценарий ему не по душе был, то ли селинские подходы к работе не по нраву оказались, то ли какие-то его замечания не учли… А может, давали о себе знать предшествующие репрессии за второй показ «Нам оставаться» в конце 79-го, и Мелик вообще был недоволен, что Саша после гонений согласился за институтский праздник взяться. Повторяю, что точной причины я не помню… Но – суть не в этом… Хуциев приходил к Селину на репетиции, критиковал все «в пух и прах» и всячески «доставал» другими способами – и в общаге, и при случайных встречах, и в ВТО-шных разговорах. А Селин упрямо продолжал делать свое дело. Мелик же объявил, что из этого все равно ничего не получится – и стал проповедовать такое убеждение на каждом углу. Ничего, дескать, путного из этого не выйдет, и все тут! А институтские «посвящения» в то время в ДК не делались – весь праздник только на площади перед МИФИ. И вот как раз в день посвящения «натянуло» тучи и «ливанул» дождь. Да не какая-нибудь мелкая морось, а такой, что «носа не высунешь». И не коротенький ливень – прошумел, и солнце светит, а «поливал» в полную силу с утра до самого вечера. Разумеется, ни о каком «посвящении» и речи быть не могло – мокрых первокурсников быстренько протолкнули в институт и стали «распихивать» по аудиториям. А Хуциев – пришел!.. С большим черным зонтом ходил под дождем у ворот МИФИ, все время мерзко хохотал и повторял: «Говорил же я, что ничего не выйдет!» И глядя на это его буйное веселье ВТО-шные девчонки пришли к выводу, что Хуциев – точно «ведьмак»!..

«ОРДЕН КАБАНОВ» Наверное, кто-то слышал от старых ВТО-шников выражения: «кабаны», «кабанство», хотя, вряд ли, точно представляет, что это такое. Попробую объяснить… Выражения эти относятся к началу 80-х годов и первоначально «пошли» от Струева. Но короткую формулировку придумать здесь довольно трудно. В первом приближении, «кабаном» назывался человек, способный (и любящий) импровизировать в компании двусмысленные и малопристойные по тому времени шуточки, в основном, на «физиологические» или «нижепоясные» темы, вгоняющие в краску и смущение среднестатистических девочек. Говорю – «по тому времени», поскольку к концу 80-х нравы стали куда более свободными, и прежние «кабанские» шутки на этом фоне уже выглядели бы вполне безобидно, вряд ли, они были бы способны хоть кого-нибудь смутить. У меня, например, потом и в «СоДействии», и в «Вечерней Рязани», и в «Клюкве», и в «Чертовой дюжине» куда более «крутые» шутки вполне свободно печатались. Но для определения «кабанства» одной лишь тематики юмора было отнюдь не достаточно. Настоящий «кабан» должен был «хрюкать» естественно, непринужденно, весело и остроумно. Чтобы тем же девочкам было, в общем-то, самим интересно «посмущаться». Вульгарная грубость и пошлость под категорию «кабанизма» не попадали. Так что истинный «кабан» был, как говорится, - в «цене»… Если он присутствовал в компании, то, скорее всего, начинал «кабанить», а если в компании сходились двое и больше «кабанов», то «кабанство» становилось практически неизбежным, что и всей компании обеспечивало нескучное времяпровождение… И третье условие – настоящим «кабаном» человек становился не сам по себе, а лишь после всесторонне взвешенного общественного признания в подобном качестве. Так что «кабан» - это было не прозвище, не ругательство, а нечто вроде «почетного звания», причем достаточно престижного. И в ВТО образовалось нечто вроде «института кабанов» или, точнее, «ордена кабанов», открытого для приема новых членов, но попасть туда мог далеко не каждый. Были даже специальные значки, вручавшиеся только «истинным кабанам». К таковы относились Коля Кудрявцев, Хуциев, Надежда Мироненкова (Артемьева), Ольга Коновалова, ваш покорный слуга, кто-то еще – всех не помню, но, по-моему, высшей квалификации «кабанов» насчитывалось всего человек 7-8. Были и рангом пониже, вроде «подмастерий», что ли. Например, по многим параметрам «кабану» соответствовал Косовский – но только он, собственно, никогда не «кабанил», у него по самой его натуре случайно так получалось. Большие надежды в данном плане подавал Паша Бабак. Тянулся в эту «струю» и «Адмирал» Бобровник, но у него, наоборот, неестественно все получалось, подстраиваясь – видно, что преднамеренно, через силу. А это в истинном «кабанизме» тоже недопустимо. Словом, «кабанство» было настоящим своеобразным искусством. Должно было выдерживать определенный стиль, обладать своего рода тонкостью и изяществом. И ценилось довольно высоко. Например, одна из «хохм» более позднего периода на тему упадка в ВТО, гласила: «Времена меняются. Если раньше в 62-й «кабанили», но теперь там только «свинячат».

СМУТНОЕ ВРЕМЯ В 83-84 г.г. в ВТО наступило, по меткому выражению Жени Шарова, «смутное время». Причина была все та же, которая начинала сказываться еще в конце 70-х: старые внутренние порядки, отковавшиеся и сцементировавшиеся в эпохи «драк и гонений» все больше входили в противоречие с меняющимися условиями деятельности, с меняющейся психологией и стереотипами мышления новых поколений ВТО, с самостоятельными порывами новых творческих лидеров. Периодически эти противоречия обострялись – в те моменты, когда шло на выпуск из института одно из сильных поколений ВТО-шников, что всегда сопровождалось и повышенной жаждой самовыражения, мнениями, что напоследок нужно сделать что-то свое, особенно яркое и «главное». Так было и во время описанной ранее «ВТО-шной революции», такой кризис был и в районе 81-го, когда выпускались Селин, Трибелев, на «выходе» было поколение Семенова, Шрамко, Троицкого. Как я указывал, тогда тоже и разброд настроений имел место, и Хуциев насчет «переаттестации» «кипятился». Но те моменты удавалось преодолеть – может, лишь незначительные и до поры незаметные трещинки в монолите ВТО тогда образовывались. А с 83-го такие трещины поползли и стали расширяться вовсю. «Разделение поколений» психологическое тогда еще и усугубилось разделением территориальным. Основной центр ветеранов переместился в 3-й корпус, где жили аспиранты и стажеры – Косовский, Струев, в другой комнате – «Адмирал» и Глушак. У Косовского постоянно «околачивался» Хуциев, наезжали Кудрявцев, Трибелев, Шаров, Артемьев, Артемьева. Но я, например, бывать там не любил. Честно скажу – уж больно скучно там бывало. Стоял у Косовского телевизор, и все времяпровождение обычно сводилось к бесконечному и нудному вышучиванию одних и тех же не менее нудных телевизионных программ. А молодежь, разумеется, подобный «центр» тем более не притягивал. Во втором корпусе разделение пошло вообще по этажам. 62-я лежала в полнейшем запустении и полуразгромленном состоянии, никому не нужная, ни у кого до нее руки не доходили – да и нужды как-то никто в этом особенной не испытывал. Кладовки (а во времена оны у ВТО, кроме 62-й, было еще две кладовки) давным-давно были разграблены. Роль «хозяина» попытался было взять на себя Семенов, даже купил на свои деньги и привез в 62-ю диванчик. Но без постоянного глаза ситуацию это только усугубило, т.к. из-за диванчика 62-я превратилась во всеобщажный «сексодром», замок там всерьез и надолго был «вынесен», и водили туда баб все, кому не лень. Причем, в основном, посторонние, ВТО-шники в разгромленную 62-ю и совались-то теперь редко. Разве поискать что-нибудь в хламе, да и то сначала деликатно взглянуть или постучаться не мешало – не занято ли… На одних этажах – если не ошибаюсь, на 4-м и 3-м, группировалось основное «рабочее ядро», поколение Жаравина-Афанасьева, все сильнее становившееся в оппозицию к ветеранам. «Тусовались» по своим комнатам, «фрондировали фигой в кармане», вынашивали какие-то свои идеи, собственные – но до реализации не особо дотягиваемые. Иногда ходили в 3-й корпус к Хуциеву выслушивать указания и ругаться. Вернувшись, отплевывались и снова носились с идеями собственного «самовыражения» - как раз они ведь тогда институт заканчивали, и это казалось намного важнее ветеранских планов. А на 5-м этаже еще одна группировка существовала – еще более молодая, тогдашняя Школа. Были в ней и актеры отличные, вроде Ожигова, и организаторы начинающие, вроде Дашко, и автор, многообещавший и весьма плодовитый – Серега Антропов. Писал он много, но, конечно, еще на «любительском» уровне, периодически «целыми выводками» таскал свои порождения Мелику, и тот их «целыми выводками» топил. А сколь-нибудь серьезно заняться с этим поколением оказывалось так же некому, как и с 62-й. Так и существовали как-то сами по себе, никому особо и не нужные, и не интересные… Что касается других творческих лидеров, то Селин в этот период отошел от активной деятельности по личным обстоятельствам. Семенов совсем отделился в независимую «тусовку» из собственных друзей, а под его крыло один за другим потянулись Литвин со своими друзьями, Полушкины, Болгаров. У Струева тоже были сильны «прощальные настроения» и, соответственно, жажда самовыразиться «напоследок» - у него срок обучения в аспирантуре истекал. Попытки Хуциева поддерживать старые методы, удержать колею традиционных мероприятий он считал уже бесперспективными. Говорил: «Нужно ли реанимировать покойника?» (Тут стоит напомнить, что в отрыве от старых традиционных форм и методов ВТО ведь и не мыслилось. То есть, речь шла отнюдь не о каких-то «демократических реформах», а о том, что само ВТО, как таковое, исчерпало себя. И предполагалось, что если нечто более жизнеспособное и возникнет, то это будет уже нечто другое, совсем «не-ВТО»). Поэтому Сергей Николаич стал формировать свою «тусовку» из тех же старшекурсников, может, в душе надеясь, что она-то и станет зародышем этого нового, жизнеспособного. Начал полуконспиративным порядком, чтоб никто не мешал, вести постановку своего спектакля «Скорлупа». Мне, кстати, старшекурсники поколения Жаравина были тогда тоже ближе, чем ветеранский «центр». Но с другой стороны, претила их некая внутренняя расслабленность, бездеятельная «размазанность», отсутствие делового порыва. Поэтому во 2-м корпусе я бывал куда чаще, чем в 3-м, но пребывал несколько в стороне от остальных группировок. Занялся выпуском № 3 «Йеллоу пресс», а потом, в начале 84-го, взялся вести Школу – решил поработать с «потерявшимся», самым молодым поколением, набрал из скнятинских сценок костяк новой «капустной» программы и стал с ними репетировать. В общем, фактически мы уже тогда подошли к тем формам, которые окончательно закрепились во второй половине 80-х. Т.е. нескольких взаимосвязанных «тусовок», работающих автономно, по своим интересам, а все вместе называющихся «Восьмым Творческим Объединением». Но ведь инерция 15-летних традиций диктовала совершенно обратное! Без монолитного единства и строгой централизации ВТО просто не представлялось. И хотя, например, я сам относил себя к оппозиции, но скажи мне кто-нибудь тогда в 84-м, о перестроении ВТО на принципах подобной «федерации», я счел бы это просто дикой ересью. Нет, в «смутное время» не было изящных «политических игр» и хитроумных интриг, как в период «ВТО-шной революции». Тут все открыто перессорились и переругались. Скажем, в 84-м Хуциев объявил, что в очередной раз «полноту власти» берет очередной оргкомитет по подготовке очередного Дня Смеха. А другим это не интересно, «гробить» силы и время на какой-то День Смеха они совершенно не хотят – поскольку никаким самовыражением для них как раз это мероприятие и не «пахнет». И разворачивается «грызня» - с руганью, саботажем, ультиматумами, нервотрепками… Задним числом можно констатировать, что в разыгравшейся тогда ВТО-шной междоусобице «правых», собственно, и не было. Хуциев всеми силами отстаивал старое – но его уже не было, этого старого. А основная оппозиция из Жаравина, Афанасьева и их сверстников стояла, вроде бы, за «новое», за некую свободу самовыражения. Но это было бы оправданным, если бы действительно послали все возражения подальше, собрались с силами, взялись – и «самовыразились»!.. Но как раз до этого тоже не доходило – выше я не зря привел пример с обстановкой в 62-й. Вся «оппозиционность» выражалась в бесконечных протестах и хныканьи по собственным комнатам, пустопорожнем теоретизировании за чаем и заявлениях: «А дайте нам…» (Именно «дайте» - точно так же, как и в 78-м, тут, несмотря на «прогрессивные взгляды», ни у кого как-то и задней мысли не возникало, что свободу творческого самовыражения никто «дать» не в состоянии, ее можно только «взять» самому, но для этого же «взяться» нужно руками…) И еще раз подчеркиваю, что о каком-либо «демократическом» реформировании речь не шла. Та же свобода самовыражения требовалась не как таковая, как один из новых принципов жизни ВТО, а только для данной группы, считающей себя в этом отношении обделенной и ущемленной по сравнению со «стариками». А завершилось «смутное время» «террором» и «гражданскими войнами». Конфликты ширились, взаимная грызня и взвинченность нарастали, обстановку уже с очень большой натяжкой можно было причислить к «рабочей» или «творческой». Для меня, например, это разрешилось следующим образом. Я как раз выпустил в свет «Йеллоу пресс», где в весьма карикатурном виде была представлена вся картина «смутного времени» и сложившихся взаимоотношений. А Антропов, Жаравин и прочие авторы еще и хорошенько к моим материалам своих подбавили. Ну, Мелик и «взбеленился»… Счел сей номер идеологически вредным, «гнусным пасквилем», направленным на подрыв авторитетов и устоев ВТО-шной дисциплины. И как-то очередной раз приехал я в общагу – вести репетицию со Школой. Мы в спортзале 2-го корпуса занимались, вдруг заглядывает в дверь Трибелев. Заглянул, будто понюхал чего, и исчез… Мы слегка удивились его поведению, но дальше продолжаем. А оказалось, его и впрямь на разведку из 3-го корпуса присылали – проверить, тут ли я нахожусь. И через 10 минут заходят цепочкой с мрачно насупленными физиономиями Хуциев, Трибелев, Косовский, «Адмирал» - не помню, кто еще. Прямо как «встать, суд идет!» И точно, устроили мне за «Йеллоу пресс» форменное судилище. Даже точнее, картина больше соответствовала не судилищу, а «разносам», описанным в мемуарах гитлеровских военачальников – когда фюрер в бешенстве кричал и ногами топал, а подвергшийся этому не мог даже слова вставить в свое оправдание. Я после такого, естественно, оскорбился и ушел, хлопнув дверью. Заявил, что беру творческий отпуск на полгода. А весь тираж «вредного» номера решено было конфисковать, что и поручено было «Адмиралу». Кстати, неискушенных в тогдашних взаимоотношениях пусть не смущает, что «Адмирал» в то время был – и позже оставался, одним из ближайших моих друзей. Он же был еще закалки 70-х, причем один из самых дисциплинированных (и ортодоксальных поклонников дисципины). Так что дружба дружбой, а служба – службой. И если «начальство» внушило ему, что это – вредно, он только сказал: «есть!» - и по приказу «капитана» ринулся подавлять «бунт на корабле», кто бы его ни поднял. И вполне искренне удивлялся, почему это его посылают на х…, когда он заявляется в ту или иную комнату с требованием «именем Совета Ветеранов» выдать ему крамольный «Йеллоу пресс». А кому лень было с ним пререкаться – из самых молодых, так сказали: «нету, кому-то почитать отдали, еще не вернули». Так он продолжал педантично и дальше ходить – уточнять, не вернули ли, и выспрашивать, кому же все-таки отдали. Но в итоге должен был сдать на конфискацию только один экземпляр – свой собственный… А дальше и основные оппозиционные группировки потерпели жестокий разгром и расползлись по «эмиграциям». Правда в разыгравшемся противостоянии они имели и подавляющий численный перевес, и творческий потенциал гораздо больший. Так что в принципе, теоретически весь «расклад» был в их пользу. Но в лице Хуциева и нескольких примкнувших к нему ветеранов они столкнулись с той самой «боевой энергией ВТО», выработавшейся в драках 70-х, которой сами не обладали, и к удару которой оказались совершенно не готовы. В итоге, Семенов и Литвин, как «раскольники», были объявлены в ВТО «персонами нон грата» - то есть, и их «разлагающих» появлений в ВТО-шной среде теперь не допускалось. Был исключен из ВТО и Струев – уж не помню, с какой формулировкой, то ли «за сепаратизм», то ли «за вредные настроения», то ли еще за что-то такое, в подобном духе. Жаравина и иже с ними не выгоняли, но так «раздраконили», что они и сами ушли – на слеты стали ездить в «тусовке» Семенова… Но говоря об этих «гражданских войнах», нужно отметить и то, что никакого серьезного сопротивления разгрому и не было. Во-первых, для сопротивления тоже организация нужна, а все протесты против «диктата» как раз подчеркнутой дезорганизацией выражались. А во-вторых, и особого настроя какие-то свои «права качать» тоже не было. Именно потому, что возникла оппозиция на «прощальных настроениях», ребята институт заканчивали, пребывали по этому поводу в серьезном «упадке духа», и интересами своими ушли уже в другие сферы. В грядущее распределение, в поиск семейных уз… А распределение большинству из этого поколения далеко досталось – Афанасьев в Арзамас-16 ехал, Болгаров – в Игналину, Паша Бабак – в Челябинск-70 – у него еще сотрясением мозга этот период усугубился, «по пьяни» с третьего этажа «вышел», еле «откачали» - повезло ему, что девчонка его, будущая жена, самоотверженной оказалась, лично его выходила… И Струев уехал – в Обнинск… Могу и собственный пример привести. Честно признаюсь, что когда уходил после ругани, то внешняя обида сочеталась у меня и с чувством внутреннего облегчения. И самому себе я в этом сразу, еще тогда признавался. Потому что «везти» какую-то регулярную работу было все труднее и труднее, по сравнению с «зеленым лейтенантством» все большая нагрузка на службе наваливалась. Время выкроить для приездов в общагу бывало «сопряжено со скрипом», каждый раз как-то извернуться надо, от каких-то помех «отбрыкаться». А отдача при этом была минимальная. Будто «воду в ступе толчешь»… Ни внутреннего удовлетворения, ни энтузиазма особого – из «капустного» уровня я давным-давно вырос. И результаты были мизерные – уже и самое молодое поколение было сильно разгильдяйством заражено. на репетиции разве что – половина приходила, да еще на одну репетицию – одна половина, на другую – другая, вот и поделай что-то. И накапливалось от всего этого только чувство усталости, продолжал работать не на вдохновении, а на чистой инерции, на некой впитавшейся в нас самодисциплине – раз взялся, доводи до конца!.. А «погром» после «Йеллоу пресс» сам собой обрывал эту малоперспективную работу – да еще и не по моей вине. Получал возможность не ломать голову, как от службы время выкроить – или от отдыха после какого-нибудь наряда или ночных работ. Не трепать нервы, выискивая по общаге и сгоняя «забывших» про репетицию, когда сам я с таким трудом все же выбрался. А тут чуть ли не «подарок» - всю эту неблагодарную «мелочевку» прекратить, да еще иметь при этом полное моральное право считать себя жертвой несправедливости и строить обиженную физиономию! Вот так и завершился третий большой период жизни ВТО. Как-то первые три так четко и распределились – по 5 лет. Первый – становления традиций. Второй – их закрепления и совершенствования. И третий – их более-менее успешного поддержания в прежнем виде. Первые два закончились полосами репрессий за 5-летие и 10-летие, третий – нашей внутренней «разборкой».

РАЗБРОД И ШАТАНИЯ Победа Совета Ветеранов в «гражданских войнах» во многих отношениях оказалась «пирровой». Потому что и работать оказалось больше не с кем. Остатки поколения Жаравина и Гаврилова, удержавшиеся в Москве и ее окрестностях при распределении, «эмигрировали» к Семенову, и к ВТО себя теперь принципиально не причисляли. Впрочем, и это выражалось лишь тем, в каком лагере ставили свои палатки на слете, а не в каких-то творческих начинаниях. Творить и им оказалось, вроде бы, и незачем, и не перед кем и не для кого. А база в 3-м корпусе «накрылась». Косовский уехал в Шатуру, Струев – в Обнинск, так что Хуциеву «тусоваться» стало негде, да и другие ветераны, туда заглядывавшие периодически, тоже теперь с «горизонтов» исчезли. Шаров и Трибелев сделали было попытку новую базу создать, договорились с пустовавшим административным корпусом, архивы туда перетащили, чего-то возились, разбирали. Но у них «сила притяжения» была явно недостаточной, да и вели они себя пассивно – ждали, когда же вокруг них начнут сами собой ВТО-шные силы кристаллизоваться. А они не спешили кристаллизоваться. Для ветеранов административный корпус оказался отнюдь не равнозначен 3-му, где можно было просто бесцельно расслабиться, за чаем «языки почесать», над телевизором «позубоскалить». А уж студенты туда и подавно «носа не совали» - для них это было совсем чужое и ненужное. Так и заглохло где-то в 85-м их начинание. Действующим оставалось одно лишь «молодое поколение», основной костяк которого пришел в МИФИ в 82-м. То есть, с одной стороны, успели что-то застать, что-то из прежних достижений видели. Но с другой стороны, они были типичными «детьми смутного времени», «выросшими» в условиях «грызни» и дезорганизации. Никакого толкового «воспитания» уже не получили, поэтому разброд и разгильдяйство получили у них уже статус жизненной нормы, естественного стиля работы. Да их и было-то всего 7 человек – Кириллов, Дашко, Ожигов, Чернышова, Балабанов, Зверев и Птичкина. Антропов – единственный подававший надежды автор этого поколения, на зрелый уровень так и не вышел, рано женился и ушел в семейные проблемы, а потом и вовсе в Зеленоград перебрался. Так что ехали «по инерции», сугубо на «старом». В 85-м, к 40-летию победы, восстановили мою «Грозу», писавшуюся к 30-летию. А главным образом, «катали» одну и ту же программу старых сценок, доставшуюся от предшествующих поколений. Тоже чисто «по инерции», «по накатанной колее», прокручивая ее на тех или иных плановых институтских и факультетских мероприятиях. Кириллов присвоил себе титул «координатора» - в данных условиях предполагалось, что каждый ВТО-шник – это независимая творческая единица, действует по своему желанию, ну, а Кириллов их просто «координирует». Пытался что-то организовывать – если не ошибаюсь, получилось у него даже агитбригаду сорганизовать. Взялся было и за ремонт разгромленной и позаброшенной 62-й. Но выразилось такое усилие лишь в том, что половину стенок черной краской испачкал – да так и бросил, не захотелось больше возиться. Ожигов «сверкал» на сцене – но старые сценки были уже до такой степени «накатаны», что особых усилий или просто дополнительных репетиций это, собственно, и не требовало. Дашко периодически рожал перспективные идеи – которые ни он сам, ни кто-либо другой и не думали реализовывать. Балабанов бурлил энергией – приложить которую к любому конкретному делу было весьма проблематично. Да ведь и они уже «на выходе» из института были – большинство в 86-м на 5-й курс переходило. А какой-либо новой молодежи за ними больше не просматривалось – кому хочется возиться? И соответственно, само понятие «ВТО» тоже уверенно и неумолимо «катилось к финишной черте». А Селин в тот период от активной деятельности как раз отошел, на него и личные проблемы навалились, и по работе – он поначалу в МИФИ на реакторе остался, у Артемьева, а тут по каким-то причинам поругались, рассорились, даже не разговаривали – помнится, как в мультфильме про Простоквашино, общались исключительно записками. И Саша новое место работы себе искал. Что касается меня, то мой «творческий отпуск» вместо предполагаемых полугода затянулся на два с половиной. Как писал ранее, в 84-м работа в ВТО ни удовлетворения, ни вдохновения не давала – одну усталость копившуюся, и оставил я это без сожаления. А потом, вроде, как и «некуда» стало возвращаться. И незачем. Связь с объединением, которое и само-то стало полувиртуальным, носила чисто номинальный характер. Разве что на слеты выбирался – да и то не в Скнятино, а только – первокурсников, куда поближе. Приедешь, «нажрешься» с такими же, ВТО-шное прошлое лишь на слетах вспоминающими – вот и все. А если в кои веки в общагу выберешься – то опять же не в какое-то нелокализуемое ВТО, а конкретно – к «Адмиралу» в гости. Посидим, ностальгически «бутылку раздавим» за ностальгическими разговорами, ностальгические эмигрантские записи послушаем – они как раз тогда в моду входили, и – «разбежались» на неопределенное время. Я и не писал в тот период почти ничего. Для кого? Зачем? Пару раз только брался за «Форт-Сказку», но вскоре и забрасывал. А история с «Фортом» была следующая. В сентябре 83-го, когда общими усилиями «погромили» мою «Обувь», остались мы после обсуждения в 62-й – Миша Маркарьянц, девочка – фамилию забыл, «Мать-Моржиха» в «антиквартирьерстве» 83-го, и я. Настроение соответствующее – оба они в приглашенных участниках, то бишь, в сторонниках значились. Распили с горя бутылку «Сибирской», и расчувствовавшийся Мишка мне говорит: «Валера, напиши в следующий раз что-нибудь белогвардейское! Личная просьба!» И «запала» мне эта просьба… Буквально на следующий день одна из песен написалась, и первоначальные задумки сформировались. НО не чисто «белогвардейские». Это же еще не 89-й год был. Захотелось мне внешне эффектную, «белогвардейскую» форму спектакля соединить с абстрактным, общечеловеческим содержанием – в своем роде, линию «Нам оставаться» продолжить, противопоставления действительности и неких «сказочных» идеалов. Как раз написание этой вещи я и имел в виду, когда «творческий отпуск» брал. И возвращался к ней дважды, в 84-м и в 85-м. Но и из этого ничего путного не выходило. Ну, найдешь случайно пару удачных моментов, а остальное оказывается пустопорожней «водой» залито… А оттачивать, кропотливо дальше копаться, править – и настроения не было. Зачем и для кого? При очередной встрече «Адмиралу» за стаканом почитать? Так «овчинка выделки не стоит»! И дальше самых черновых набросков дело не шло. Попала вдруг творческая «шлея под хвост», дня три пописал, пока какой-то интерес есть, а дальше и надоедает – еще на год «забрасываешь». Глядя из сегодняшнего дня, понимаешь, что, наверное, он и нужен был такой перерыв. «Дозреть», что ли… А то, глядишь, так бы и «рожал» случайные скороспелки студенческого уровня – по инерции, не выходя дальше прежнего кругозора, во многом искусственно. Но с другой стороны, имел все шансы из своего «творческого отпуска» вообще не вернуться. К этому оно как-то и шло – повседневная рутина помаленьку затягивала, засасывала. И последние нити, связывавшие меня с ВТО, обрывались одна за другой. Где-то в феврале 85-го Маркарьянц женился – и с «горизонтов» напрочь исчез. А потом и с «Адмиралом» распрощались – у него срок стажерства кончился, и решил он по моему примеру в армию податься. А назначение получил в Хабаровск. К свадьбе Мишки и отъезду Сереги я тогда два альбома в подарок им сделал из коллажей по страницам наших свершений – и, кстати, когда делал, искренне считал, что эта работа и для меня является прощанием с ВТО-шным прошлым. Старые фотографии кромсал, не жалея – ну, кому они еще интересны будут? Как оно дальше было бы, сказать не берусь. Может, так и получилось бы постепенно подавить в себе творческое «я», вогнать в русло обыденных нужд. Может, какая-то другая форма его проявления и другая точка приложения подвернулась бы. А может, просто спился бы с тоски – со старыми ВТО-шниками, оторвавшимися от привычной творческой жизни, такое тоже порой бывало. А обратный толчок был, вроде, и незначительный. И случайный. Перед Новым годом, 86-м, послал я поздравления Саше Дашко и «Мамонту» (точную фамилию не помню – кажется, Мазнев) с того же курса, с которыми я в 84-м работал. Почему послал? Да просто так. Открыток с запасом купил, вот и оставались лишние. Но вдруг получаю письмо от Дашко – восторженное, душевное, обрадованное моей весточкой. Писал и о ВТО, и о надеждах на будущее, предлагал встретиться. В общагу я давно не выбирался, и времени не было, и лень. И телефона у меня не было – ответил снова письмом, назначил встречу, если захотят на станции Ховрино. Сашка приехал. Зашли мы в пивную возле станции, разговорились. Тут-то и узнал я о том, как они существуют, как мою «Грозу» ставили. И узнал вдруг, что та старая моя работа с их поколением не совсем даром прошла. Что-то им запало, что-то осталось. Рассказал, например, что тот номер «Йеллоу пресс», после которого скандал разыгрался, сохраняют чуть ли не в качестве священной реликвии. Что у этого номера с 84-го года поклонники не переводятся, и разошелся он куда дальше, чем я думал, совершенно непредсказуемыми путями – оказывается, ксерокопии отдельных выдержек из этого «Йеллоу пресс» уже по Москве гуляют, и в МГУ, например, такие «ксеры» по червонцу ходили (сумма по тем временам очень большая – батон стоил 13 коп., а килограмм вареной колбасы 2 р. 20 коп.). Разумеется, узнать подобные новости для меня было очень лестно. Но в дополнение рассказал Дашко, что по общаге обо мне настоящие легенды сложились – что есть, дескать, еще Шамбаров где-то за тридевять земель. И пишет он сейчас «Форт-Сказку». И когда-нибудь с ней непременно вернется – и вот тогда-то – у-у-у, какая это будет вещь! Нечто особенное, чудесное, незабываемое! Сами понимаете, какя мог после этого не вернуться? В марте-апреле взялся снова за «Форт-Сказку». Поднял старые черновики, выбрал из них рациональные зерна. И засел всерьез. Точнее, «засел» - не совсем корректно. Возможностей «засесть» у меня не так много было. Так я научился в электричках писать. Ехать час от Москвы до работы, час – обратно. Придумываешь и в любое другое время – в автобусе, дома, на службе, а в электричке записываешь. Когда вокруг народу много, от него легче «отстроиться» - как от некоего безликого фона. А придумывалось хорошо – словно все вдохновение, скопившееся за время перерыва, выход нашло. И задолго до окончания стало ясно, что в отличие от предыдущих попыток, на этот раз – получается. И действительно получается так, как раньше еще не получалось. Детально продумывал и выписывал по крупинкам – чтобы каждая фраза или абзац, как бы, отдельную сказку в себе содержали. Тут мне и уроки работы над Кривиным, и над Шварцем очень пригодились. Да еще и перестройка ведь началась, и вольно или невольно, вещь стала получаться многоуровневой. Чтобы кто как хочет, так и понимал, без дополнительного «разжевывания». Одни – как абстрактную сказку, поднимающую общечеловеческие вопросы. Другие – как отображение развала России. А третьи, если угодно – и как узкую ностальгию по ВТО-шному прошлому. Поскольку у меня это чувство тоже присутствовало, то и его я использовал, не спорю – но лишь отталкивался от него, моделируя на другие уровни. И опять, сказать честно, речь о моем личном активном возвращении в ВТО еще не шла. Сперва думалось – вот напишу и отдам ребятам, пусть ставят. А самому – где время взять? Трудности, то-се… Но, когда стал видеть, насколько удачной выходит пьеса, можно сказать впервые достиг профессионального уровня, то уже и жалко стало, если ее без меня делать будут. А дальше, встречаясь с Дашко, с Балабановым, заезжая в общагу, все полнее узнавал истинное состояние дел в ВТО и все более отчетливо понимал – без меня самого эту пьесу не поставит никто. И начал уже по-другому вопросами задаваться: а как бы выкроить это самое время? А вдруг получится? А тут – одно к одному. В июле 86-го в Чкаловской погиб самолет, который мы тогда испытывали. Кстати, катастрофа была очень значительная по масштабам. Хотя и при этом по случайности погиб всего 1 человек, Володя Кузьмин, но самолет был уникальный – материальные убытки исчислялись в 20 миллиардов (тогдашних). В наши средства массовой информации эта катастрофа тогда не попала – еще не то время было. Но «голоса» передали, и в тех кругах, которые «в курсе» находились, ее ставили в один ряд с другими крупными катастрофами того года. Говорили, что 86-й – год «трех Ч» - Челленджер, Чернобыль, Чкаловская. Потом еще четвертое добавилось – «Черное море», когда «Нахимов» потонул. А лично для меня это событие обозначило большие перемены. Во-первых, пока шли испытания, они отчасти удовлетворяли некие внутренние запросы. выработавшиеся в ВТО – в какой-то «нелинейности», что ли, если хотите – в романтике, иногда – в авантюре, а, порой, - и риске. А оборвались – и остался вакуум, который повседневной служебной рутиной уже не заполнишь. И, во-вторых, образовалось вдруг больше свободного времени. При испытаниях погибшего образца выявилось много неясных вопросов, и решили, пока будут второй строить (начиналась перестройка, и в итоге его так и не доделали), лабораторию для изучения некоторых проблем организовать – на начальство которой меня и назначили. А ведь я уже сам свое время планировал – знал, во сколько и когда могу с работы уйти. И уже можно было какие-то другие дела заблаговременно прогнозировать. К тому же, по характеру новой деятельности, я теперь должен был часто в Москву ездить в разные НИИ. А, значит, и сделать крюк в МИФИ особого труда при этом не составляло. Вот я и вернулся в ВТО.

ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ Если честно признаться, возвращаясь в 86-м в ВТО, каких-либо глобальных планов по его возрождению поначалу я не строил. В одиночку это было б и невозможно. Поэтому сперва я ставил перед собой куда более узкую задачу. У меня был «Форт» - и мне хотелось его сделать. Хоть годик еще пожить творческой жизнью – пока в ВТО кто-то остался, а на дальнейшее я и не загадывал. Но отсюда стала раскручиваться уже целая цепочка. Потому что «Форт» я мог поставить только в Скнятино – на институтской сцене мне бы его никакая цензура еще не разрешила. Да ведь дело в том, что и слеты в Скнятино «съехали почти на ноль». Туда уже большинство прежних ВТО-шников и ездить-то перестало. Например, в 86-м, на Первомай, по моим разведданным, было там всего человек 20, уже безо всякой организации, каждый сам по себе. Весь концерт – Семенов у костра стихи почитал, да зеленоградцы чуть-чуть «похохмили». Даже сцены уже не оборудовали. То есть, если я хотел показать спектакль, требовалось, по крайней мере, слет организовать. Реализовывать свой план я начал в сентябре – собрался и поехал в «квартирьерство» на слет первокурсников. Комендантом там как раз Дашко был, а за работой, за вечерними кострами понарассказывал я о «Форте», о своих задумках, и обрел безусловную поддержку со стороны «квартирьерской банды», «отиравшейся» тогда при ВТО – Рожнова, Балицкого, Попова, Постникова. Ребята были лихие – авантюрой только помани. А тут еще и авантюра такая захватывающая. Кстати, еще и надежные, в отличие от «действующих ВТО-шников» того времени. Но их поддержка давала мне только исполнительных помощников, на которых можно опереться в тех или иных конкретных действиях. А для начала глобальной организационной работы требовались сторонники куда более опытные и «авторитетные». Поначалу-то я надеялся Артемьева этим соблазнить – но ничего не получилось, он, по-моему, даже на указанный слет первокурсников не выбрался. Однако на тот же слет приехал Хуциев, застоявшийся без дела. И Селин, тоже решивший вернуться к творчеству после некоторого перерыва. Он тогда сценку «Фамилия» привез, свои задумки вынашивал, определенный энергетический потенциал накопил. И наши три «вектора» сложились. Вот только тогда стало возможно вести речь о некой попытке возрождения. Принципиального взаимопонимания мы тогда уже на слете достигли, а после, где-то в начале октября, встретились. Кстати, отнюдь не в 62-й – она своим жутким видом уж слишком раздражала и деловой атмосфере отнюдь не способствовала. Собрались на квартире у Селина, обсудили идеи каждого, удостоверились во взаимной готовности действовать, да тут же и образовали из нас троих Оргкомитет. Моя задумка о полномасштабном слете в Скнятино как раз «в струю» пришлась – в качестве конкретного стратегического мероприятия в рамках возрождения ВТО слет хорошо подходил: можно попробовать и ветеранов «вытащить», и молодежь (на тот момент гипотетическую) к традициям приобщить. А работать договорились «в параллель» - Саша новую Школу набирает и занимается с ней, я пытаюсь «стариков» поднять, кого получится, а Мелик – вроде как «знамя», и при необходимости того и другого своим «весом» поддерживает. И поехали – «дорогу осилит идущий»… К Селину в Школу сперва лишь несколько девочек набралось. Но он все равно, даже с таким узким контингентом, упрямо пробовал что-то сделать. А потом, привлеченная их сборищами, тем, что в общаге что-то такое интересное делается (ну, и девочками, конечно, тоже!), объявилась целая толпа бывших пограничников и армейцев. Сперва, как бы невзначай, «подкатились» - мы, дескать, с кем-то там в КВН играть решили (по-моему, тоже с девочками из 4-го корпуса), так не согласитесь ли нам немножко помочь – потренировать и проконсультировать? «Подкатились» - да так и «прилипли» к ВТО. Тут уж народу много стало, нужны стали для них свои органы внутреннего управления и все такое… И Хуциев с Селиным провели собрание – объявили, чтобы сами определили свою «власть» и «конституцию», а Саша с Меликом при этом вообще удалились, пусть решат эти вопросы без давления, самостоятельно. Вот и избран был Поречный со эванием «президента». Но, кстати, при всем «демократизме» этого звания порядки они у себя установили весьма тоталитарные. Однако оставалась в ВТО и жиденькая прослойка старшекурсников, со своими «управленческими структурами». И хотя вся их самостоятельная деятельность «напрочь угасла», «тусовались» в той же общаге, изредка появлялись в 62-й. А старшекурсник для первокурсника – лицо само по себе авторитетное, и возникли опасения, чтоб молодежь они собственным укоренившимся «раздолбайством» не «разложили». И в конце 86-го Хуциев произвел «переворот». Объявил все прежние титулы и руководящие посты недействительными, 62-я переходила в полное распоряжение поколения Поречного, признанного единственной «легитимной властью» в студенческой части ВТО. А околачивающихся без дела старшекурсников Мелик «низвел» до положения «рабов» - т.е., если хотят оставаться в объединении, пусть безоговорочно выполняют задания Оргкомитета и любого из его членов. Сказал, что, хотя сам по себе рабовладельческий строй – это, конечно, регресс, но намного прогрессивнее первобытно-общинного строя. После этих событий атмосфера в ВТО и впрямь оживилась. И 62-я стала приемлемый вид приобретать. До положения 70-х, конечно, как от земли до неба, но, по крайней мере, Каргинов серьезно за ремонт взялся, жуткую кирилловскую черноту на стенах закрасил, какие-то скамейки симпатичные сколотил. А я в это время в нескольких направлениях работал. Как и намеревался, начал репетиции «Форта-Сказки». Только теперь, когда более заманчивые перспективы стали открываться, эта постановка из самоцели в средство превратилась. Во-первых, на нее, как на наживку, было легче «старичье», кто куда расползшееся, на слет «вытащить». Просто в Скнятино или на молодежь посмотреть – еще поедут ли? А на спектакль, глядишь, и полюбопытствуют, кто-то заинтересуется. Опять же, раз на слете спектакль обещан, то это уже о некоем уровне организации свидетельствует. Ну, и во-вторых, теперь и для «воспитуемой» молодежи нужно было что-то серьезное показать, продемонстрировать, что ВТО-шное искусство не только «капустным» бывает. Но, ох, знали б вы, как тяжело давалась та работа! Что там «тащить бегемота»! Что там все прежние «Голландцы» и «Ну как вы тут, ребята»! Изначально, кроме меня, были задействованы Дашко, Балабанов, Рожнов и Оля Осипова. Но собрать вместе всего-навсего пять человек требовало просто неимоверных усилий. Как я уже упоминал, разгильдяйство уже успело укорениться на уровне жизненной нормы, в итоге репетиции в полном составе можно было по пальцам перечесть. На одной руке. Олег Рожнов текст всех ролей назубок выучил – потому что единственный ходил на все репетиции и дублировал то одного, то другого. Хотя сам играл в спектакле всего лишь барабанщика, и единственными его репликами были «Я!» и «Есть!» Жуткой моей ошибкой оказалось приглашение Оли. Только из-за того, что с огромным энтузиазмом восприняла и вызвалась. Текст она учить и не начинала. И не думала этого делать. Зато, когда появлялась на репетиции (если появлялась), принималась всем морочить головы. «А вот, когда мы работали со Струевым, Сергей Николаевич нам говорил…» И шло глобальное погружение в «систему Станиславского». А так ли она понимает свою роль? А вот тут роль можно понять так, а можно чуть иначе… А вот она с прошлой репетиции стала вдруг думать над такой-то фразой. Так ли ее нужно произносить – или не так… И перерыв в репетиции, когда с большим опозданием, уже не ожидаемая, возникала с невинной улыбочкой Осипова, превращался в эдакую бесконечную дискуссию. Никогда – ни до, ни после того, не снимал девочек с ролей. Это ж часто обидами чревато, раздорами. Но в тот единственный раз у меня просто выхода другого уже не было (кстати, и Селин назвал подобное решение «отчаянным шагом»). Предупредил, поставил ультимативный срок до марта – слова выучить!.. Вышел срок, позвонил – естественно, еще и не приступала… Вместо этого снова разговоры о «станиславских» интерпретациях своей роли завела. Тогда сказал: «Извини уж, Оля, предупреждали. Нам иначе просто нельзя, уже времени нет.» И ко всеобщему облегчению нашего микроколлектива роль была передана Ире Чернышовой (ныне – Ожиговой). Правда, тут должен и в пользу Осиповой несколько слов сказать – восприняла без обиды, без сцен, которые закатила бы на ее месте любая другая исполнительница. То ли действительно поняла безвыходность нашего положения, то ли пришла к разумному выводу, что так ведь и вовсе слов учить не надо. Или вот случай был показательный был с винтовками. Там были три винтовки в спектакле, и решили их сделать похожими на настоящие трехлинейки. Стволы я у себя на службе изготовил из стальной трубки, с гнездами под шурупы и приваренными к ним заточенными штыками – аж самому понравилось. А приклады взялся Балабанов сделать – у него, дескать, и доски подходящие есть, и любит он такую работу, просто-таки мечтает о ней. «Понукать» пришлось месяца три. «Да ладно, успеем, времени-то еще полно!» Наконец, «достал» я его. Выбрали они с Кирилловым выходные и объявили, что собрались для изготовления сих столярных шедевров. Потом еще недельку-другую «прижимать» пришлось, когда же они эти приклады притащат: «Ну как везти, груз-то объемный, это ж специальную ездку делать надо!» И добился – притаскивают в 62-ю с гордым видом три совершенно бесформенных огрызка трухлявых и гнилых досок. Трехлетний мальчик, решивший во дворе поиграть в «войнушку», скорее лопатку для песочка, а не эти штуки выбрал бы в качестве ружья из-за полного отсутствия сходства. А может, и в руки взять побрезговал бы из-за гнилого и грязного вида. А, если не побрезговал бы, то уж точно – от мамы по попе получил бы. Но Кириллов с Балабановым на взрыв моего негодования ничуть не смутились и спокойно разводили руками насчет своих изделий: «Так что же ты хочешь – доски трухлявые, крошатся, трудно им более похожую форму придать!» Словом, пришлось мне самому к Поречному обращаться, они с Каргиновым «сперли» лично для меня три хороших доски, запланировал лишний приезд в общагу и сделал все, как хотелось. А параллельно и организационная работа по слету разворачивались. Велась она в несколько «заходов». Собрал из записных книжек – Мелика, Селина, своих, адреса и телефоны всех возможных ветеранов и раз за разом всех их «доставал», расшевелить пробовал. В части дежуришь – человек 5-10 обзваниваешь. Но по телефонам я действовать не любил – каждый начинает в «выяснения лезть», все ему разжуй да в рот положи, чтобы он только согласился оценить – сразу выплюнуть или подумать… Словом, будто о личной услуге умоляешь. Так что больше действовал письмами, там хочешь – не хочешь, а прочтешь. А как реагировать – сам решай! Опять же, звонок – поговорил и забыл. А письмо – конкретная вещь, на глаза будет попадаться, напоминать о себе. Писал их тоже в электричках – от Ярославского до Чкаловской час езды – два-три письма подготовить можно. А открыток – еще больше. Первый «заход» был в октябре-ноябре. Пошли в почтовые ящики письма о создании Оргкомитета, о целях, которыми мы задались, о направленности на «слет возрождения», с просьбами свои предложения и пожелания присылать. Вторая аналогичная волна пошла под Новый год – каждому открытки с поздравлениями и, соответственно, напоминаниями. Третья волна – кажется, в феврале. С информацией о разбиении на команды. Слет-то провозглашался по старым, классическим традициям, а, учитывая разбросанность и разобщенность ветеранов, разбиение делалось за большой срок – чтобы хоть как-то со своими командирами связаться сумели. И от «классической» перетасовки пришлось отойти, хотя тут мы все втроем занимались – и Хуциев, и Селин, и я. Чтобы некую работоспособность обеспечить, разбили на 4 команды. Две – из нового, формирующегося поколения, их возглавили Поречный и Тихолаз. И две из ветеранов – Птичкиной и Зверева. (Потом квартирьерская шутка была: «Хорошо весной в Скнятино! На ветвях щебечут Птичкины, в лесу шебуршат Зверевы, в воде плещутся Поречные, на солнышке греются Тихолазы… Благодать!») Так вот, по командам Птичкиной и Зверева ветеранов разбивали не по тем или иным талантам, как прежде, а по вероятности выезда. По одинаковому количеству тех, кто уже дал положительный ответ, по одинаковому – «может, я поеду», по одинаковому - колеблющихся, по одинаковому – «мертвых душ», совсем ответа не давших.

Дополнительно, конечно, и командиры должны были с членами своих команд связаться, а я еще два «захода» сделал. На 8 Марта – при поздравлении всех ВТО-шниц. И где-то в конце марта – апреле. Тут я по всем адресам разослал пригласительные билеты на свой спектакль. Сделал их фотографированием коллажей – опять на дежурстве, там у нас по корпусу один человек дежурил, никто не мешает, один во всем здании – принес с собой все необходимое и наснимал десяток вариантов. Потом распечатал и тоже разослал – авось, кого заинтригует…

В целом, на всех этапах, получилось, если не ошибаюсь, около 300 или 400 посланий. НА которые было получено где-то 20-25 ответов. Правда, еще – телефонные… А ответы бывали совершенно разных сортов. Одни – восторженные, горячо «поддерживающие и одобряющие» - например, от Джилкибаева, Аркаши Гольцева, Шрамко. Причем «Шрамок», хоть сам заведомо не ехал, он на ледоколе «Россия» служил и в плавание уходил, но для успеха слета сделал все, что смог – какие-то предложения «своей» команде пересылал, сделал магнитофонную запись своих новых песен. да еще записал послание от Раи Павлючковой, жившей в Гатчине, «по соседству» с его Питером. Другие были настороженные, как от Струева: «А кто еще поедет? А кто все организует? А как там будет? А точно ли это?» Третьи теоретизировали, вроде Шурика Болгарова – дескать, если бы проводить так, как у них на Игналине слеты комсомольского актива проходят – тогда бы было другое дело… И место бы другое… И люди бы другие… И слет не ВТО, а как-нибудь пошире, на более высокий уровень выйти… Четвертые были скептические, как от Артемьева: «Да чего ехать-то? Выпить – так это и здесь можно». Пятые – переговоры вступали, на каких условиях они согласны принять участие в слете. Скажем, «жертвы» предшествовавших «гражданских войн», Жаравин и Гаврилов, специально для таких переговоров на заседание Оргкомитета приезжали с целым списком требований, вроде реабилитации «Сюрра» и Семенова, слетовской свободы творчества, отмены командно-административных методов и централизованного жесткого распорядка. Шестые вежливо разводили руками – дела, работа, семья… Седьмые просто игнорировали. Ну, и наконец, были такие, которые чуть ли не возмущались – будто им бестактно напомнили об интимных грехах молодости – Троицкий, Баканова, Лариса Миронова. И тем не менее, весной 87-го, еще до этого самого слета, можно было смело говорить, что общие усилия увенчались успехом. Снова в МИФИ действовал работоспособный костяк. К нему было привлечено внимание, вокруг него помаленьку стягивались и группировались интересующиеся. То есть, ВТО снова жило… Ну, а что оно стало работать не так, как прежде, а несколькими отдельными взаимосвязанными «тусовками», то это же произошло отнюдь не в результате каких-то «демократических реформ», а само собой так получилось. Так же, как раньше сама собой выработалась централизация.

ЭПОПЕЯ «БЕЛОГО БЕЗМОЛВИЯ» Разве мог я кому-то в 87-м уступить такую честь и удовольствие, как «квартирьерство»? Да и некому его поручить-то было, «квартирьерская банда» никогда в Скнятино не была, а от ВТО-шников вроде Кириллова и иже с ним можно ожидать и чего-нибудь, вроде упомянутых винтовочных прикладов. К тому же, хотелось и декорации для «Форт-Сказки» построить. Договорились ехать с Рожновым – он на «дипломе» был, с шефом заранее уладил. На должность «хозяйки» Чернышову пригласили. А чуть попозже Леха Балицкий со Славиком Поповым «пообещались». Ехать собрались на «полную катушку» - числа 15 апреля. И готовились загодя. Тогда ведь еще антиалкогольная кампания шла, спиртное, где «по талонам», где после длиннющей очереди по 2 бутылки в руки. А в Скнятино, как прикинули, вообще не достанешь – там это и раньше-то в дефиците было. Так чуть ли не с Нового года «копили». Потом в «Йеллоу пресс» шутка была о страшной и бесчеловечной пытке. которой подвергался Поречный – у него под кроватью наши запасы сосредотачивались и хранились. А весна в том году выдалась поздняя, в лесу еще снег лежал, это успели разведать. И вещей набралось множество – одежда теплая, слетовское имущество, вроде «задника», еще и реквизит к «Форт-Сказке», оставить его на кого-то другого я не рисковал. Да и еды на 2 с лишним недели – тоже не «хухры-мухры». Старались по возможности вес уменьшить, хлеб на сухари пересушили, водку в канистры перелил, чтоб стекло не тащить. И все равно, объем был огромным. Договорились о сопровождающих, чтоб заодно и на будущее дорогу к лагерю узнали. Поехали с нами Каргинов, Дивин и еще кто-то с их курса. Тронулся поезд от Москвы – глядим в окошко, а там – чем дальше, тем белее и белее. В сКнятино трудности сразу за мостом начались. В лесу снег по колено, а то и глубже. Тропинок протоптанных нет. Местные на лыжах ходили, но лыжня нашей тяжести с грузом не выдерживала, проваливалась. Приходилось пробиваться в прямом смысле слова (правда, потом выяснилось, что дорожка все же имелась – по льду. Но мы-то этого не знали). Сперва менялись в «голове колонны». Потом, когда почти все выдохлись, Дивин – вятский таежник, один направляющим встал. Тюк на плечи взвалил и попер, как лось, по целине дорогу «проламывая». В итоге, 5 километров до слетовской поляны часов 5 и добирались. Зато сама поляна предстала как благодатный желтый остров в снежном море – солнце тут лучше пригревало и песочек уже открыло. Провозгласили мы тут на радостях основание вольной казачьей станицы на сем месте – меня «атаманом», Олега Рожнова «есаулом», а ребята наскоро перекусили с нами и назад двинулись – им же теперь хоть на дневной обратный поезд требовалось успеть. Занялись устройством. Палатку поставили капитально, она у меня, хоть и простая была, но с самодельным тентом из оболочки аэростата. Из краев этого же тента перед входом «предбанник» соорудили, а с обратной стороны – небольшую кладовушку. Днище для тепла толстым «задником» устелили, а боковые стенки для утепления обложили с внешней стороны вязанками тростника. Все, вроде, нормально разворачивалось, и березовый сок вовсю шел, и под лучами солнца остатки снега с поляны на глазах исчезали. А в ближайшие выходные к нам Ира Чернышова приехала – провожали ее Кириллов, Балабанов и Попов, чтоб за субботу-воскресенье и нам чем-нибудь подсобить. Насчет «подсобить» оно не очень вышло – на радостях выезда в «пампасы» «заложили» слишком круто. Потом, разве что стройматериалы по старым лагерям помогли собрать. Да еще Кириллов «знатную» яму для мусора отрыл. Уже все, «назюзюкавшись», спать «расползлись», а он все никак угомониться не хотел. Я и сам носом клюю, и он сидит еле-еле, а болтает и болтает… Ну и решил его «трудотерапией» попользовать – ладно, говорю, раз спать не хочешь, айда поработаем. Вручил лопату – дескать, тебе ж это рассказывать не помешает. И он, пока со всеми сбоями описывал, как «Грозу» мою ставил, как раз и вырыл огромную ямищу. А к воскресенью погода резко переменилась. Ветер, тучи, снега повалили. Кириллов с Поповым уехали – потом еще следы их изучали, как они на обратном пути по лесу поблуждали. Балабанов еще на день задержался, а дальше уж – мы втроем. так сказать, посреди «белого безмолвия». Это не то, что в 81-м было, тогда поляну лишь тонким слоем припорошило – а тут выпало «будь здоров», сугробы намело. А кончило мести, небо прояснилось – и мороз ударил. Термометра у нас, конечно, не было, но по утрам и вечерам уши, нос, щеки пощипывало. Березовый сок на «дойном дереве» так и застыл причудливыми сосульками. На ночь чай в кружке или котелке оставишь – утром над костром греть надо, чтоб ледышку из посуды вытряхнуть. Ночи – в каком-то полусне были. Ирина посередке спала, так ей между нами жарко. А мы у стенок – «коченеем». По утрам выползаем из под заснеженного тента, зуб на зуб не попадает, руки-ноги не действуют. Первым делом костер разводишь, котелок для чая ставишь. Благо за водой ходить не надо – подкидывай снег по мере таяния. Но ждать, пока все это «раскочегарится» и вскипит, сил нет. Поэтому готовилось предельно-упрощенное блюдо под названием «салата» - в миску строгаешь мерзлое сало, режешь сырую луковицу и все это заливаешь полузастывшим майонезом. И под такую закуску выпивалось пол-литра водки. Но, кстати, ничуть при этом не «косели» - только отогревались и начинали людьми себя чувствовать. «Полярный» видок был у всех еще тот – Ирину мы, например, «умкой» прозвали, уж больно она в телогрейке, ватных штанах и большой армейской шапке с опущенными ушами медвежонка напоминала. Особо много построиить в таких условиях, конечно, не удавалось – кухню сделали, туалеты, для своего быта столы, костровище, «козлы». А остальные силы на борьбу за существование уходили. Костер-то должен гореть постоянно, а попробуй для него дрова потаскай по колено в снегу. Без такой мощной и надежной силы, как Олег, вряд ли бы мы выдержали. Завалили, скажем, с ним чересчур большое дерево, я за тонкий конец беру – и то тяжело. Предлагаю пополам разделать. Он говорит: «Да ладно, давай я один попробую» - сам на плечо взваливает и тащит. С природой настолько сжились, что уже какие-то первобытные инстинкты просыпаться вдруг начали. Таскаем, например, бревна в лагерь. Одно отнесли – дальше уже по собственным следам. И обращаем внимание, что в одном месте – открытом, ровном, без препятствий, наши следы крюк в сторону дают, а потом опять на прямую возвращаются. Подивились – чего это мы тут с тобой отклонились? А потом выяснилось, что под снегом там яма была – о которой не знали и под сугробом совсем не заметная… Но как-то чисто инстинктивно мы как раз ее обошли. Несмотря на трудности, жили весело, с окружающей действительностью освоились, по вечерам даже творчеством занимались – сочинили большую квартирьерскую программу. Неделя миновала – в пятницу Ира уехала, у нее в Москве дела были. А в субботу поутру Балицкий с Поповым прибыли. И одновременно, как «второе действие», в природе – новая смена декораций. И мороз со снегом первой недели нам благодатными цветочками показались. А тут потеплело, ветер сменился на противоположный. И понес на нас те же самые тучи – но теперь они сыпали обложной мокрый снег с дождем. Хуже для «пампас» вряд ли бывает. В палатке торчать – замерзаешь. У костра – промокаешь. Да и гаснет он то и дело, мокрые дрова гореть не хотят. Хорошо хоть, к этому времени была у нас кухня сделана – просторная «халабуда», со всех сторон обтянутая полиэтиленом. В самую непогоду там и отсиживались. А уж горячую еду или чай приготовить – это когда как получится… Разжечь огонь, а тем более, поддерживать его – проблема… Так, Балицкий в «квартирьерской иерархии» всегда себя на должности «фельдкурата» числил. А тут мы его единогласно «шаманом» определили. Скажем, Славик разожжет с огромным трудом. по микроскопическим щепочкам – у него это лучше всех получалось – и уже, вроде, покрупнее подбросить – гасло мгновенно. В таких условиях уже не выдерживали, помаленьку стали «расклеиваться». Леха совсем «рассопливился» – пытался лечить себя «народными средствами», засовыванием в нос и за уши зубчиков чеснока. Тут уж и совсем шаманский вид приобрел – меховая шапка с ушами опущенными, только нос высовывается, а из него – чесночные зубцы торчат, как кабаньи клыки. А мы ему всячески запрещали носовой платок стирать – это его действо к натуральному шаманству приближалось. Как постирает – новый заряд дождя… Потом и мы с Олегом «расклеились». Чувствуем – температура, слабость, познабливает… В один из дней Славик с Лехой куда-то на острова по льду ушли, а у нас и сил не было. Забрались в палатку, наглотались аспирина, кое-как пригрелись спинами и «провалились» в некое тяжелое полузабытье. А очнулся я от того, что кто-то меня тормошит и… физиономию лижет. Открываю ошалело глаза – собака в нашей палатке. Повизгивает радостно, мордой тычется. потом выскочила наружу, полаяла – и снова ко мне. Вылезаю – оказалось, егерь на лыжах заглянул. Говорит – увидел палатку заснеженную, подумал, что тут живых не осталось, замерзли… Вот и послал пса проверить. Поговорили, выяснилось, что никого из старых знакомых по 83-му уже и нет. Кто спился, был там егерь Сашка, нормальный парень – утонул, а приятель наш Женя Самсонов уехал в Киргизию, в какой-то тамошний заповедник. Пока болтали, псина, щедро мною угощенная, резвилась вовсю, по поляне круги и «восьмерки» выписывая. И, наверное, от избытка чувств флаг наш слетовский стащила и закопала где-то. Лишь когда снег потом сходить стал, нашли. Но, кстати, этот день как-то и выдался критическим. Дальше вдруг и погода стала улучшаться – и наше самочувствие, и настроение, и работа веселее пошла. Славик с Лехой столовую возводили, мы с Олегом бревна им подтаскивали. А мачту с флагом (когда он нашелся) решили такую высокую сделать, как никогда – не в землю ее врывать, а приколотить к верхушке большой сосны. Послали на дерево лезть Балицкого – все-таки «шаман», ему в случае чего с «духами» договариваться сподручнее. Систему блоков придумали, чтоб мачту к нему поднимать: тоже ведь «дровеняка» ого-го!.. Кое-как подняли, подтянули – и получилось, закрепили… Хватало и других интересных казусов – например, с животными. Крупные хищники на этот раз ни лично, ни посредством следов в окрестностях не проявлялись. Зато прочая фауна своим вниманием часто баловала – и, наверное, из-за поздней весны усиленно «харчилась» за наш счет. В самый день приезда разложенный завтрак на тряпке оставили и пошли с Олегом на берег прогуляться. Возвращаемся – колбасы нет. Потом огрызок далеко в стороне обнаружили, а рядом на снегу – следы лисичкины. Судя по следам, она пару раз и на кухню к нам наведывалась. А заячьи следы прямо вокруг палатки находили – он нас один раз даже разбудил, ни с того – ни с сего вздумалось ему по палатке лапами побарабанить! Подумали – приехал к нам еще кто-то, выскочили – по следам увидели, кто «приезжал». Чайки – те паслись постоянно, как что неосторожно на столе оставишь, отойдешь, спикирует и схватит. Однажды связку сосисок унесли на глазах – штуки четыре. Ну, а вороны, те были нашими «соседями», у них по краям поляны несколько гнезд имелось. Но они, что интересно, действовали всегда в четкой организации. Одна всегда «на стреме» остается на верхушке дерева, а другие – в нашем хозяйстве «промышляют». Вылазим утром из палатки или возвращаемся с дровами из леса – дежурная ворона тут же карканьем сигнал подает, и со стола, а то и из-под двери кухни несколько штук выпархивают. Пакеты с крупой проклевывали, сухари потрошили, а уж большой брусок масла со всех сторон исклевали. И вот сидим как-то за обедом. а Балицкий тоном жильца коммунальной квартиры поднимает задевший его вопрос: «А вот хотел бы я знать, кто это использованную туалетную бумагу по лесу раскидывает? Есть же уборная!..» Мы ему поясняем, что это вороны – и как раз из уборной ее достают… Леха позеленел. икнул, глядит на масло, которое перед этим «лопал» с аппетитом, и выдавливает сквозь спазм в горле: «Понятно. А потом, значит, сюда прилетают клювики чистить…» Еще интересная история с «машками» была. Из-за экстремальных условий наши запасы спиртного иссякали быстрее, чем рассчитывалось. Хотя при улучшении погоды нормы мы, естественно, снизили, но до слета все равно – «не дотягивалось». Но имелись еще «машки» - в связи с антиалкогольной кампанией решили мы эксперимент провести и попробовать в «пампасах» брагу изготовить. Рецепт – кипяченая вода, рис, изюм, сахар, дрожжи, марлей прикрыть и дней 10 настаивать. В домашних-то условиях нормально получалось. градусов 10-12. А вот получится ли в лесу? Нас этот вопрос и теоретически интересовал, кто ж его знает, насколько еще Горбачев винно-водочные «гайки закрутит»? Лишние ведра до слета все равно оставались, необходимые ингредиенты мы взяли, и три ведра бражки поставили. А «машками» прозвали бродильные бактерии, которые в этих ведрах, стало быть, живут, и процесс брожения обеспечивают. Пузырьки идут – «о, машки тащатся!» Ох, как за ними «ухаживали» в период непогод! «Машкам» же положительная температура для жизнедеятельности нужна, замерзнут – и все!.. В морозы ставили ведра на ночь на горячую землю разогретого костровища. Утром заглядываем под крышку: «Как там наши машки – живы?» Днем ставили поблизости от горящего костра, щупали, не слишком ли горячо – перегревать их тоже нельзя… Как бы то ни было, «машки» выжили, но все же холодновато для этих самых их процессов оказалось, в двух ведрах бражка дошла всего лишь до уровня хорошего кваса. Мы потом на слете друзей им угощали. А вот в одном, поставленном не на воде, а на березовом соке (пока еще он шел) – получилась! Попробовали – оно!.. По кружечке «врезали» - «в башку ударило»! Хотя, вроде, к более крепким напиткам уже привыкнуть успели. И вкус был приятный – словом, очень нас тогда сей успех порадовал. И еще – мы каждый день «Адмирала» ждали. Он в конце 86-го как раз перевелся в Подмосковье (шутка ходила – «сменил Хабаровский край на Шамбаровский…»), в декабре встречались с ним у Рожнова дома, и за столом он всей душой пообещался ехать с нами. Потом, ближе к делу, отвечал осторожнее – что на две недели, - это, вряд ли, но на одну – точно «вырвется»! И выходило, что он должен появиться где-то вместе с Балицким и Поповым. А я ребятам про «Адмирала» и наши с ним похождения понарассказывал – и про волчью эпопею, и про мосты, и про «парфенончики». Так что и другие заочно прониклись к нему уважением и ждали такую подмогу с искренним воодушевлением. После приезда Славика и Лехи мы «Адмиралу» даже ужин оставили – наверное, другим поездом появится. И на следующий день оставили – ну, задержали человека дела на денек, обещал же, значит, появится… В критические дни дождей со снегом, когда лишь каким-то усилием воли держались, отношение к приезду «Адмирала» стало, как в дни Сталинграда – к неоткрывающемуся Второму фронту… То бишь, изобиловало «крепкими выражениями». А уж дальше, когда все на лад пошло – опять же, как ко Второму фронту в период побед – скептическим, поскольку ясно было, что уже и сами справимся… Но «оставлять «Адмиралу» ужин» стало ежевечерней традицией – только под этим названием все объедки в одну миску сваливались и оставлялись на столе – «это для «Адмирала», ведь уже неделю в дороге, небось, устал, бедолага, нужно же о нем позаботиться!» «Соседки» - вороны этой оставляемой миске всегда бывали очень рады. А «Адмирал» появился утром 30-го апреля, когда уже и другие ВТО-шники съезжаться начали. Причем, появился в совершенно невменяемом состоянии и ставил палатку ровно 2 часа, прежде, чем получить возможность в ней «отрубиться». Народу собралось не так много, как на самых крупных слетах, но по сравнению с предшествующими «пустыми» годами вполне достаточно. В ВТО-шном лагере – человек 60. И зеленоградцы приехали, полные энергии, готовые и пить, и творить – а, точнее, по своему обыкновению, делать и то и другое одновременно. Жаравин, Гаврилов, «Сюрр», Семенов и вся прилегающая им толпа отдельно встали – и вели себя очень настороженно. Держались в сторонке, как бы, наблюдателями, а для уточнения пустяковых вопросов делегации «парламентеров» присылали чуть ли не с белыми флагами. Если не ошибаюсь, даже в параде и концерте не участвовали – в сторонке «паслись». А какой-то свой импровизированный мини-концерт в собственном лагере устроили… Но прошел слет по полной программе. В первый день – открытие, «парадные» мероприятия. На концерте мы с самого начала ударный тон задали программой Оргкомитета – я как раз в 86-87 г.г. освоил технику и специфику жанра коротких шуток, до этого лишь отдельные удачными получались, а тут открыл для себя основные закономерности их написания. Ну, а над чем «хохмить» - хватало в избытке, «перестройка» же шла. Вот и был на слете первый массированный выход моих «болтов» в исполнении Хуциева, Селина и меня. И «Форт-Сказку» показали. Хотя и не без накладок. Например, не учли особенности освещения костром – видно только то, что на полметра и выше от земли, а что ниже – остается в темноте. Поэтому многие наши задуманные эффекты, вроде фонтанчиков песка от «пуль» в сцене боя, для зрителей были совершенно незаметны. Или вот декорации – строили мы их с Олегом по бокам, на манер кулис – обломки обгорелого палисада, а то, что на «авансцене» - воронки, окопы – оно тоже внизу и не видно. Мало того, с правой стороны между «кулисами» и костром Олег самолично замечательную траншею отрыл (как раз перед этим в лагерях натренировался). По замыслу, эта траншея должна была отделять сцену от зала. Но в темноте и ее не было видно. А все идущие на концерт, стремились занять местечко поближе к костру – видели, что сбоку костра свободное место, «перли» прямым ходом туда и проваливались в траншею. И так один за другим, как на конвейере. Одни еще чертыхаются, на ноги поднявшись и выбравшись, а туда уже следующие за ними летят… Но спектакль сделали «на одном дыхании» - если и были огрехи, они текстовкой компенсировались. И сброс копившегося нервного напряжения был такой, что после показа все участники в какой-то прострации пребывали. Ни на что больше сил не было… На следующий день «пресс-конференция» прошла – Мелик представлял молодежи особо известных в прошлом ВТО-шников. Прошел КВН между двумя «молодыми» командами. Прошел командный концерт. «Молодые» команды и в КВНе, и на концерте показали себя блестяще, вполне зрело, на уровне лучших команд «исторических слетов» прежних лет. А «старые» команды не показали практически ничего. Правда, одна из них – кажется, Птичкиной, сделала пародию на мои ранние произведения, но из молодежи никто этих произведений не знал, так что и пародия не воспринялась. Другая и на такое оказалась не способной. И еще во второй день погода опять шуточку сыграла – но теперь в противоположную сторону. Теплынь грянула полная, даже жара, солнце вовсю «кочегарит» - и настроение создалось совершенно расслабленное. КВН посмотреть народ еще собрался, а с «пресс-конференции» «расползаться» стали – кто загорать, кто наоборот, в «теньке покемарить». Так что и многочисленные задумки Хуциева остались нереализованными – одни подготовленные проекты сокращать пришлось, другие – и вовсе свернуть. Но что еще любопытно, то самое «старичье», которое я же с таким трудом на этот слет вытаскивал и выманивал, в заключительный вечер после концерта вздумало по прежним «погромным» методикам «обсуждение» моего спектакля устроить. То бишь, перекрестную экзекуцию автору на потеху собственному самомнению. Там ведь в конце спектакля идут прямым текстом оскорбления публики. И вот, когда сами в «Нам оставаться» оскорбления залу бросали, это было нормально, «хороший сценический прием», чтоб, так сказать, задело больнее, сильнее в душу запало. А то, что сейчас сами стали точно такой же «публикой», точно такой же «среднестатистической», и настолько же, если не больше, выпадов со сцены заслуживающей, этого почему-то никому и в голову не приходило. Обидным показалось. И как в прежние годы, когда «общество» на кого-то ополчалось, «бочка покатилась»: «Где Шамбаров?.. Подать сюда Шамбарова!.. А вот мы его сейчас спросим!..» Расположение у костра имеет одно интересное преимущество – видно только тех, кто сидит в первом ряду или встает. А уже со второго ряда сидящие неразличимы, представляя собой общую темную массу. И вот я удобно разместился как раз во втором ряду, за спинами самых возмущенных, уютно устроившись между Леной Зуевой и Олей Осиповой. Сказал им: «Тс-с-с» - и девочки, жутко довольные нашим маленьким заговором, еще и знаками внимания окружили – то и дело перехватывали для меня передаваемые кружки с глинтвейном. Сидел себе сзади, и чем больше слушал, тем большее удовлетворение получал. Значит, спектакль действительно удался. Ведь как раз этого я и добивался. И еще был любопытный момент – на защиту «Форта» дружно выступили первокурсники: Каргинов, Растунова, Сайкин, Дивин… «Старики» попытались было от них просто отмахнуться, рот заткнуть – как раньше могли заткнуть какому-то там «школьнику». Да ладно, дескать, уж вы-то помолчали бы! Но – «осечка!.. Не затыкается!.. Прежние-то авторитеты только в своих воспоминаниях таковыми остались, а отнюдь не для «молодежи». Это был последний скнятинский слет, проводившийся по «классическим» правилам: с командами, оргкомитетом, исчерпывающим распорядком дня. Команды, сформированные произвольным подбором из людей разных поколений, показали полную неработоспособность в творческом плане – для них только связаться друг с другом и то было проблемой. Ну, а поскольку и формы работы объединения в целом переменились, от «монолита» - к нескольким творческим «тусовкам», то и к дальнейшим слетам стали готовиться такими «естественными» подразделениями. Что же касается задач, которые мы ставили перед собой, замышляя этот слет, то все они были успешно выполнены. Новое поколение ВТО не только продемонстрировало себя и заявило о себе, но фактически, сдало экзамен на зрелость. Публика-то подобралась не простая, а весьма придирчивая, опытная, уже привыкшая сравнивать прошлое с настоящим. И выиграв в ее глазах, ребята могли теперь считать себя полноценными ВТО-шниками, ничуть не уступающими ВТО-шникам «былинных времен». А воочию удостоверившись, что ВТО снова живо, к нему и из «старых» поколений потянулись те, в ком еще сохранилась тяга к творчеству. Артемьев и Шарапа – эти ненадолго, на одну агитбригаду хватило… А потом более прочно – Трибелев, Струев, Гаврилов, Жаравин, Хрипко, Кудрявцев, Алексеев, Разумовский… И наконец, возобновились заглохшие было слеты в Скнятино – которые и продолжаются вплоть до нынешних времен.

СЛЕТЫ – «КОЛХОЗНАЯ» Когда из-за соседства запасников – переподготовщиков решено было оставить Павловскую Слободу, слеты первокурсников переместились на ст. Колхозная. Насчет точного времени этого переезда боюсь соврать – или 1983 или 1984 год. Но для меня такой переезд оказался связан с одним приключением. О расположении нового места я успел узнать лишь приблизительно – дескать, если из Москвы ехать, по левую руку от железной дороги. Комендантом тогда был «Адмирал», он в понедельник должен был с квартирьерами выехать. А во вторник мне вдруг совершенно неожиданно удалось с работы отпроситься. Искать кого-то, дорогу уточнять – так ее тоже почти никто не знает, день, а то и больше потеряешь – ну, а я, понятно, всей душой туда уже рвался. И решил – поеду так, а там как-нибудь. У моего покойного деда не очень далеко оттуда дача была, когда-то за грибами с ним ходили, и окрестности я в «десятом приближении» знал. Поэтому и решился – ну, поброжу немножко, не найду, что ли? Однако, ошибку сделал – чтоб по метро, по пересадкам не прыгать, показалось куда удобнее на «сквозную» электричку сесть, которая с Рижского направления через всю Москву – и на Серпухов идет. Во-первых, дождался ее отнюдь не по расписанию, во-вторых, на добрый час она между Каланчевкой и Курским «застряла», сколько-то еще на Курском «проторчала» - другие отходят, а наша – стоит… А в пути ей маршрут переменили, до Подольска доехали – «поезд дальше не идет». И дальше не везло – дождался там поезда – оказывается, что на Колхозной не останавливается… Короче, вместо планируемых часов трех дня, доехал я уже в сумерках, когда почти стемнело. Где тут по окрестностям бродить? И куда приткнуться? Назад возвращаться, что ли? Все же решил попробовать, «поспрошать» - вдруг кто из местных чего подскажет? Но и местных-то не видно, по домам уже сидят. Только за дорогой, через поселок идущей, один пьяный маячит, пошатываясь. Я к нему – закурить предложил, так и так, не подскажешь ли ты? Он изрек: «Я не знаю, но, наверное, дядя Миша знает. Пойдем…» А дальше история напоминала русские сказки – помните, про «деда-всеведа» или бабу-Ягу, когда собирает сей персонаж «буйные ветры» или там, птиц небесных, гадов морских, и вопрошает, не видал ли кто из них Марьи-царевны, дороги в тридевятое царство и т.п. Привел меня мой спутник на автотракторную базу, там маленький костерок горит, старичок сидит – видать, сторож, а вокруг кольцом расположились шоферы, трактористы и слушают, разинув рты, как дедок им что-то «заливает». Говорит мой провожатый: «Вот, дядя Миша, помочь надо хорошему человеку…» Пригласил меня дедок присесть, изложил я ему свою проблему. «А вот мы сейчас у ребят спросим, - кивает дядя Миша. – Они далеко ездят, по всем уголкам заезжают, может, кто и видел…» И точно, один из шоферов вспомнил, что когда был на таком-то поле, то, вроде, замечал там людей, похожих на студентов. И, кажется, они где-то там расположились. Объяснили мне, как туда проще дойти в темноте, чтоб не заплутать – и точно, нашел я лагерь!.. Не помню уж, кто открыл место на Колхозной, но на этот раз, кажется, не «пампасники». Были у него определенные преимущества – скажем, добираться ближе, а, если на «попутке», по Симферопольскому шоссе, то вообще до Москвы «рукой подать». Но по другим параметрам было оно намного хуже, чем Тучково или Павловская Слобода. И лесов таких живописных тут не было – так, мелколесье, клочки какие-то, затесавшиеся между дорогами и полями. И грязнее тут лес был, и оврагов таких живописных для «тропы ужасов» не имелось – так что на Колхозной ее и перестали делать. Правда, в 87-м или 88-м поколение Поречного попыталось ее восстановить, и даже говорили, что у них «получилось», но сам я их «тропы» не видел, а в то, что «получилось», не очень верится – по своему опыту знаю, сколько народу и какая подготовка требуется для хорошей «тропы», а у них тогда человек 5-6 этим занималось. Для «реквиемов» здесь имелся большой и достаточно красивый памятник погибшим воинам Отечественной. По воспоминаниям о последнем павловослободском слете я на первом «колхозном» попробовал было уже целенаправленно поискать бабушку или старичка, способных своими словами о войне поведать. Но не тут-то было. Местные отмахивались, даже говорить не желали – езжай, мол, в поссовет. А в поссовете, где попытался справки навести, мне гордо сообщили, что у них военно-патриотическая пропаганда находится на высоком уровне, поставлена на официальную ногу, подайте, дескать, официальную заявку в совет ветеранов, и оттуда направят для выступления хоть одного, хоть нескольких – у них хорошие «выступальщики» есть, постоянно по собраниям и митингам на трибунах… Сами понимаете, что таких-то ветеранов нам было и «даром не нужно» - и свои институтские имелись, способные по три часа одни и те же нудные «штамповки перемывать». И «реквиемы» на Колхозной стали делаться упрощенно, с «шаровско-артемьевской» магнитофонной записью. В 87-м мы еще попытались оживить это действо, восстановили «реквием» по сценарию 79-го года, по письмам погибших солдат – с Поречным, Балицким и Кирилловым. Но дальше и общественно-политическая обстановка стала меняться. Поминать одних лишь воинов Отечественной – когда отовсюду посыпались цифры жертв сталинских репрессий, локальных войн, восстаний, голода, стало уже и не совсем корректно. В 88-м я попробовал более общий сценарий написать, но вышел он мертворожденным, до претворения его в жизнь и «руки не доходили». Да и вообще, мероприятия парадно-политизированного плана стали на молодежь действовать отталкивающе. И с 88-го «реквиемы» перестали проводиться. По-моему, и спортмероприятия прекратились тоже с 88-го. Тогда еще дождь добавился, «подтолкнул» к их отмене, а потом и на будущее подумали – да ну их!.. В общем, нового на слетах в Колхозной было уже мало. Сначала они выглядели в достаточной степени «инерционными», по накатанной колее – тем более, что как раз 84, 85, начало 86-го – это годы ВТО-шных «разброда и шатаний», в объединении тоже лишь несколько человек по инерции работать продолжало. В 87-м получился «всплеск» - когда и поколение Поречного в полной силе оказалось, и прежнее – еще не рассеялось. А с 88-го слеты первокурсников «покатились к затуханию». Хотя, конечно, интересные случаи и здесь бывали. Например, когда Косовскому пришла идея восстановить сценку «Ковбои» прежним составом да еще и с новыми добавлениями. От Москвы недалеко, поэтому туда и пианино вывезли. А из факбюро Тарасов услуги предложил – он был мастером спорта по стрельбе из лука, орудие свое привез, репетировали, как и откуда стрелять, чтобы стрела рядом с головой «переводчицы» втыкалась. И в начале сценки «пьяные команчи», размалеванные на мотоцикле приезжали и стреляли. Моя сестра, переводчицу изображавшая, чрезвычайно тогда рисковала, поскольку «пьяные команчи» ко времени представления и впрямь очень уж сильно «нагрузились» - видать, в образ входили. Еще особенностью слетов на Колхозной было «мародерство» - неподалеку от лагеря, за леском, обнаружилось картофельное поле, и квартирьеры стали туда набеги совершать. Особенно такие операции под покровом ночи Балицкий любил – по-моему, самым заслуженным мародером себя зарекомендовал. Зато в очередной раз приехали, картошки уже не покупали – зачем тратиться и тащить, на месте «намародерничаем»! А поле оказалось не картошкой, а кормовой брюквой засеяно… А как-то мы неподалеку там свалку открыли интересную – дачный поселок строился, и весь хлам в один перелесок выбрасывали. Обратил я на нее внимание по дороге со станции, и отправились мы на свалку с Рожновым. Чего только не набрали! Десяток банок с краской початых, лопат штук шесть вполне нормальных – только ручки сломаны, еще что-то из инструментов, проволока, большие обломки фанеры. Тогда как раз дефицит со стройматериалами выдался, и очень все это пригодилось. Но мы и просто для «выдрючивания» прихватили, чтобы лагерь украсить – корыто, кукол поломанных, детскую машину педальную. В эту машину мы весь свой хлам упаковали, привязали к ней веревочку и потащили. Как уж в ту пору автоаварий не случилось – ума не приложу, потому что движение на Симферопольском шоссе было весьма оживленное, и надо было видеть, какими ошалелыми глазами водители на нас пялились: прутся через дорогу два здоровых небритых дяди и тащат за собой помятую детскую машину на веревочке… Это в 86-м происходило, и тогда же у нас с Олегом эпопея с досками вышла. Доски, из которых сцены строились, иногда потом на какие-нибудь общажные ремонты уходили, однажды и на ремонт 62-й, но часто оставались бесхозными. И в 85-м тот же факбюрошник Тарасов, парень деловой, сумел их легко продать дачникам – после чего выручку и привез уже в жидком виде. Вот и мы с Олегом то же самое задумали. Разобрали сцену, я у кучи сторожить остался, а он по дачным поселкам пошел. Ходил-ходил, и просил-то копейки, но никто не берет. А к нашему лагерю вдруг «грибники» зачастили – стороночкой ходят, так и эдак досочки осматривают, но чтоб купить – ни-ни!.. Только посмеиваются. А как же – мы уедем, все и так им достанется, задарма. И очень нас с Олегом это разозлило. Решили проучить на будущее любителей дармовщинки. Полили остатками краски, чтоб горело лучше, и подожгли. Горело точно - «синим пламенем»… Кстати, как раз тогда я совсем больным уезжал. В квартирьерах особым шиком считалось к приезду основной массы в порядок себя привести, умыться, побриться, одеться почище – и я специально для этой цели взял с собой белую рубашку. А когда уже народ съезжаться начал, поскользнулся на мокром склоне и спину травой «зазеленил». Обидно стало, быстро застирал в ручье, а сушить уже некогда, так и надел, прикрыв мокрую спину курткой. И уже к вечеру зазнобило, «в разлад пошел»! А к понедельнику, когда с Олегом уезжали, совсем «расклеился»… Домой приехал – «сорок»! Неделю в госпитале провалялся с подозрением на воспаление легких. Впрочем, на Колхозной место было вообще нездоровое. В отличие от Скнятино, Тучково, Павловской Слободы, оттуда многие больными возвращались. Там и лес какой-то нездоровый, не светлый и величественный, а вторичный, «чернолесье» - осины, ольха, ива, подлесок сильно бузиной зарос… Где-то с 87-го или 88-го на слеты вообще перестали выезжать представители деканата, преподаватели, кураторы. Так что на слетовскую трибуну теперь поднимались и речи «толкали» «председатель Совета Старейшин ВТО» Хуциев и «председатель Совета Ветеранов ВТО» Селин, флаг слета поднимал «ветеран Афганской войны» Поречный (это был не флаг факультета, а ВТО), а вместо преподавателя военной кафедры клятву принимал у студентов «майор Шамбаров». Но уже и самих студентов – первокурсников выезжало все меньше. Организационная работа на уровне факультета больше не велась, деятельность факбюро в условиях «перестройки» тоже «затихала», мероприятие стало не обязательным – а интерес к какому бы то ни было самодеятельному творчеству в тот период быстро падал. Зато все больше выезжало «хвостов» - студентов второго и более старших курсов, уже знающих дорогу на слет, знающих время его проведения и выбирающихся туда на самостоятельные «пикники». Сперва они ставили свои палатки и разводили костерки поодаль: во времена оны это не поощрялось, деканат обычно строго предупреждал о запрещении появляться вблизи лагеря первокурсников, особливо в нетрезвом виде, и «хвосты» отлавливались оперотрядом. А контроль исчез – и их палатки стали чуть ли не вперемежку со слетовскими ставиться. Да и «хвосты» появлялись все более далекие, уже «друзья друзей», никогда ничего общего ни с МИФИ, ни со слетами не имевшие. Так, в 89-м мы с Рожновым подобрали в лесу девчонку из МАИ в невменяемом состоянии. Приехала с приятелями, напилась, они там ее и бросили. Кое-как в чувство привели, помогли до Москвы добраться. Постепенно сходило на нет и слетовское строительство. После того, как электронщик Комарницкий отошел от активной деятельности, его детище – «хаза» приобрела роль чисто вспомогательного складского помещения – для ведер, продуктов, реквизита. Ее и строили все меньше и грубее. А после 87-го перестали делать совсем. После 88-го перестали строить трибуну. Она и не нужна уже была – не набиралось такой толпы людей, над которыми говорящему требовалось бы возвышаться. И так встань кольцом на поляночке – все друг друга видят и слышат. Все с «большим скрипом» выписывались доски для сцены – наконец-то на общественные мероприятия деньги считать и экономить начали – и в 90-м году их не дали совсем. Но это-то как раз было вовсе не смертельно, я тогда просто предложил на соседнюю поляну переместиться, где никакой сцены достраивать не требовалось, а можно было поставить один «задник», как в Скнятино. Даже спектакль «Паук» там показали. Но уже и по всем другим параметрам слеты первокурсников к концу подходили – самих первокурсников приехало человек 50, а то и меньше. И неизвестно сколько неуправляемых «хвостов», в массе которых тут же затерялись и так же напились эти первокурсники… Да еще и дождь… Да еще и обнаружилось, что к месту наших слетов вплотную приблизилось строительство проселочной дороги. И слеты на Колхозной кончились. Как, впрочем, и слеты первокурсников как таковые. О попытке их реанимации в 92-м в Павловской Слободе я уже упоминал.

ВТО И КВН История романов ВТО и КВН шла синусоидально – с пылкими сближениями и последующими длительными расхождениями. Как уже отмечалось, при самом образовании ВТО в него влилось проКВНовское крыло во главе с Хуциевым. Ну, оно и понятно – все, кто смотрел телевизор в 60-х, так или иначе росли под впечатлением КВНа, т.к. в те времена, когда по двум каналам крутилось всего десяток убогих программ и одни и те же «неудобоваримые» фильмы, это действительно представлялось чем-то чрезвычайным, сенсационным, грандиозным и несравненным. Тогда в каждой школе, в каждом классе в КВН играли, и чуть ли не детишки в песочницах цитировали. Но ко времени создания ВТО телевизионный КВН уже на «ноль» сходил, и такое направление работы само собой отпало. Зато в 70-х стало шириться другое движение – студенческих театров. Поэтому здесь стоит сделать отступление о деятельности ВТО на «внешней арене». Поначалу творческому развитию во многом способствовала внутриинститутская конкуренция – «переплюнуть ШТО». Но когда «переплюнули», потребовались и другие ориентиры – начали присматриваться, а что там в других вузах делается. Первым коллективом, с которым установились прочные и взаимные связи, стал Зеленоград. У них был «физико-технический факультет», у нас – «технической физики» - и вроде как объявили себя «побратимами», когда они узнав о названии нашего факультета, пригласили ВТО на свой факультетский праздник. Ну, и нравы во многом схожими оказались. Их тоже своя цензура «мучила», и большой спектакль они ставили, который им «зарубили», и даже фигуры наших лидеров, Хуциева и Марехи, имели много схожих черт (во всяком случае, больше, чем сейчас). С Зеленоградом мы долго примерно на равных держались. Скажем, если в сценическом плане, в актерском искусстве, режиссуре мы их все сильнее обходили, то в плане «текстовок», литературного юмора они могли нам «фору дать». В МЭИ был сильный театр, с ним тоже находились в хороших отношениях. Театр, кстати, знаменитый, многие их вещи в «капустную классику» вошли, некоторые их сценки – «Ассистент», «Гуляй, Вася» и др. и в ВТО-шном репертуаре потом прочно укрепились. Они, помнится, о нас узнали и в конце 74-го выступить пригласили, но основной состав не мог, и поехали второкурсники. Только накладка вышла – что-то с маршрутами перепутали, и добрались лишь мы с Крыловым. Решили рискнуть, собрали все, что вдвоем сделать можно, и «вытянули-таки» минут 40. Конечно, не на равных с их «зубрами», но и в грязь лицом не ударили, и уважение с их стороны заслужили. Знали мы и о сильном коллективе МФТИ, но с ними установлению плодотворных контактов сперва мешала традиционная вражда между нашими вузами. Были и в разных НИИ, связанных с нашим институтом. очень яркие театрики и творческие объединения из бородачей, ностальгирующих по студенческому прошлому – в «Курчатнике» «Архимед», в Протвино «Зеленый Гусь» - с этими вообще подружились, они и в Скнятино в 77-м к нам приезжали. Режиссер у них очень талантливый был – Миша Мокеев, потом так и пошел по этой линии, был любимым учеником О. Ефремова, преподавал в Школе-Студии МХАТ. Внешним контактам немало способствовали и всякие «Дни физика», куда выезжали наши делегации – в Одессе, Тбилиси и др. Но где-то до середины 70-х на «всесоюзной арене» о ВТО еще знали мало. Так, в 74-м в Одессе мы были «темной лошадкой», от нас ничего заметного, в общем-то, и не ждали. И поэтому в результате своего выступления стали центральной сенсацией всего праздника и даже некой точкой притяжения, вокруг которой этот праздник начал крутиться. Примерно то же было в 76-м в Ленинграде, где поначалу нас приняли эдакой скороговорочкой, в числе «второсортных», для количества – в качестве фаворита там носились с МЭИ. Но этот театр, выжитый из родного вуза уже был на грани полного «угасания», и опять же неожиданно для организаторов сенсацией Дня Физика стали мы и молодые физтеховцы, группа Лебедева (кстати, как раз там и с ними подружились). А дальше взаимные контакты развивались все интенсивнее, одни у нас бывали, другие встречались с нами на нейтральной почве, у третьих мы бывали. Обмен шел. Скажем, ряд чужих сценок прочно осел в ВТО-шном репертуаре – «Слухи», «Штирлиц», «Капелла». И из нашего заимствовали – тот же Лебедев признавался, что одна из его любимых сценок – наша «Армейская подготовка». К концу 70-х на «всесоюзном небосклоне» ВТО уже прочно вошло в число «звезд первой величины». Так, в начале 79-го в актовом зале МИФИ устроили что-то вроде дружеского поединка с одним из старейших и знаменитейших театров – Воронежским. Номер мы показывали, номер – они, номер – мы, номер – они… И, конечно, чтобы не слабее, чтоб на уровне друг друга. «Поединок» длился несколько часов, и в конце они были вынуждены «поднять руки» и «сдаться». Собственно, круг коллективов «первой величины» был не таким уж и большим: Новосибирск, Физтех, Воронеж, МИФИ, Горький, Зеленоград, МГУ, Минск, Днепропетровск, Харьков. Пожалуй и все… Тут все друг о друге знали – и о коллективах, и об авторах, и о сильных сторонах, и о каких-то творческих достижениях. Хотя коллективов менее значительного ранга, конечно, было гораздо больше, и особенно бурно они стали плодиться к середине 80-х, когда и цензурные препоны ослабли, и всякие «андеграундные течения», вроде панковских, развитие получили… Почти все они погибли в первые же годы «перестройки». Как «пузырьки» - которые остались в толще воды, уцелели, а те, что устремились к поверхности, сразу же и «полопались»… Одни, соблазнившись «гласностью», тем, что «все можно», что все. вроде, стало открыто. устремились на эстраду, силились «пролезть» на телевидение – где и лопались, распадались, вынужденные ломать свое прежнее творчество и подстраиваться под законы иной среды, переругивались между собой в конкуренции за гипотетические куски. Другие, ослепленные «кооперацией» и «индивидуальной трудовой деятельностью» вскружили себе голову прожектами превратить «андеграундные театрики», куда набивались «тусовки» поклонников, в профессиональные – и «грести деньги лопатами»… И не имели представления о том, что театральное искусство в самом своем принципе нерентабельно – во всем мире театры – предприятия дотационные. И, соответственно, тоже быстро «лопались»… Но вернемся к теме КВН. Главной базой для «перестроечного» возрождения КВНа как раз и стали эти самые институтские коллективы и студенческие театры, сформировавшиеся намного раньше – в 70-х, начале 80-х. Да многие, наверное, помнят, как смотрелось большинство команд того времени – одно название студентов, шуточки студенческие, а произносят их «бородатенькие дяденьки» лет под 40. А уж когда эти «дяденьки» в КВН-овских стандартных «канканчиках» дрыгаются – зрелище, мягко сказать, неуютное… Но в ВТО в 87-м возрождение тоже пошло во многом под КВНовским флагом. И поколение Поречного как раз в КВНовском направлении развивало свою деятельность – их первым крупным мероприятием стала игра на День Смеха. И в Скнятино, как уже говорилось, тоже играли. Да и из «стариков», возвращающихся в объединение, многие «клюнули» - а действительно, чего бы не попробовать? Вон те-то «пролезли», а мы ж их знаем, как «облупленных», в прошлом сколько раз шутя «за пояс затыкали». Поглядите-ка, какую «туфту» показывают – мы ведь способны сделать на порядок лучше и качественнее. И даже среди «стариков» бытовала наивная уверенность в том, что для коллектива нашего творческого уровня попасть в КВН не так уж сложно. Нужно лишь, чтобы собралась сильная, профессиональная команда, и подготовить хорошую изначальную программу – чтоб предстать перед КВН-щиками не «пустыми руками». А уж увидят такой уровень – неужто не оценят? Тогда уже и предметный разговор возможен будет. Были и настроенные скептически – кстати, что любопытно, скептически не по причине «можно ли», а по причине «нужно ли». А что можно – тут как-то сомнений и быть не могло. А я, скажем, сохранял нейтралитет и по той причине, что был военным – своих творческих занятий я в части никогда не афишировал, и путь на широкую публику для моей «рожи» все равно исключался. Это ж только сейчас майор военной кафедры даже в своем вузе перед студентами «хохмить» может, а тогда-то и случайно дойдет – «вони не оберешься». А против самой идеи я на первом ее этапе ничуть не возражал, «закулисно» обещал Селину помогать и в реальности тоже не сомневался: разве можно было хотя бы сравнивать ВТО 70-х и начала 80-х с той «слабятиной», что пробила себе дорогу на телеэкраны? Во второй половине 87-го, когда стали возвращаться в объединение матерые ветеранские кадры, появилась и возможность создания из них этой самой «профессиональной команды». Восстановили самое веселое и «забойное» из старого репертуара. Саша Селин стал в это время вращаться телевизионно-КВНных кругах, знакомства и контакты заводить. И то ли в конце 87-го, но скорее, в 88-м, в «Паноптикуме» состоялась встреча. Собрались наши, зеленоградцы. и КВНные боссы приехали. Кажется, Акопов, Гусман, еще кто-то. Очень наглые. Очень хамы. Очень жлобы. Посмотрели, что им показывали. Сказать, что вели себя по-барски – значит, ничего не сказать. Скорее, как колониальные чиновники, любезно согласившиеся посетить остров, населенный дикарями – они-то понимают, что это – не люди, но надо и как-то указать им на беспочвенность попыток считать себя людьми. С недосягаемого «высока», пренебрежительно, да и не со всеми, а с «вождями» - остальные, кто тут же находится, это как бы «пустое место». «Ну-у-у, ребята!.. Ну-у и что это? Вы же понимаете, что КВН – это шоу (слово «шоу» произносится особенно, почтительно, подчеркнуто, врастяжечку, будто имя божества). Шоу! У шоу – свои законы! Ну вот вы тут чего-то показывали… Но у вас же совсем нет девочек. А для шоу нужно девочек в коротких юбках…» В качестве лирического отступления – как рассказывал мне Игорь Пашанин, в 99-м в Воронеже та же личность им балл подняла за несколько девочек в шортиках на сцене. Как видно, за 11 лет «сексуальный пунктик» у человека с точки не сдвинулся. Пожалуй, тут для Фрейда нашлась бы работенка… НО не знаю уж, как сейчас, а тогда девочками в юбочками требования не ограничивались. «Ну-у-у, если хотите играть в КВН, то первым делом вам надо найти себе спонсора…» То есть, того, из кого вы сами для этих вот дядей КВНщиков денежки «доить» будете и носить им на «блюдечке с голубой каемочкой». «…Вам надо будет нанять режиссера…» - то бишь, крупно «отстегнуть» одному из этих дядей дополнительно. «Надо будет нанять хорошего сценариста…» - то бишь, «отстегнуть еще одному из них же… Короче, после этой встречи и зеленоградцы, и ВТО-шники, донельзя возмущенные и манерами гостей, и смыслом их речей, единодушно заявили: да пошел он, этот КВН, на другое слово из трех букв! Саша, правда, в той среде продолжал крутиться – но уже лично, не как потенциальный капитан команды. И интересно ему было в хитросплетениях шоу-теле-КВН-мира разобраться, и с профессиональной точки зрения присматривал, не получится ли где-нибудь пристроиться. Ну и опять же – вдруг где какая возможность «прорежется»? Когда стал там «немножко своим», стал и нас для образования вытаскивать – то на репетицию, то на «прогон», то на игру. Тут действительно много нового узнали. Что КВН – это и действительно никакая не игра, что игрой там на самом деле и не «пахло». А именно – шоу. Поэтому даже репетиции «игры» проводятся. И еще до встречи ее результат уже известен. Он уже так по сценарию шоу запланирован. Что даже самой слабой команде, если у нее «дурной» спонсор, готовый деньги «на ветер швырять», найдут способ подольше продержаться, побольше игр «протянуть». Узнали, что даже самая слабая игра по телевизору – в натуре еще нуднее и слабее. Потому что по «ящику» она сокращена минут на 30-40, а то и больше, и самые «дебильные места», самые нудные затяжки оттуда вырезаны. Поняли, что действительно, блестящая программа шуток и сценок в «Панопе» КВН-щиков удовлетворить никак не могла. Пожалуй, для их «штампованных мозгов» она и впрямь непонятной оказалась: «А что это?» Потому что, если «кликать» дурными пионерскими голосами, перемежая переиначенными популярными песенками под пианино, дружно «скакать в канканчиках» - то да, это КВН. А никакой другой род юмора – ни театрализованный, ни просто шутки, к КВНу, вроде, и не относится – по крайней мере, в восприятии его «отцов-хранителей». Это что-то вроде отдельного вида искусства, подчиняющегося строго определенным канонам, вроде японских стихов «танка» или индийских танцев. Саша даже играл в «КВН-ную мафию» - когда притерся там, то и к нему, как к сценаристу, стали обращаться лопоухие новички, с квадратными глазами в КВН лезущие. Помочь, посоветовать, подсказать. А от и придумать чего-то. Что ж, он не отказывал – и нас привлекал, если делать нечего. Просто так, для интереса и самотренировки. И очень любопытно было, например, придумывать вопросы и ответы для двух команд, обратившихся к Селину перед игрой… друг с другом. Причем обе не знали, что он работает и на их противников тоже. А дальше образовался некий «круг недовольных». Одни – отказавшиеся от КВН, как ВТО и Зеленоград, другие – успевшие попробовать его «прелестей» и нашедшие их весьма сомнительными на вкус – как часть МГУ-шников, Физтех, Днепропетровск. Грубо говоря, те же сильные творческие коллективы прошлых времен, не нашедшие в форме КВН достойного выхода и начавшие поиск альтернативных возможностей. И возникла мысль о создании всесоюзной ассоциации таких творческих коллективов. Как уже говорилось, все ж мы друг друга знали – кто чем «дышит», кого еще имеет смысл в такую ассоциацию пригласить, кто для нее интерес представляет. То есть, по идее, должна была возникнуть некая независимая творческая сила, не подвластная прихотям КВНщиков и превосходящая их по своему потенциалу. Организационное собрание тоже в «Панопе» проходило, представители нескольких коллективов съехались, и принято было решение о проведении фестиваля такой ассоциации. Правда, с оговорками – Зеленоград, большинство ВТО-шников и часть МГУ-шников ставило обязательным условием своего участия, что ассоциация не будет иметь ничего общего с КВН-ом, и фестиваль будет проводиться не под КВН-овским флагом. Это стал первый фестиваль «Кивин» в Днепропетровске.Когда смотрите их сейчас по телевизору, то имейте в виду, что первый из них организовывался отнюдь не Масляковыми и Гусманами, и к КВНу, по идее, не относился. Организовывался он Александром Геннадьевичем Селиным, и главным штабом по его подготовке служила 62-я комната. Сюда и делегации из разных городов приезжали, здесь переговоры велись, сюда деловые письма шли со всех концов страны. Планы были обширнейшие – например, предполагалось издать сборник из лучших произведений различных вузовских творческих коллективов. Так Саша заодно выступал и его редактором – вся 62-я была завалена рукописями и рисунками из Москвы, Ленинграда, Новосибирска, Минска, Днепропетровска… Правда, с этой затеей так ничего и не вышло. Слишком разный литературный уровень. Тут есть еще одна тонкость – есть вещи, которые «с бумаги» хорошо читаются, а есть такие, которые – только «с голоса». Для примера, Жванецкого возьмите – слушаешь его, обхохочешься. А попробуй почитай – не воспринимается. Так вот, подавляющее большинство коллективов работало как раз в той манере, чтобы их вещи только со сцены, на слух воспринимались, в тексте же смотрелись чрезвычайно слабо. И если делать сборник, как задумывалось – поровну страниц каждому коллективу, то и сам сборник «дохлым» получался. А если брать по литературному качеству, то остались бы лишь ВТО, Зеленоград и Новосибирск – то бишь, и идея сборника терялась. Так и не составился он. Впрочем и идея фестиваля тоже оказалась вполне мертворожденной. Задумывали сторонники творчества, организовывал Селин, а когда начался он в Днепропетровске в январе 1990 года, то едва туда приехали те же КВН-щики, тут же «одеяло на себя и перетянули». И даже безо всякого труда. Уж, конечно, весь провинциальный «бомонд» сразу же вокруг «потертой и потасканной рожи» Маслякова «закружился на задних лапках». И о какой-то там ассоциации творческих коллективов больше и в помине речи не возникало. Да и большинство из организаторов, хозяев – днепропетровцев, творческих гостей ничуть не возражало. Соглашались-то «не под флагом КВН», иначе сама идея ассоциации и ее фестиваля «на корню распалась бы». А тут он уже состоялся. А главной-то для каждого была все же не идея ассоциации, а шанс самим куда-нибудь «протиснуться» - не в КВН, так рядышком, ну, на расстоянии – где местечко найдется… Вот так и закончился очередной «альянс» ВТО с КВНом. А о тех коллективах и их представителях, кто более упорно и терпеливо продолжал в эти «альянсы» играть, подстраиваться, лебезить и заискивать, могу сообщить только одно: никто из них никуда не пристроился, никуда не протиснулся и местечка себе не выкроил. Неужели не ясно, что лишние там не нужны? И своих хватает… В целом же, если брать всю «перестроечную» КВНную волну, то из нее в «обетованную землю шоу-бизнеса» внедрились лишь единицы. Абсолютный бездарь Марфин – если не ошибаюсь, на основе семейных связей. И – одесситы. Эти в изначальном вакууме успели нишу себе выкроить удачным имиджем. Опять же «за ними вся Одесса» - в смысле финансовых возможностей. Но для справки хочу добавить – никогда в прежние годы Одесса в списке сильных коллективов не значилась. Своего, живого творчества у них никогда и не было. И их собственные «Дни физика», «Юморины», на самом деле представляли собой весьма скучное зрелище. Больше было «одесского гонора» - ничем не подкрепленного и поэтому быстро приедающегося, а весь юмор строился на одном лишь бесконечном обыгрывании одесского жаргона и «бородатых» анекдотов. Впрочем они и сейчас этим занимаются… Ну, а сегодняшнее поколение ВТО тоже пришло в творчество с КВНовским настроем и начало работу в КВНовском направлении. Что ж, это, собственно, уже их дело. Пусть попробуют. Или уже попробовали. В творчестве главное, чтоб самому интересно было… МОЛОДЕЦКИЕ ЗАБАВЫ Про президента ВТО Виталия Поречного ходили слухи, что своих нерадивых и проштрафившихся подчиненных он «наказывает дверью». Более мягким наказанием считалась «печатная машинка Дивина» - загадочный агрегат, собранный из обломков нескольких разных машинок с добавлением посторонних предметов, как то – карандашей, спичек, резинок и веревочек. Говорили, что две страницы на машинке Дивина равняются «полутора дверям» или «пятнадцати суткам условного расстрела». Женя Каргинов, автор известной сценки «Семенова», числился в ВТО на должности «министра государственной безопасности», а обо всех окружающих явлениях, включая дождь за окном, любил судить с точки зрения Фрейда. Что же касается Жени Бондаренко, то про него ходила такая шутка: «Когда Бондаренко очередной раз пошел по девочкам в 4-й корпус, возмущенная вахтерша самоотверженно ринулась на защиту своих подопечных и грудью встала в дверях. Это была ее ошибка.» Словом, нетрудно понять, что поколение было крайне боевое. Это проявлялось и в творчестве, и в повседневной жизни. Скажем, если кто-то из товарищей заболевал, Поречный активно брался его лечить. Для этого заставлял зимой спать с открытым окном под одной простыней, окатывал ледяной водой или вынуждал купаться в снегу. Все его пациенты выздоравливали очень быстро и уже после первых процедур обычно спешили заявить о прекрасном самочувствии. Жизненный опыт он имел богатейший, поэтому крайне интересно бывало послушать и байки Виталия о его прошлых похождениях – в Афганистане, на границе, в родной терской станице. Разговорить только трудно было – насчет слов он – человек сдержанный. Но если все же раскрутишь – любо-дорого послушать. «…Ну, чего, дал я ему аккуратненько – отдыхает… Принялся за остальных…» Впрочем. это его байки, не мои. плагиатором быть не хочется, и, если любопытствуете, можете «пораскручивать» его сами на воспоминания – тем более, что рассказать, как он, у меня все равно не получилось бы. У него ж и стиль свой особый был – немногословный, выдержанный, строго дозированный, и тем – более весомый. И вот подошел Новый год, 88-й. «Всеобщажного» праздника, как в прошлом, ВТО-шники тогда не делали. И не так много их было для подобного мероприятия, и возраст «после службы» желанию развлекать молодежь не очень соответствовал, и костюмы уже перестали неограниченно напрокат отпускаться. К тому же, на всех общажных праздниках стало традиционным Поречного в другом амплуа использовать – в качестве службы «ноль-два» и одновременно отряда быстрого реагирования. Свои, институтские «бузотеры», его уже хорошо узнать успели, так что одно его появление действовало на любых буянов очень отрезвляюще и умиротворяюще. Ну, а ежели попадались посторонние, имевшие неосторожность заблуждаться относительно своих и его физических возможностей, Виталий быстро ликвидировал из безграмотность в данном плане. Так что потом предпочитали вообще 2-й корпус подальше стороной обходить. Так и на этот Новый год - собрались ребята за столом, начали было отмечать – как положено, с каких-то там восточных временных поясов. Тут и прибегают в панике студсоветчики – и к Поречному. Мол, «крутые азеры» вторглись, общагу терроризируют. Дело в том, что «перестройка» к тому моменту вовсю развернулась, но Союз-то еще не развалился, да и до Чеченской войны далеко было, поэтому кавказские и закавказские представители, «перестроившись» в первых рядах на рельсы «криминальной демократии», сочли Москву беспредельной своей вотчиной и вели себя соответствующе. Вот и в общагу кто-то из них заглянул «оттянуться» - разумеется, не из весомых «мафиози», а так, «шпана шестерочная»… Товарищи поинтересовались, не нужно ли помочь, но Виталий узнал, что «черных» всего шестеро или семеро, отмахнулся – да, ладно, обойдусь, скоро вернусь. Пошел к этим «азерам», спрашивает, глядя на них своими ясными глазами: «Ребята, вам чего?» Но ребята, видать, по-русски плохо понимали, не «дошло до них» почему-то, что гораздо разумнее вежливо извиниться и откланяться. Вздохнул Поречный – ничего не поделаешь, придется более доходчиво «вразумлять». Вразумил… Потом рассказывал: «ну, чего… Поговорил с ними. Привел аргументы. Троих в больницу увезли, остальные сами уехали – очень миролюбивые, сговорчивые, все поняли…» А только с кавказцами разобрался, глядит – первокурсники ВТО-шные бегут, его ищут. Глаза – квадратные, морды – от страха перекошенные. Думал, опять кого-то бить придется. Но нет, оказалось, что теперь его разыскивали не в качестве службы «ноль-два», а в качестве «ноль-три». Эти самые первокурсники надумали со стороны ВТО все же учинить на Новый год какие-нибудь праздничные развлечения. Но о прошлых карнавалах они понятия не имели, да и сил у них своих было – «кот наплакал». И решили пойти «другим путем». То бишь, использовать для праздничной атмосферы достижения пиротехники. Взялись мастерить какие-то шутихи, фейерверки, взрывпакеты – уж не помню, из какого сырья, самодельного, покупного или на военной кафедре позаимствованного. Но что-то у них не заладилось, и в качестве консультанта обратились к Володе Дивину. Он, говорят, посмеялся свысока – эх вы, «салаги»! Дескать, ну-ка, дай сюда, «ща покажу»! И небрежно, снисходительно к «молокососам», откровенно побаивающимся собственных изделий, принялся с «высоты» своего богатого школьного и пограничного опыта демонстрировать, как нужно со взрывчатыми предметами обращаться. Продемонстрировал… Шутиха прямо у него в руках и рванула! Дым коромыслом, два пальца – напрочь, вся комната кровью забрызгана. Дивин сидит в шоке, на изуродованную руку смотрит, кровища хлещет, а первокурсники от такой картины тоже ошалели – на грани обморока. Потом кто-то наконец «допер» за Поречным бежать. Пока носились, пока нашли – Виталий очень вовремя подоспел, Дивин уже изрядно успел кровью истечь. Так что, можно сказать, жизнь ему спас. Перетянул жгутом, попутно раздавая подзатыльники глупым первокурсникам – а ну, марш звонить в «скорую помощь»! Сунул напоследок Володьке «ошметок» его пальца, под кроватью замеченный – не на память, может еще успеют пришить!.. Служба «скорой помощи» в ту ночь тоже в немалом трансе пребывала – едва «азеров» отмордованных отвезли, как обратно по тому же адресу… И на Поречного с явной опаской косились – новогодняя ночь только началась, а он уже им, считай, целую палату «обеспечил». Видать, прикидывали, сколько еще народу в общаге остается, и куда ж их класть? Вот так вот «погуляли»!..

АМЕРИКАНЕЦ В связи со своими квартирными проблемами Саша Селин где-то в 87-м переселился в 62-ю. точнее, вселялся он туда и выселялся оттуда не единожды. И в разные периоды обитал там на разных условиях. Поначалу – сугубо подпольно. Чтоб дверь – всегда на замке, открывать не то что на условный стук, а только на голос, комендантша по этажам ходит – «носа не казать»! То бишь, вообще никого тут нет, ночевать тут никто и не думает – а уж, тем паче, жить. Потом попроще стало – когда у него с КВНом «завязка пошла», руководству институтскому «КВНная пыль в глаза пустилась» - оно и в тот период очень горячо приветствовало, чтобы команда МИФИ где-нибудь «посверкала», особенно, если со стороны руководства ни усилий, ни затрат не потребует. И «при пускании этой пыли» с изложением встречных просьб Саша сумел подкинуть «установочку», что работы, дескать, много – команда, подготовка фестиваля, иногда далеко за полночь затягивается, поэтому порой и заночевать в 62-й приходится. Тут уж трудно что-нибудь возразить – согласились… надо так надо!.. И проживание Селина стало уже легальным. Когда «иногда» официально, то неофициальное «всегда» самому распространить нетрудно. А кончилась КВНная и фестивальная шумиха – к Селину в 62-й и привыкнуть успели. Вроде как, так и надо!.. Но, ох, и несладко ему там жилось! Это ж железные нервы, бетонное терпение иметь надо!.. Не знаю, как Саша выдерживал и сколько своего здоровья там оставил, а я, например, и месяца бы там не вытерпел. 62-я – это ж проходной двор!.. Ну ладно, скажем, у меня репетиции там раз в неделю бывали – Селин их дни заранее знал и куда-нибудь исчезал, в этом смысле, он обычно не мешал и проявлял полную деликатность. Но ведь «шлялся» туда народ каждый день и целый день! Любой ВТО-шник из общаги хоть разок за вечер, да заглянет «язык почесать»… Любой ВТО-шник не из общаги, если в районе студгородка очутился, уж непременно зайдет. Любой общажный не-ВТО-шник, если нужно хлеба или заварки «стрельнуть», тоже в первую очередь в 62-ю «прется»… Да и ладно бы, только днем и вечером – а то ведь и ночью – вовсю… Мало того, как раз ночью самое «паломничество» и начинается… Кому не спится – не сидеть же в собственной комнате, где товарищи легли и свет погасили, и не «шляться» же в одиночку по коридорам – прямая дорога в 62-ю… Когда изредка и мне приходилось там ночевать, ужасно раздражало – часов до двух-трех ночи подходят, ручку дверную дергают, даже заперто – упорно стучат, пока не откроют. Как Селину в подобных условиях удавалось еще и что-то писать, что-то творить, вообще уму непостижимо!.. Может, он с той поры и перешел на ночной режим работы – писать в предутренние часы, единственные. когда никто не тревожит, а потом спать до обеда – когда студенты в институте и в дверь не ломятся… Добавьте к этому еще и насквозь отравленную атмосферу – потому что каждый вошедший закуривает, а много народу собралось – дымят одну за другой… Я, например, после более-менее продолжительных пребываний в 62-й одежду сразу в стирку бросал: «прованивалась», как от пепельницы. Да еще и неизбежные конфликты – на те же репетиции народ собирается, на Сашу коситься начинает – а чего это он здесь торчит, и когда же, наконец, уберется… Но объективно хочу засвидетельствовать, что своим проживанием Селин на несколько лет 62-ю от гибели уберег. Во-первых, после первоначального к ней интереса поколения Поречного, ремонта, некоторого благоустройства, очень быстро пришло и охлаждение. И к моменту заселения Саши комната снова стала фактически бесхозной. Во-вторых, в отличие от начала 80-х ей теперь угрожала участь не только «всеобщажной распивочной и сексодрома». Народ начал бурно «коммерцией» заражаться, и к 62-й в данном плане очень целенаправленно подкатывались – и через ВТО-шников поколения Поречного, и даже через самого Селина – а ну, как тут у вас партию товара на время сложить – глядишь, и вам чего перепадет. В-третьих, и само руководство общежития «коммерцией заболело», вынюхивало и высматривало вовсю, какие бы еще помещения можно абы кому за деньги арендовать. И разгромленная, погруженная в хаос 62-я очень быстро была бы потеряна. А так хоть порядок в ней благодаря Саше поддерживался, окурки выбрасывались, пол подметался, некий жилой дух присутствовал. На репетицию приедешь – хоть чаю с дороги выпить можно. Ну а случай, о котором хочу рассказать, произошел в августе 1989-го. У меня тогда неделька свободная выпала, съездил отдохнуть в «пампасы», а на оставшийся день решил в 62-ю завернуть. У меня как раз творческие задумки накопились – «Паука», «Деникина», хотелось ими с Селиным поделиться, реакцию проверить. И о его «Баумштайне» тоже мысли интересные возникли, рассказать их требовалось. Вот и заехал. Лето, в сценической деятельности перерыв, можно и чуть расслабиться. И студентов нет, никто не мешает. Откупорили бутылочку коньяка, засели о том, о сем… Но от гостей 62-я и летом не пустовала – появляется Миша Бондарев, ехал мимо – заглянул. Сел с нами выпить и поболтать. И тут Саша сообщает, что в нашей общаге американских туристов поселили. То есть, как раз в той сумасшедшей «коммерческой» струе, зашкаливающей до абсурда. Руководство студгородка в попытках любыми путями получить какие-то шальные деньги совсем «обалдело», а с туристами-то вообще валютой пахло (рубль-то еще неконвертируемым был) – тут уж на все условности наплевали, за такую возможность ухватились «руками и ногами», и каким-то неведомым нам образом смогли американскую делегацию к себе заполучить, расселить в пустующих на каникулах комнатах. Мишка услышал – не поверил: «Да ты чего? Будет врать-то! За доллары – в нашей общаге с клопами и тараканами?» (Не знаю, как сейчас, а тогда, в период общей бесхозяйственности, сия живность в общаге и впрямь как-то особенно расплодилась. не в пример больше, чем в период моего проживания – на кухнях в открытую, среди бела дня целыми батальонами маршировали). Саша доказывает, что - натуральные американцы, с некоторыми уже и познакомился. Бондарев только отмахивается: «Не может быть, пока сам не увижу – не поверю!» И Селин вызвался привести к нам американца. Пошел и пригласил. Делегация туристов, если не ошибаюсь, была студенческой, из какого-то там колледжа, а пришел их руководитель. Постарше, что-то вроде сотрудника или воспитателя, как звать, уже не помню, но, предположим, Пит. Долго мы с ним сидели, бутылку не одну «уговорили» - Миша еще сбегал. И впечатление эта беседа оставила незабываемое. Правда, Пит по-русски «не петрил», а наш скудный английский базировался на обрывках технических «тысяч». Но, сложив наши знания втроем, кое-как смогли объясняться, особенно после нескольких рюмок, способствующих взаимопониманию. Но… в том-то и дело, что до взаимопонимания оказалось очень далеко. А ведь шел 89-й, вся думающая, прогрессивная часть советского общества на эту самую Америку молилась и ориентировалась – и тем разительнее, тем нагляднее оказался контраст: да на что тут ориентироваться-то? Причем, и мужик-то был не из «средних» - вроде, интеллектуал, работник то ли университета, то ли колледжа, еще и творческая личность – по профессии художник, он принес и с гордостью демонстрировал нам свою картинку, которую какая-то фирма у него для рекламы взяла. Но более ограниченную и заштампованную личность у нас не то, что в МИФИ, а и в глухой провинциальной глубинке встретить было бы очень трудно. Хотя, казалось бы, мы выросли и воспитывались в условиях тоталитарной, «всеоболванивающей» пропаганды, а он – в условиях полной свободы и демократии, но, как раз, наоборот, он выглядел куда более зарегламентированным и оболваненным, чем любой из самых «затюканных совков». Собственно, самостоятельно мыслить в нашем понимании он вообще не мог – не был способен, не умел. И мыслил только в рамках тех штампов, ужасно упрощенных, прямолинейных и дебильно-примитивных, которые внушили ему средства массовой информации. И не то, чтобы он сознательно держался за эти рамки, не хотел преступить их – нет, другого мышления он просто не знал, пожалуй, что и представить себе не смог бы, что думать можно как-то иначе. Сейчас уже трудно восстановить все аспекты нашей беседы. Но помню, например, какое взаимное непонимание возникло у нас по поводу Горбачева и Раисы Максимовны. В детских стереотипах Пита Горбачев был против Сталина, дал стране гласность, стоял за разрядку, был за демократизацию – значит, был безусловно положительным героем (среднего между положительным и отрицательным, между черным и белым, примитивные американские штампы, похоже, не знали – это было для них чересчур сложно). И Раиса Максимовна вызывала у него самые положительные эмоции – ведь она во всем старалась подражать женам американских президентов, а разве это может быть «плохо»? Это во время, когда для советской интеллигенции более карикатурные фигуры придумать трудно было. Но вот Пит никак не мог понять, почему же мы так не любим Горбачева (после антиалкогольной кампании, опустевших прилавков, талонов, побоищ в Ереване, Тбилиси, Баку, кампаний КГБ по преследованию инакомыслящих…) – но ведь американские средства массовой информации произвели его в «хорошие», значит, и мог он быть только «хорошим». и никак иначе. Истории Пит не знал. Может, за исключением каких-то общеамериканских дат и событий. Но русской истории – ни капельки. В том числе русские исторические личности, чья жизнь и деятельность были так или иначе связаны с США, оказались ему совершенно неизвестными. Правда, насчет известности мы и для себя интересную поправочку сделали. В то время как раз с Запада то один, то другой деятель нашего искусства возвращался, вроде Вилли Токарева – и носились у нас с ними, как «с писаной торбой», и каждый спешил «расхвастываться», вокруг каждого легенды «взбухали», какого всемирного признания он там, за рубежом удостоился. Так вот, никого из них Пит тоже не знал – поэтому ясно стало, что отнюдь не от славы и признания все эти поэты, певцы, писатели и «звезды» назад в Россию ринулись. Наконец, попытались мы с нашим гостем и на языке искусства поговорить. В 62-й как раз много рисунков лежало. И архивных, Эрика Алексеева, и откровенной макулатуры со всех сторон – Саша ведь в это время к фестивалю КИВИН неудавшийся сборник готовил, и ему слали «юмор» или потуги на юмор со всех концов страны, из разных городов и разных вузов. А тем более Пит и сам профессиональный художник – должно заинтересовать, язык карикатуры и без слов понятен. Это – «в принципе». Казалось бы. А на самом деле оказалось – не понятен. Даже здесь другой тип мышления сказался. Любой рисунок мало-мальски остроумный, с мало-мальски утонченным отточенным юмором – короче, все, что обычно нашей публике нравилось и над чем она смеялась, у Пита вызывало только недоумение. И Селин каждый раз вынужден был «расжевывать» и подробно растолковывать ему, в чем же тут, собственно, соль, и что тут смешного – когда объяснит, Пит и, вправду, иногда смеялся. Находить это и додумывать самому для него оказалось непривычно. А вот рисунки «тупые», «на поверхности», на уровне «показанного пальца» - над которым никто из наших даже не улыбнулся бы из-за очевидности и недостатка мысли – вот над ними американец принимался хохотать. Из-за этой же очевидности – тут прямо, «в лоб», безо всяких тонкостей было видно, что это – шутка. А раз шутка, надо смеяться, так уж приучился. (Может, из-за этого в западных комедийных передачах вставляют в нужных местах дружное «ха-ха-ха»? Чтоб зрители точно знали, где шутка). На прощанье подарили ему одну из валявшихся в 62-й старых фуражек, и он был несказанно рад столь ценному по американским туристическим меркам сувениру. А когда ушел. Миша Бондарев возмущенно развел руками: «Слушай, а какого хрена мы перед этим идиотом расстилались? На фига его поили, коньяк переводили? На фига с картинками лезли? Неужели у них в Америке все такие кретины?» Но, наверное, как бы то ни было, наша встреча не прошла зря. Ну где еще можно так близко и доходчиво оценить всю разницу между русским и западным типом мышления? Может быть, Саше Селину при его последующей работе на телевидении это дало лишние аргументы для понимания закономерности, почему передачи и шоу, слепо копируемые с западных образцов, оказываются у нас мертворожденными. А мне, например, это помогло при деятельности в политической публицистике – в отличие от многих тогдашних (да и сегодняшних!) авторов, бездумно провозглашающих единственным достойным идеалом западный образ жизни, я получил свои, внутренние весомые основания сомневаться и в его идеальности, и в единственности, и в механической применимости к русским реалиям. Ну, а Миша Бондарев, кстати, возглавил сейчас крупную фирму по обучению иностранцев – языку, российским особенностям. Не знаю, явилась ли та встреча толчком для этой его деятельности, но уж, наверное, наш опыт оказался тут не лишним.

«ПАУК» С конца 87-го по начало 89-го терпел я неудачи. Впрочем, тут уж сам виноват. Потому что, казалось бы, все необходимые уроки уже раньше получил, но под влиянием успехов 87-го засуетился, увлекся и снова наделал грубых ошибок. Кстати, если интересно, могу их перечислить, вдруг еще кому сгодится? Во-первых, если вам очень хочется делать «что-то» - то есть не нечто конкретное, а «что-то» вообще, то лучше не делайте. Подождите, пока либо пройдет это желание, либо наткнетесь на какую-то идею, мысль, готовую вещь, о которой вдруг поймете, что как раз ее-то вам нужно, ну, просто необходимо сделать. Мне же и моим соратникам по «Форту» захотелось на его инерции сделать действительно что-то. Не скажу, что «абы что», но что именно – был уже второй вопрос. А задумка встала по форме, а не по содержанию. То есть, после слета в Скнятино и «Форта» решили возродить еще один былого ВТО-шного творчества и поставить большой спектакль в ДК. Так и появилась «Почтеннейшая публика». Вещь, рожденная не естественным порывом, а «по заказу» - общественному ли, нашему ли собственному, не будучи «выношенной» или там «выстраданной», «наболевшей», разумеется, не будет и содержать некой живой частички вашей души, некой оригинальной, своей собственной идеи, которая и делает ее притягательной, интересной и неповторимой. Вот и «Почтеннейшая публика» явилась во многом лишь перепевами старых мыслей, предшествующих произведений – может, другими по форме. лучшими по качеству, но не шагом вперед для меня. Во-вторых, если готовитесь написать вещь, никогда не делайте ставку на фактор большого объема. Иначе этот объем станет вашим врагом. Наоборот, планируйте чем короче, тем – лучше. Если в ходе написания получится больше, чем задумывалось – то вот это как раз не так страшно – потому что получится это естественно, само собой, сразу наполненное содержанием. Например, у меня и «Деникин», и «Последние дни властелина», и «Гражданский долг» в процессе работы «раздувались с одного предполагаемого действия до двух, и в качестве при этом не теряли. Если же сразу задать большой объем, в нем могут возникнуть «дыры», растяжки, натяжки и прочая «вода», которыми вы их невольно будете заполнять, испортит все произведение. Так и с «Почтеннейшей публикой» было. Заведомо большой объем был изначально заложен в задумку – а как же, мы же как раз и хотели «настоящий спектакль», чтобы один, безо всяких добавок целый вечер занял, а потому, прикинув сюжет, «размахнулись» аж на три действия. И результат был тот, что указан в предыдущем абзаце. В-третьих, если что-то планируете писать, если набралось какое-то количество изначальных интересных задумок, и вы считаете, что можно уже начинать работать, в надежде, что остальное в процессе придет, то вы ошибаетесь. Отложите и подождите, пока вещь не прорисуется в вашем сознании вся, целиком. Или, соответственно, пока к изначальным задумкам не захочется больше возвращаться – если так, то туда им и дорого, значит, они и не были серьезными. В «Почтеннейшей публике» нулевой задел хороших идей и мыслей набрался на одно действие. И я набросился на писанину. Из-за чего там, где заготовок уже не хватало, «с разгону» невольно дотягивалось халтурой. И в четвертых, в творчестве никогда не задавайтесь сроками. Не старайтесь уложиться под те или иные даты. За двумя исключениями («Ну как вы тут, ребята» и «Томсон») все мои удачные вещи выдержали не менее трех редакций каждая. И только после этого становились «удачными». А между редакциями произведение целесообразно забросить подальше и дать ему «отлежаться» - чем дольше, тем лучше. Потому что сразу после написания автору все кажется хорошим. И лишь после достаточного перерыва он способен объективно разглядеть свои огрехи. А с «Почтеннейшей публикой» я спешил. Написать – к осени, чтобы поставить – к весне. Объем-то работы ого-го!.. Кстати, пару месяцев назад я перечитал эту пьесу. И оценил первое действие на «четверку» - как раз то, на которое до написания задумки накопились, третье действие – на «троечку» с большим минусом, а второе – на твердый «банан». И, между прочим, увидел, каким образом пьесу можно было бы сделать очень даже неплохой. Чуть-чуть доработать первое действие, кардинально переработать третье – чтобы стало «зеркальным отражением» первого, и совсем выбросить второе. Даже взялся ради интереса править – но затем бросил. Потому что увидел, что получится уже не исправление прошлого, а совершенно другая пьеса, а писать другую пьесу я, вроде, как и не планировал, и тратить сейчас на это силы и время мне где-то и ни к чему. Но тогда, к большому сожалению, мы за первый семестр успели только первое, более удачное действие поставить. Почему – к сожалению, потому что, глядишь, взялись бы за следующие – и осознали бы тупик, бросили бы и не потеряли столько времени. Но тут наложился и другой неблагоприятный фактор. Работал-то я со «старшекурсным» поколением ВТО-шников, а во втором семестре у них пошел диплом, и распад произошел стремительный. Гораздо быстрее, чем распад поколений 70 – начала 80-х. Тогда выпускники какое-то время еще поддерживали отношения с ВТО, наоборот, некую «прощальную активность» проявляли и лишь со временем, постепенно исчезать начинали. Тут же народ «сдуло с горизонтов» мгновенно. Одни сразу же переженились, как Рожнов, Дашко, Балицкий, другие – просто появляться перестали, как Чернышова, и продолжать работу стало не с кем. Потому что тут еще одна моя серьезная авторская ошибка выявилась – спектакль был «нетехнологичен». Вот когда инженер конструкцию проектирует, он не только о ее назначении и эффективности, но и о технологичности изготовления подумать обязан. А, если в крупном НИИ, то там и специально отдел технологов есть, который любые проекты рассматривает и заключение дает. Так могу сказать, к любому драматургическому произведению то же самое должно относиться в полной мере. Скажем, в той же «Почтеннейшей публике» было 7 главных действующих лиц. И на протяжении всего спектакля они все семеро должны находиться на сцене. Эпизоды с участием меньшего количества – 2, 3, 4 человека, там единичны. А, значит, на каждой репетиции все семеро и должны присутствовать, иначе сделать ничего невозможно. Вот это я и называю «нетехнологично». Несколько человек ушло – и «аут», работа парализована… И взять других оказалось негде. Ребята Поречного с самого начала от участия в спектакле уклонились. Разве что Бондаренко удалось на время «заманить». Остальных же грандиозный объем работ не привлекал, а, наоборот, отпугивал – «гробить» на это время они смысла не видели. Сперва их КВНное направление увлекало, а дальше и у них очень быстро «распад пошел» - как сессия, так вроде «артобстрела»… Лето – Сайкина с Меркульевым выгнали, в армию ушли. Зима – Дивин «подорвался», Каргинов с Бондаренко «хвостами пообвешались», а потом и от творческой работы совсем отошли – без стипендии подрабатывать надо. Другие из их поколения тоже быстро «рассыпались». Кто женился, как Тихолаз. Девочки замуж повыходили – за тех же Тихолаза, Рожнова, Дашко, Балицкого. А молодежь привлекать, работать с ними – на это поколения Поречного уже не хватало. Пока держались самозамкнутой группой – «держались»! А как стали позиции сдавать – за ними и нет никого!.. Я же для спектакля пробовал и вообще на стороне искать новых людей. Даже объявления о наборе вывешивал – результат нулевой! Ну, пришли пара девочек, а что с ними делать, если для постановки полный комплект нужен? Весна 88-го так и прошла вхолостую. Осенью еще одну попытку сделал – вместо прошлых квартирьеров на слет первокурсников, вроде, новая компания энтузиастов подобралась. Попытался по прошлому опыту из нее навербовать. Но история не повторяется. эти ребята к ВТО-шным традициям уже никакого касательства не имели, ни к какой общности с творчеством – даже на уровне «пампасников», не стремились, а были обычными общажными «раздолбаями». У костра, после нескольких стаканов. уговорил я их все же помочь – но, похоже, о своем обещании они потом и сами жалели. А я тем более пожалел. Потому что, как дошло до дела, так вытащить хоть кого-нибудь из них хоть на одну репетицию в принципе не получалось. И от обещаний прежних, вроде, не отказывались, а времени тратить не хотели. Так что каждый мой приезд в общагу превращался в бесконечное блуждание по комнатам с мольбами, просьбами и протянутой рукой. В итоге, все так и заглохло, ничего не было сделано, и полуторагодичная «возня» завершилась всего лишь читкой вслух в «Паноптикуме». Но надо отметить, что «тусовочный» принцип работы объединения показал свои существенные преимущества в этот период. Когда я в тупик зашел, у Поречного вовсю развал прогрессировал, у Саши Селина, наоборот, время серьезных успехов наступило. Он как раз тогда свой «концепт» создал, великолепный спектакль поставил – «Театр социального ужаса» или «Родина», как его называли. А вслед за тем на слете в 89-м его «Баумштайн» прошел, интереснейшая вещь, жалко, что большой сцены не увидела. Не знаю почему тогда Саша одной скнятинской постановкой ограничился – по-моему, перспективы у «Баумштайна» открывались грандиознейшие. То есть, если брать в целом, то ВТО и в это время успешно жило и работало, не у одного, так у другого – удачи шли… Правда, начались тогда уже другие проблемы – пожалуй, характерные не только для ВТО, но и вообще для «свободного творчества» - потому что всеобщий интерес к этому творчеству стал катастрофически падать. Если в 70-х, начале 80-х на любое мероприятие ВТО народ «валом валил», за билеты дрался, то это объяснялось, во-первых, царившим тогда голодом на зрелища (что там говорить о зрелищах – даже праздничный концерт ко Дню милиции у телеэкранов толпы собирал, задолго о нем на работе говорить начинали, на часы смотрели – как бы не опоздать!.. В кинотеатры на новый или зарубежный фильм «давились», за билетами по несколько часов в очередях отстаивали!) А, во-вторых, на выступления ВТО шли из-за того, что могли там услышать что-то свежее, оригинальное – шутку, слово, мысль, в общем, то, чего тогда нигде, ни в одном другом месте не увидели бы и не услышали бы… Но с «перестройкой» это новое и свежее, или относительно – свежее хлынуло со всех сторон. Видео, западное кино, непривычные до сенсационности телепрограммы, полезшие наружу и образующиеся театрики «андеграунда», недоступные ранее книги, журнальные публикации – в таком потоке люди захлебывались, шалели, и «самодеятельность», которую могло предложить наше творчество, просто терялась, бледнела, глушилась и «забивалась»… Это сейчас уже, гляжу, народ «перебесился» от культурно-информационного наводнения тех лет, пресытился внешними кушаньями, вот и потянулся снова к своему, собственному, оригинальному. А тогда как раз полным ходом «спад шел». Пробовали с этим бороться – отсюда и названия завлекающие, вроде «Театра социального ужаса», и объявления поручали самому Эрику Алексееву рисовать – натуральные произведения искусства, куда там! Все равно в громадном зале ДК собиралось от силы человек 150-200, да и то – половина знакомых… Ну, а у меня оказалось, что достаточно было от «идеи-фикс» оторваться для настоящей, плодотворной идеи. И в марте 89-го пришел «Паук». Писать-то было о чем, жизнь вокруг бурлила, сама темы подсказывала. только лови!.. В общем-то и раньше у меня некоторые вещи удавались на профессиональном уровне. Но «Паук» был первой, над которой и работал уже профессионально, с учетом всех выработанных и известных мне к тому времени закономерностей и требований жанра. Скажем, насчет «технологичности». Если кто перечтет «Паука», то, конечно, обратит внимание – на 80% пьеса состоит из диалогов. А вместе действующие лица собираются лишь в двух сценах. Плюс одна «массовка» - привязанная как бы отдельно, которую можно сделать за одну репетицию. Насчет качества. Тут я целенаправленно применил метод, которым стал пользоваться и дальше. Где-то в апреле я «Паука» закончил. Но даже показывать никому не стал – да и самому мне он с первого захода не очень понравился. Сыровато, слабовато. Отложил на 2 месяца. А потом снова взялся за него и тщательно выжал всю «воду». То есть, немилосердно вычеркивал любой кусок, любую фразу и даже отдельное слово, без которого пьеса способна обойтись. И сразу ожила! Так сказать, «заиграла»!.. Но после этого я ее еще Селину прочитал. Методика «обсуждений» всеобще-погромного характера, описанная выше, конечно, ничего полезного в себе не несет, дело это гиблое… Но с отдельными специалистами обсудить – это совсем другое дело. Причем не с теми, кто с тобой безоговорочно соглашаться будет, но, с другой стороны, чтобы и ты мнению и компетенции своего консультанта доверял. Кстати, могу засвидетельствовать, что Саша в данном плане является одной из лучших кандидатур, можно даже сказать – редкой. Потому что умеет быть беспристрастным, а это у ВТО-шников нечасто встречается. Большинство наших специалистов любую вещь сразу начинают через призму своего субъективного взгляда пропускать – а сам он, естественно, на многое посмотрел бы иначе, чем ты, увидит не так, как у тебя, и советы будет давать, как твою вещь его вещью сделать. Селин же как раз щепетилен в отношении права автора на «самоопределение», способен ухватить возможность других, чужих решений и взглянуть на них объективно. И даже места, кажущиеся ему сомнительными, не станет безоговорочно отвергать, а лишь изложит свое мнение, где тут опасность может скрываться – а там сам решай, согласиться или нет… Вот после прочтения Селину я «Паука» и в третий раз доделал – окончательно отшлифовал. Писал я пьесу заведомо мобильную – под любую сцену, без лишних декораций. Даже в плане реквизита – «малой кровью». В частности, с использованием костюмов, пошитых для «Почтеннейшей публики» - даже шутили потом, что я «Паука» под костюмы написал. Ну, это, конечно, не так было, но наличные ресурсы я и в этом плане учитывал. А вот что под конкретных людей ориентировался, это было. Заранее прикидывал, кто есть, и кто надежно работать сможет – Растунова, Птичкина, Балабанов. Только одна роль в последний момент поменялась – на Солдата я сначала предполагал Поречного, Каргинова или Бондаренко, но по причине их творческого «затухания» переориентировался на Максима Путилова. Хотя тут и возражения были – Макс из их поколения считался тогда слабым актером, поговаривали – чего бы другого не взять, вроде Турчанинова. Но тут для меня определяющим было, что человек хотел участвовать. А остальное приложилось – для чего же тогда репетиции существуют? Это еще Артемьев в свое время говаривал: «Главное, чтоб парень хороший был и надежный, а актера можно из любого за пять репетиций сделать». И спектакль был поставлен и откатан до приличного уровня всего-навсего за полтора месяца. Свою мобильность и легкость в работе он и в дальнейшем подтвердил – состав исполнителей при последующих показах менялся, там потом и Оля Осипова играла, и Наташа Лагуткина, и, тем не менее, общая «переподготовка» укладывалась всегда в несколько репетиций при полном сохранении качества. Но о «Пауке» хочется и другое сказать, смысловое. Дело в том, что для меня он был логическим, идеологическим и моральным продолжением давней работы над запрещенным «Драконом». И с личной, авторской точки зрения, и с точки зрения старого ВТО-шника, и с точки зрения одного из руководителей ВТО в 70-х – это было своеобразным нравственным реваншем за тогдашнее наше поражение. Утвердить за собой последнее победное слово в том давнем споре… Не только фактически – самой победой «гласности», но и формально – на сцене. В общем, даже в названиях нетрудно параллель заметить «Дракон» - «Паук». И по форме то и другое – сказки. Но разные. Тут, я считаю, мне все же удалось, чтобы сказка, с одной стороны, где-то перекликалась со Шварцем, а с другой стороны, была и совершенно непохожей, принципиально иной, даже мысли не допускала о подражательстве и перепевах. Ну, да ведь и ситуация в годы написания «Дракона» и «Паука» совсем иной была. Во времена Шварца зло действительно олицетворял «дракон» - страшный. многоголовый, могучий, огнедышащий. А в 89-м такого уже не было. Был «паук» - сам по себе давно выдохшийся из сил, сам по себе издыхающий, но продолжающий опутывать людей своей паутиной и держать их на привязи. У Шварца борьба с «драконом» была почти нереальным, гибельно-героическим актом – поэтому противостоит злу воитель, рыцарь «не от мира сего». К концу 80-х для освобождения достаточно было просто отречься от «паука», увидеть всю его нелепость и карикатурность, и герой здесь отнюдь не воин, а насмешник, клоун, плутоватый бродяга. В «Драконе» лишь немногие из населения помогают и сочувствуют Ланцелоту в его борьбе за освобождение – и герои эти, безусловно, положительны. В «Пауке» сочувствуют и готовы помочь все – но положительных среди них нет. Потому что в 89-м уже нетрудно было предугадать, как уродливо будут выглядеть и как «ублюдочно» станут себя вести потенциальные «освободители». Наконец, важное принципиальное отличие состоит и в том, что Ланцелот сражается и гибнет из жалости к людям, ради них, за их счастье. В «Пауке» же сама идея борьбы «за людей» отвергается. Вместо нее вводится идея персональной ответственности каждого. В «Драконе» она тоже присутствует – «из-за слабости нашей гибли самые добрые, самые смелые, самые нетерпеливые. Камни, и те поумнели бы, а мы все-таки люди!..» Но тут все же косвенно – «слабость». В «Пауке» же вопрос персональной ответственности поставлен не косвенно, а – прямо, в лоб – «драконы» и «пауки» со стороны не приходят. Их вскармливают и выращивают сами же люди. Когда мечтают о такой власти над собой, тогда и создают ее. Сами, и никак иначе. И «самые добрые, самые смелые, самые нетерпеливые», в конце концов, гибнут не просто «из-за слабости», но и от рук тех же самых людей, а не потусторонних чудовищ… Премьера состоялась в ДК 16.11.89. Прошла на «ура». Хотя падение интереса к творчеству сказалось в полной мере, и зрителей набралось едва ли за сотню. Это, кстати, был последний спектакль ВТО, показанный в ДК «Москворечье». В дальнейшем от большой сцены мы вообще отказались.

КАК СОЗДАВАЛСЯ «ДЕНИКИН» Спектакли бывают разные. Взять, к примеру, «Мясника Томсона» - вроде, яркая, оригинальная вещь, впоследствии бульварная «Клюква» признала ее «одной из самых скандальных пьес московского театрального андеграунда» - а рассказать, собственно, и нечего. Удачно написалась пьеса, хорошо и планомерно шли репетиции, получилась удачная постановка. То есть, нормальная, достаточно профессиональная работа, и все. Другое дело «Антон Иванович Деникин». Во-первых, этот спектакль стал очередным «этапом» в моем творчестве, во-вторых, все здесь было ново – и содержание, и форма, и люди, с которыми над ним работали. И в-третьих, само его создание составило целую эпопею, о которой и хочется написать подробнее. К весне 89-го после неудачи с «Почтеннейшей публикой» очутился я в серьезном творческом кризисе. Эдакий вакуум, перепутье, когда совершенно не знаешь, куда же дальше направлять свою деятельность, да и с кем? Тут стоит отметить, что «тусовочный» принцип работы кроме плюсов разнообразия и «свободы творчества» имеет и серьезные минусы. В случае удач народ вокруг тебя сам собирается, но в случае неудачи ты быстро теряешь свое «притяжение». Безграничного «кредита доверия» у тебя больше нет, и собрать силы для каких-то новых задумок тебе уже становится очень сложно. Правда, как я ранее упоминал, у меня в это время появился «Паук», но в первой редакции он меня самого-то не удовлетворял, и я еще не знал, выйдет ли из него что-то путное. Вот в таком «вакууме» отправился я на слет в Скнятино. Кстати, во многом случайно, сперва ехать не собирался. Но написалась большая партия свежих «хохм» и захотелось с ней выступить – и решился «смотаться» туда в последний момент. Выступил нормально, еще с Балабановым пару сценок сделали. И как всегда В Скнятино вокруг тех, чье выступление понравилось, стал у костра народ «кучковаться» - кто поболтать, кто свое удовлетворение выразить, кто просто чокнуться. И уже ближе к утру крепко засели мы за стаканами с Лешей Килиным из Зеленограда. У них тогда тоже расслоение произошло, лагеря разделились на «стариков» и «молодежь», а Леша был одним из лидеров их молодой, студенческой «тусовки». И они тоже маялись в серьезных творческих проблемах – вроде, как и люди есть, а работать не над чем, тоже на перепутье – «куды податься». Так что мы друг друга «понимали»… Вот в этом разговоре, уже в «приличнейшем градусе», и мелькнула впервые идея спектакля о Деникине. Его полководческий талант меня давно интересовал, я уже тогда знал о его крестьянском происхождении, имел представление, с какими ничтожными силами он «красных» побеждал. А тут как раз «перестройка» шла, уже во многих отношениях Махно и Антонова «реабилитировали», а вот белогвардейцев стороной тщательно обходили. И зашла у нас с Лешкой речь, что это, дескать, «несправедливо», и что было бы интересно и о «белых» сказать. Килин загорелся – вот, мол, если б ты такое написал, то мы бы с тобой всей душой и всеми наличными силами… А такой поворот уже меня заинтересовал – я ж после развала и распада своей прежней «тусовки» в 88-м в раздумьях пребывал, с кем дальше работать. И под утро уже, прежде чем по палаткам «расползтись», между нами был заключен соответствующий «союз». Второй толчок в данном направлении я в том же мае получил. Группу Селина с его «Родиной» пригласили в Ленинград на фестиваль авангардных театров «Семь Я». И я в эти же дни случайно в Питере оказался. Сходил «поболеть» за наших, а попутно и некоторые другие спектакли увидел. И вынес оттуда некоторые впечатления. Дело в том, что театральный авангард в данное время, а уж тем более в Питере (Европа!) без голых людей на сцене и не мыслился. Пожалуй, одни наши там одетыми и выступали. А так даже казалось, будто в их театральных коллективах одни эксгибиционисты собрались – с единственной целью, попрыгать нагишом на сцене. Мальчики – с символическими мешочками на причинных местах, девочки – иногда с крошечными тряпочками, а чаще, и без оных. В основном, все это смотрелось довольно глупо, претенциозно и лишне – поскольку никакими более глубокими творческими задумками, оправдывающими подобное «решение», не подкреплялось. Наоборот, создавалось впечатление, будто там все творчество сводится к единственной проблеме – а под каким бы еще «соусом» всем раздеться? Но кое-какие наблюдения получились любопытными. Например, после выступления ВТО образовался большой перерыв – ждали спектакля венгерской группы, а они, запершись в зале, под музыку «морально настраивались». Мы засели в домкультуровском буфете, кофе пили, и кто-то из организаторов пошел включить по общему «видику» «мультяшки». Но ошибся, не ту кассету «врубил» - с записью вчерашних спектаклей. И там обнаженную девушку на распятии поднимали. Включилось внезапно, с середины, для всех неожиданно, и заметил во-первых, как это выглядело, а во-вторых, как на публику подействовало – как «глаза на лоб полезли» и «физиономии повытягивались», будто людей «по башке шарахнули». Кстати, вообще в этом непривычном для ВТО жанре ряд закономерностей определил – что нагота на сцене действует эротически и возбуждающе, только если преподносится в качестве стриптиза, либо хоть один квадратный сантиметр закрытым остается, заставляя зрителей ожидать, когда же и он откроется. Если же полностью, притом сразу, одним махом предстает, то вызывает не возбуждение, а только шок. Оцепенение. Вот и мелькнула мысль шальная, что если спектакль про Деникина делать, то примерно так хорошо бы финальная сцена смотрелась – распятие России. Тут, кстати, режиссерские уроки Артемьева сказались – стараться ошеломить зал, «дать по мозгам» чем сильнее, тем лучше, и в средствах при этом себя не ограничивать, что самая буйная фантазия подсказывает, то и делай, отбросив всякие сомнения. А от такого варианта финальной сцены стал в обратную сторону и «костяк» всей пьесы раскручиваться. Если завершать «распятием России», то одна и та же женская роль должна через весь спектакль пунктиром пройти – триединая, чтоб в одних сценах изображала мать, в других – любимую женщину, в третьих – подругу детства, вроде «сестры». И общее оформление сцены сразу прорисовалось. Тут уж сказались уроки Голикова, с березовыми крестами к «Грозе» - как предметы на сцене обыгрывать. А большой крест распятия возможности для игры давал богатейшие – в разных сценах он мог быть и могилой, и флагштоком, и деревом, и перепутьем дорог, и виселицей, и мачтой корабля. А вместо «задника» к кресту напрашивалось добавить маскировочную сетку – этого добра у меня на службе хватало. То есть, эффектная форма тут сама собой стала рождаться – даже раньше содержания. Но ведь требовалось теперь эту форму достойно «наполнить». Это ж совершенно внове было – взяться за тему не абстрактную, с «потолка придуманную», а историческую. И занялся я сбором материалов. Кое-какие возможности для этого имелись. Историей гражданской войны я и раньше интересовался, дома набралось довольно много книг, мемуаров «красных» военачальников. В библиотеке части военно-исторический отдел был богато представлен. В Монино был записан в большую библиотеку при Гагаринской академии – и, естественно, по вопросам военной истории там тоже книг хватало. Наконец, подумал и о таком ценном первоисточнике, как Ленин – тут я вообще имел возможность в рабочее время изучать, кабинет пропагандиста части по соседству с моей лабораторией располагался, и любого случайного посетителя там с огромным радушием приветствовали. Честно признаюсь – белогвардейского спектакля я тогда не замышлял. Но и от глупых пропагандистских штампов захотелось оторваться. И изначально задумал я создать нечто «объективное» - в перестроечном понимании, как в те годы о тех же Махно с Антоновым писали. Что вот, дескать, с одной стороны, добра хотел, с другой стороны, во многом заблуждался. В том-то прав был, а в том-то – неправ. Умный человек, но того-то недопонял, в том-то ошибался. Словом, нечто «среднее» предполагалось, «всестороннее», так сказать, «и нашим, и вашим». Но источники в моем распоряжении имелись только «красные». И ради этой самой «объективности» я, хоть и не был еще журналистом, начал работать чисто по-журналистски, т.е. отбирать только факты, оценку их оставляя за собой. Скажем, когда Серафимович или Фурманов пишут о «классово-оправданных» зверствах с «красной» стороны, это – факт, это явно не выдумано. Но, если кто-то сообщает о зверствах с «белой» стороны, то факт лишь там, где указано конкретное место, количество и т.д., а голословные обвинения не учитываются. Когда называется количество орудий, броневиков, номера корпусов и дивизий – это факт, а просто заявления о «колоссальном превосходстве белых» - это уже из области непроверяемых эмоций. «Расстрельные» телеграммы Ленина или выдержка из «белого» документа, пусть даже тенденциозная – факты, а пропагандистские «накрутки» о «кровожадных белых замыслах» - отбрасываются. Вот таких фактов набиралось все больше, выстраивались они в хронологической последовательности, и вдруг я обнаружил, что даже по «красным», вполне советским источникам, если брать одни лишь факты, без оценок и домыслов, то картина гражданской войны складывается совершенно непривычная, совсем другая, чем внедрившаяся в наше сознание. И неожиданно для себя самого я пришел к выводам о полной правоте «белых», о гораздо большем их героизме и гуманизме, чем у «красной» стороны. И сам как раз в ходе этой работы стал вдруг по своему мировоззрению «белым»… Отнюдь не преднамеренно, не целенаправленно, оно само собой так получилось. Все же физика выработала в нас навыки логического мышления – вот логически к этому и пришло… Но требовалось и до других свои открытия донести (по уровню 89-го это и было открытием), не предложишь же каждому те же сотни книг «перелопатить». И в начале августа я обобщил собранные фактические материалы, распечатав их на машинке – вышло около 100 страниц. Кстати, как раз эта подборка, так называемые «Рабочие материалы к «Деникину» стала первым зародышем, из которого за 7 лет развилась и выросла книга «Белогвардейщина». Но в тот момент я о подобном не думал. В сентябре встретился с Килиным – хотя теперь он о нашей ночной идее высказывался куда более сдержанно, но принципиальное согласие я из него «выжал». А на слете первокурсников попытался и своих прежних соратников «на дело поднять» - вытащил туда Рожнова, Дашко, Балицкого, Кириллова, Чибиняева, «Адмирала». Мы специально и отдельным лагерем встали, на соседней поляне, поскольку и задачу я особую наметил, агитацию на «Деникина». Любопытно, что в тот раз у нас меньше пили, чем разговаривали – уж больно обширное поле информации и перспектив работы открылось. И поддержку я здесь тоже нашел, хотя и сознавал ее невысокую надежность. Но хоть какая-то точка опоры появилась, и можно было начинать сам сценарий писать… Только ведь и другая проблема остро встала. В той необычной для ВТО форме, в которой спектакль замыслился и основа его сюжета сформировалась, требовалось еще где-то исполнительницу главной роли найти, чтобы и актрисой хорошей была, весь спектакль смогла на уровне продержаться, и достаточно «рисковой» - в двух сценах «сверкнуть, в чем мама родила». В ВТО таких не имелось – как-то не принято у нас было подобное, да и опять же, в стенах родного вуза себя демонстрировать… Организовали целую кампанию поисков. Я и через Килина «удочки забросил», и Эдик Вахмянинов из Зеленограда согласился помочь – он восходящей рок-звездой был, с более «передовыми» и раскрепощенными «тусовками» соприкасался. Я ему еще целую пачку объявлений распечатал с контактным телефоном Чибиняева – чтобы во время своих концертов распространял. Такие же «объявы» Рожнов на Арбате расклеивал в местах сборищ околотворческой молодежи, да и сам я любым случаем пользовался – вроде того, что Селин «подкалымить» едет, в ДК МАИ выступить, и меня с «хохмами» зовет присоединиться – а я после выступления тоже объявляю о поисках девушек для участия в спектакле. Параллельно и «Паук» ставился, и «Деникин» писался. Дописал и понял – получилось. Сейчас я его, кстати, к своим лучшим произведениям не причисляю. Потому что это была пьеса только для своего времени. И огромную ударную роль там играла публицистика – то бишь, сама по себе сенсационная для 89-90 г.г. информация. Но тут как раз и удалось сделать так, чтобы откровенной публицистикой пьеса не была, и чтобы эта информация была донесена до зрителя на хорошем художественном уровне. И использовал я для этого все свое умение, которого смог достичь к тому времени. Применял и мелодраматические приемы с целенаправленной игрой на душевных струнах зрителя, и некоторые откровенно плакатные заготовки – все же опыт «агиток» богатый имелся, широко использовал элементы сюрреализма – смешение и совмещение времен, «запараллеливание» событий, неожиданные перескоки сюжета, объединение снов и мыслей с реальностью. НУ и шокирующие элементы в критических точках – тоже. И вышел действительно некий единый, органичный симбиоз. Причем симбиоз ударный, нацеленный на активное переворачивание всего зрительского сознания. Так, чтобы «бил по мозгам» каждый элемент, и формой, и содержанием, и одно помогало другому, поддерживало и усиливало другое. И вот знаете, когда написал, почему-то сразу пришла твердая уверенность. Или нет, термин «уверенность» здесь даже не подходит – он все же содержит в себе предположительный элемент. А я просто знал. Знал, что мы этот спектакль поставим, и что он будет успешным. Тут словами не опишешь – но, наверное, многим творческим людям знакомо это чувство, только приходит оно далеко не всегда, и не по вашему желанию. Когда уже заранее знаешь, и все тут, а почему – и сам не можешь объяснить. Вот и я как-то внутренне уже видел спектакль – и знал. Читка состоялась в ноябре в 62-й, и выявила не только сторонников, но и горячих противников. В первую очередь – Леша Балабанов. И стиль ему не понравился, и многое другое, а уж сцены «шокинга», по его мнению, вообще были гибельными для спектакля и вели к его гарантированному провалу. Но вот только Леха все это предполагал, а я совершенно обратное – знал. И царившей во мне абсолютной уверенности никакая его логика поколебать не могла. Я и спорить-то не стал, а просто отмел все возражения и сказал, что делать будем так, как написано, а уж участвовать или нет – это личное дело каждого. Принимать или не принимать тут можно только целиком, как данность. Балабанов, пророчески «посыпав голову пеплом», ответствовал, что участвовать он, конечно, будет, товарищей даже в верной беде не бросит, но «снимает с себя всякую ответственность». На что и получил пояснение, что никакой ответственности ему давать никто, собственно, не собирался, и кроме механического участия от него ничего и не требовалось. Между прочим, читка стала заодно и «смотринами». Собралось шесть девушек, откликнувшихся на наши объявления, запущенные по разным каналам. Прослушав пьесу и оценив предлагаемую роль, две отказались сразу. Таня Сабанадзе выразила желание поучаствовать, но не в этой роли – ей уже и как-то не по возрасту было бы в натуральном виде выступать. Осталось трое. Первой и главной кандидатурой стала зеленоградка Влада, на которую вышли через «Ваха». Отличная, почти профессиональная актриса, и в «авангарде» успела побывать, так что и комплексами ничуть не страдала – заявила, что сыграть нагишом для нее пустяки, она, мол, на сцене еще и не то выделывала. Двух других согласившихся как-то неловко было отправлять «несолоно хлебавши», поэтому их дипломатично в «дублерши» зачислили – дескать, если вдруг Влада не сможет. Вторым номером стала второкурсница из МИФИ – как звать, уж не помню, судя по всему. девочка недалекая, с актерским опытом никаким, но внешностью довольно яркой – типично русская красавица, даже с длинной косой. А третьей, то бишь, практически вообще без шансов получить эту роль, стала «в очереди» Наташка Лагуткина. Кстати, до сих пор не знаю, каким образом и через какие контакты она тогда к нам попала, кот-то из знакомых принес ей одно из наших объявлений, а откуда взял – неизвестно… Но прошло всего несколько недель. и Наташка с третьего места на первое и единственное перескочила. Влада извинилась и сообщила, что замуж собралась, и ее жених против откровенностей на сцене возражает. Мол, если очень нужно и больше некому, то она, конечно, все равно готова нас выручить, и даже с женихом расстанется, если уж на то пойдет – но, если можно без этого обойтись, то для нее так будет более желательно. Ну, что ж тут можно возразить – как-то и совестно чужой судьбой распоряжаться. Заверил, пусть себе спокойно замуж выходит, обойдемся, у нас ведь дублерши есть. Сообщил эту новость длиннокосой второкурснице – вот тут-то и выяснилось, что девочка и впрямь «недалекая». Мягко говоря. Оказывается, ни во время читки спектакля, ни во время последующих бурных споров и обсуждений до нее просто-напросто «не дошло», в каком виде должна главная героиня показываться. И только сейчас, как объяснили, отказалась. И осталась Наташка. Что вызвало, кстати, новый взрыв скептицизма. Потому что и в сценическом плане она была тогда на нулевом уровне. Дикции – никакой. Движения – «детсадовские». А роль-то – главная. Так сказать, несущая силовая ось всего спектакля. Но тут уж пришлось вспомнить старое артемьевское правило – «главное, чтобчеловек был хороший, а актера из него всегда сделать можно». А вот чего-чего, а желания работать у Наташки хватало. Пожалуй, столь целеустремленной и самоотверженной тяги к искусству я больше и не встречал. Ради того, чтобы на сцене играть, себя, в прямом смысле слова, не щадила… Например, при уточнениях роли и ее особенностей держалась с невозмутимостью опытной стриптизерши. Я, честно говоря, так и подумал, что уже успела в этом плане в какой-либо из молодежных «тусовок» хорошенько «раскрепоститься». Оказалось – нет, для нее подобное тоже совершенно внове было. И как потом выяснилось, в начале работы над спектаклем она даже специально в художественное училище натурщицей нанималась – не из-за денег, платили там копейки, а только для того, чтобы привыкнуть, «в роль войти». Кстати, впоследствии еще и жестоко поплатилась за свое творчество – нашелся какой-то «доброжелатель», ее родителям «заложил»… Работы с Наташкой было множество, «непочатый край». Практически месяца три с ней одной и репетировали. Каждое слово, каждую интонацию, каждый жест отдельно ставили. Тогда как раз еще 20-летие ВТО праздновалось – скромненько, один вечерок в «Панопе». Так вот, я вообще колебался, стоит ли там выступать, у меня к этой дате ничего и не было подготовлено, кроме нескольких пародий на селинскую «Родину». Но решился все же выступать и пародии свои вместо прочтения с листа по ролям растасовал с одной единственной целью – дать будущей «звезде» хоть какую-то изначальную «обкатку» на сцене, каждый ведь знает, что первый выход перед зрителями, это еще и дополнительный «мандраж», дополнительная скованность. А первую репетицию сцен с обнаженной натурой назначили в конце января, когда основная часть ВТО уехала на фестиваль КИВИН в Днепропетровск, чтоб лишние в 62-ю не лезли и не мешали. Как уж прошла, лучше не спрашивайте. Трудно сказать, кто больше себя «не в своей тарелке» чувствовал, «краснел, заикался и бледнел». Но, пожалуй, все-таки не раздетая Наташка, а – мы, одетые мужики. Так что в этом отношении нам, а не ей большая «обкатка» для привычки потребовалась. Но, в конце концов, все усилия увенчались успехом, и Лагуткина все же стала настоящей «звездой». Освоилась на сцене, заиграла свободно и ярко, в дальнейшем роли уже на лету схватывала без особого «напряга», она потом и в других моих спектаклях играла – и в «Пауке», и в «Томсоне». А в «Деникине», между тем, и с прочими исполнителями проблем хватало. Осенью, когда народ собирал, откликнулись многие – особенно активно Олег Рожнов помогать принялся, другие «наобещались», даже канувший в небытие «Адмирал» вроде заинтересовался, чем-то пособить стремился – как раз он мне для сценария выписывал цитаты из Евангелий в Сергиевом Посаде (да-да, Библию в 89-м еще не достать было! Это – чрезвычайная редкость была, и в книжной сети даже не просматривалась!) Но нескольких отдельных соратников было мало – «эпохальный» спектакль о гражданской войне просто не быть не массовым. Даже с растасовкой по несколько ролей на каждого, все равно человек десять требовалось. А чем дальше, тем яснее становилось, что на зеленоградскую молодежь, с которой, собственно, и начала вся задумка развиваться, рассчитывать не приходится. Сперва еще «увиливали» - «надо подумать» да «посмотрим», а как от теорий к практике перешло, стали более чем прозрачно намекать на трудности, дела и занятость. Так я их вплоть до мая месяца в качестве «каши из топора» использовал – тех, кто над спектаклем работал, держал в уверенности, что где-то там в запасе еще зеленоградцы имеются, и когда придет срок – появятся. Хотя сам уже давно и точно знал – не появятся. Настоящих исполнителей найти премьера «Паука» помогла. По законам творческих «тусовок» - если успех, то и сила «притяжения» у тебя появляется. Теперь и Макс Путилов выразил желание дальше со мной работать, и Наташа Птичкина, со стороны Дима Жевлаков пришел энергичный и оптимистичный авантюрист, из ВТО Дима Федотов «в орбиту втянулся». Но к весне – новые проблемы. Та основа на которой начинало возводиться здание спектакля, напрочь посыпалась. У Олега Рожнова, на которого большая ставка делалась, личные трудности начались, и он вообще появляться перестал. Кириллов, Балицкий, «Адмирал», Попов на репетиционных горизонтах так и не возникли. Один Дашко, правда, появлялся, но редко, и хуже того, непредсказуемо. И в марте-апреле мы, фактически, оказались в том же положении, что осенью 88-го с «Почтеннейшей публикой». «Зависли»… Но кстати, ведь и с «Почтеннейшей публикой» выход был, в последний момент обнаружился – я придумал там возможность одно изменение внести, меняющее всю постановку, довольно рискованное, но позволявшее с совершенно произвольными людьми доделать спектакль за 2 недели. Только тогда ни сил, ни энергии, ни внутренней убежденности уже не было, и когда Балабанов решил, что это «слишком круто», я согласился с ним и махнул рукой на погибавший спектакль. А здесь – несмотря ни на что, почему-то продолжала держаться железная уверенность, что все получится. Ну ничем, ни капельки не подкрепленная, а была. Перетасовал роли, еще несколько из них Жевлакову передал, Серегу Хлесткова привлек – и продолжали работать… Премьера была на май назначена, а в апреле у нас были готовы лишь сцены с Лагуткиной и Жевлаковым, на некоторые из ролей и кандидатур не имелось, а уж о народе для массовых сцен и помину не было. Но вот хотите – верьте, хотите – нет, а внутренняя уверенность в успехе все равно оставалась. И совершенно необъяснимо в тот раз сохранялось полнейшее спокойствие – что как-то все образуется. Только премьеру сдвинул. На… неделю. С 18 на 25 мая. А в репетициях «Деникина» еще и перерыв сделал – к первомайскому слету «Паука» подготовить. И действительно, как-то само собой все образовалось. В Скнятино «Паука» показали, еще очень прилично сделали с Балабановым, Ожиговым и Разумовским мои «Рассказики о революции» - и сразу сила творческого «притяжения» еще сильнее зароаботала. Стоило потом по ВТО кликнуть, как для «Деникина» желающих набралось сколько угодно. Из «стариков» – Разумовский, из «молодежи» - Илья Кузнецов (Муми-Тролль), Серега Николаев, Саша Райков, Сергей Лаврентьев. А уж после Скнятино не стали пауз делать и расслабляться, как обычно после слетов, а наоборот, как с трамплина, на «форсажном режиме» - по 2-3 репетиции в неделю… И в этом порыве уже все проблемы, все трудности просто «сметались» с пути – шутя, между делом. Слова плохо знают? Значит, по опыту скнятинских премьер, Осипову суфлершей посадить. В последовательности сцен плохо ориентируются – Жевлакову поручить за кулисами выходы на сцену регулировать!.. И то же самое знание, что все пройдет нормально, у меня как утвердилось осенью, так и на премьере оно действовало. Не могу объяснить, почему, но и на спектакле я оставался совершенно спокоен – наверное, единственный из участников. Был абсолютно уверен в успехе, ждал этого успеха – и все тут. Хотя, между прочим, весь спектакль от начала до конца до премьеры так ни разу и не «прогнали» - не получилось. И весь состав участников впервые собрался вместе только на премьере… И тем не менее, «Деникин» прошел именно так, именно на том уровне и с той зрительской реакцией, как оно изначально задумывалось. Конечно, не обошлось без «накладок», но в целом – незначительных. Например, там в сцене распятия, когда Наташка укладывается на крест, четверо хмурых мужиков в шинелях с гробовым стуком вгоняли гвозди – естественно так, чтобы она на эти гвозди опираться могла. Но незаметно и красной краской плескали на руки и ноги. А Балабанов об этом не знал – он «врага» играл, должен был сидеть на краю сцены за столом и в нужных местах зачитывать цитаты Ленина, Троцкого, Дзержинского, Сталина, поэтому ему и на все репетиции ходить было не обязательно. А тут увидел, что красное потекло, перепугался, задергался, едва до конца высидел – благо, сцена финальная, и бегом ринулся к Наташке первую помощь оказывать. Подумал, и впрямь ей кто-то молотком случайно «уделал»… А осенью желающих на «Деникина» еще больше набралось, и ко второму показу мы его еще ярче и эффектнее сделали. Остается добавить, пожалуй, еще одну историю на грани с мистикой. Когда после первой читки в ноябре 89-го пьеса обсуждалась, у Лешки большие возражения сам ее стиль вызвал. Восклицал – да ты ли это писал или не ты? Где твой нормальный язык? Что за слог, что за фразы? Почему предложения строятся не в обычном классическом порядке, а сплошными инверсиями? Почему то и дело обрываются многоточиями?.. Целый ряд «вульгарных» выражений мне указывал, вроде, «артиллерия кроет», «получить на всю катушку», «повис на хвосте» - дескать, так советский политрук мог бы выражаться, а никак не образованный русский офицер начала века. А на 90-й год я подписался на журнал «Вопросы истории», где должны были публиковать «Очерки русской смуты» Деникина. Но уже хозяйственный развал начинался, проблемы финансирования, и первый номер пришел только 27 мая, через два дня после премьеры. И перед «Очерками…» редакционное пояснение – что частые многоточия по тексту, это не сокращения, а таков стиль автора. Стал читать – фразы то и дело построены на инверсиях, и все «вульгарные», так сказать, «нехарактерные» выражения в разных местах мемуаров Деникина так и присутствовали. Все они нашлись. А открываются эти мемуары образом распятой России… Впрочем, чтобы уж окончательно в мистику не вдаваться и вас не вгонять, стоит добавить и то, что фактические ошибки в своей пьесе я тоже выявил.

КОЛЛЕКТИВНОЕ НАИТИЕ Раз уж вопросов «мистического» и «непознаваемого» коснулись, то хочется еще одну историю рассказать. Астрологи утверждают, что вероятность тех или иных событий и поступков увеличивается в зависимости от определенных положений звезд. Сторонники телепатии говорят о возможности передачи мыслей, образов и эмоций на расстояние. Верить этому или нет – ваше личное дело, но в данном случае ни астрология, ни телепатия явно ни при чем. Потому что по всем астрологическим теориям воздействие идет на какой-то определенный «знак Зодиака», а не одновременно на «Козерога», «Льва», и не знаю уж кого третьего – но, во всяком случае, точно – не «Козерога», и не «Льва». А эффекты телепатии, вроде, должны в первую очередь проявляться между людьми с близкой «длиной волны», то бишь, чаще всего, кровными родственниками. Тут же не то что о кровном, но даже и о «духовном» родстве не скажешь, настолько разные по складу люди. Случилось это 3 марта 1990 года. Сидел я поздно вечером у телевизора, и вдруг придумалась пьеса «Мясник Томсон». То есть, вот как-то сразу, одним импульсом пришла в голову, и не наметками, идеями, прикидками, а вся целиком. Раз! – неким «сгустком» пришла, и в какой-то час так и раскрутилась от начала до конца… Если кто не читал и не видел, поясняю, что это – пьеса в жанре «театра абсурда» и в стиле довольно «черного юмора». Предстала сразу во всех подробностях, вплоть до фраз – разве что за исключением самой концовки с приходом госпожи Томсон и «букетиком незабудок», только это потом додумывалось… И понадобилось еще лишь два дня, чтобы просто записать все, пока не забылось. В ближайший заезд в общагу приношу пьесу Селину – посоветоваться, что вдруг получилось. Он послушал и спрашивает: «Слушай, а когда, говоришь это было?» Отвечаю, 3 марта, в такой-то день недели. И выясняется, что в этот же вечер на него тоже что-то подобное накатило, и придумал он абсурдный, очень «черноюмористический» рассказ – как мужа-аккуратиста неаккуратная жена постоянно раздражает, поэтому он ее убивает, на части расчленяет, и при этом очень переживает, что так неаккуратно все получается. Но потом еще приходит Турчанинов и приносит новое стихотворение. «Черный юмор» на каннибальскую тематику. Мы с Сашей переглядываемся, начинаем допытываться, когда написано – и оказывается, точно, в тот же самый вечер. Притом, случай этот был не единичным. Следующая написанная мною пьеса, «Круги», хотя и тоже с уклоном в «театральный абсурд», была совсем в другом стиле. Некоего «примитивизма», что ли, когда огромный круг жизненных проблем и вопросов ужимается до крошечного, заведомо ограниченного пространства и обыгрывается на ограниченном наборе подручных предметов – в том числе и игрушечных. Как уже привык к тому времени, прочитал Селину. А он на меня смотрит подозрительно. Говорит: «А я тебе, случайно, о своей «Песочнице» не рассказывал?» Да, оказывается, он в одно время со мной придумал и начал писать пьесу точно в таком же ключе, где два пенсионера воплощают целую жизнь на нескольких подручных предметах в песочнице… Как-то объяснить такую синхронность наших творческих находок лично я не берусь, мы с Селиным почти никогда и не работали вместе – слишком разные люди, разные подходы, так что эффективнее получалось действовать независимо друг от друга, «в параллель». И гипотезы на этот счет можете строить сами, если не лень – что уж тут имело место, флюиды некоего «информационного поля», космических излучений или общее влияние «духа 62-й»?..

ПУТИ В ЛИТЕРАТУРУ Недавно ребята из «Инженера-Физика» спросили – а почему в годы своего студенчества я в этой газете не «сотрудничал»? На что, конечно, осталось только плечами пожать. Потому что вопрос, столь естественно звучащий сейчас, тогда смог бы прозвучать лишь в качестве шутки. И если весь юмор такой шутки современному студенту непонятен, то поясняю, что даже в факультетскую стенгазету «Энергетик» чьи-то «самодеятельные» материалы могли проскочить крайне редко, совершенно случайно, и если проскакивали, то вовсю исковерканными редакторской цензурой. А уж опубликоваться в «Инженере-Физике» тогдашний студент имел примерно такие же шансы, как нынешний мифист – в «Известиях», «комсомольской правде» или, например, на телевидении. Газета в то время, если и не забивалась перепечатками из «Правды» с очередной речью Л.И. Брежнева, то печатала сугубо институтский официоз, «шапкозакидательскую хронику» о соцсоревновании кафедр и стройотрядов, либо нравоучительные сентенции партийно-политических деятелей местного масштаба. Разумеется, читать ее было невозможно, так что никто и не читал. А поскольку газета продавалась в вестибюле института на принципе самообслуживания – брось в коробку копейку и бери номер, то, да простят меня уж сегодняшние энтузиасты и патриоты этого издания, использовалась она студентами в одном единственном качестве – тогда ведь туалетная бумага жутким дефицитом была. Насколько помню, за годы моего обучения в МИФИ у меня в «Инженере-Физике» были лишь две публикации – причем материалов, вполне достойных как раз такого применения, «стишок» ко Дню Победы и «заметочка» об агитбригаде. Но формально даже это считалось «великой честью», в таких случаях Качалов лично на гривенник раскошеливался и брал сразу десяток экземпляров, обедняя подручной бумагой институтские туалеты – в архив подшить, автору «преподнести», всем ВТО-шникам «продемонстрировать». Ну, а об изданиях более «высокого ранга» и вообще говорить не приходилось. Там и подавно «все схвачено» было – так сказать, «всерьез и надолго». И непробиваемо. Ведь и постоянным сотрудникам редакций кушать надо – чего ж им невесть с кем делиться? У них и самих и детки есть, и знакомые, и сколько людей с «лапами» во всяческих верхах… Кажется, из наших тогда удостоился публикации один Эрик Алексеев – в «Литературке» кто-то тиснул плагиатом несколько его шуток. А Эрика «задело», пошел в редакцию выяснять. Там решили столь деликатный вопрос «культурненько замять», предложили компромисс, что он никаких претензий предъявлять не будет, а они за это, в качестве компенсации, что-то еще из его произведений напечатают. Так и спустили «на тормоза», не напечатали… Но и то, что плагиатом прошло, создавало Эрику ого-го какой авторитет – во, какой талант, аж в «Литературке» публиковался! Кстати, подобное положение вещей во многом объясняет тогдашние увлечения театральными направлениями у молодежи – это же был единственный доступный метод «тиражирования» своего творчества на более-менее широкую аудиторию. Но все творчество в театральный жанр не укладывлось, ведь появлялись и рассказы, и повести, и стихи. Кстати, до сих пор иногда отыскиваю в своих архивах удачные вещи, писавшиеся в конце 70 – начале 80-х, и они теперь успешно идут в печати. А тогда при непробиваемой, сугубо конъюнктурной системе прессы, уделом таких творений было писаться «для друзей», максимальный тираж – 5-6 экземпляров, уж сколько «закладок» машинка возьмет. Но, хотя бравировали – дескать, не очень-то и надо, зато пишем свободно, что самим хочется, а все же подспудная мечта увидеть свои вещи где-то опубликованными, чего греха таить, конечно жила. Тут мы с Селиным шли разными путями – правда, поначалу с одинаковым результатом. Саша попытки пробиться в литературу начал через журнал «Юность», через «Зеленый портфель» - раздел там такой образовался, при помощи которого редакция «Юности» «бум подняла» о предоставлении возможностей «молодым дарованиям». Вот туда-то Саша и сунулся. Но дело в том, что при тогдашних принципах деятельности советской прессы «Юности» этот «бум» только ради самого «бума» и требовался для отчетности в «верхах» и формирования «смелого» имиджа, которым перед другими изданиями «козырнуть» можно. А в реальности происходило следующее – приходил туда Селин в числе десятков и сотен таких же, как он, какой-нибудь редакционный «мэтр», вроде Хорта, его рассказ бегло и свысока просматривал – указывал на «недостатки» и отправлял «дорабатывать». Саша дорабатывал, как указано, снова приносил – ему новые «недостатки» быстренько выискивали и требовали их переделать. Это и называлось «работой с начинающими авторами». И так ходил он раз за разом, раз за разом перерабатывал и переделывал в надежде, что вот теперь-то все высочайше найденные недочеты устранены, и наконец-то, возьмут, надежда-то оставалась, надежда-то, вроде, и подпитывалась, что «в целом, тут что-то есть, даже можно сказать, неплохо, но только вот этот момент…» И другие десятки и сотни авторов точно так же до бесконечности «пороги там обивали», способствуя росту авторитета и удельного веса в журналистике всяческих Хортов. Кто начинал понимать, что с ним просто «динамо крутят» и бросал это бесполезное «шляние», то на его место, конечно, тут же другие находились, еще не разуверившиеся и «обуянные надеждами». Ну, а насчет реального выхода – это был абсолютно «глухой номер», никакими возможностями публикации там и «не пахло» - так и крутили «начинающих» до бесконечности, пока не надоест. Насчет публикаций-то, что, у Хортов своих знакомых, «протеже» и «протеже знакомых» не хватало? Кстати, ведь какой скучнющий на самом деле был раздел – такая «нудятина», еще и усугубленная искусственными и надуманными претензиями на «свежесть» и «оригинальность»… Мне подобный путь в литературу казался унизительным, я в то время заявлял, что лучше уж в своем «Йеллоу пресс» писать буду, чем к капризам всяких «мэтров» подлаживаться. Но… честно сказать, и сам делал попытки в «большую печать» протиснуться. Только иначе. Примечал издания, вроде бы, по профилю подходящие, и посылал туда свои лучшие произведения по почте. На «авось». Фактически, без шансов на успех – но «вдруг получится?» Из пьес посылал «Ну как вы тут, ребята?» и «Форт-Сказку», из прозы – «Джерри Бабера», «Золотую статую», подборку ранних шуток. И, разумеется, всегда и отовсюду получал «отлуп». Правда, в те годы регулярно отвечали, отрицательный ответ всегда присылали и даже рукописи возвращали – ведь все издания дотационными были, на почтовые расходы денег не считали. А для дотационных работников редакций, фактически – чиновников от литературы, ответ написать, значило показать свою работу – копия-то в редакционном деле остается: «документ-с». Между прочим, в некоторых местах и в самом деле читали, в журналах «Театр» и «Современная драматургия» даже на положительные рецензии «расщедрились». Но, ясное дело, с извинениями – что «по ряду причин…» «Перестройка» в данном пане сперва ничего не изменила. Разве что мы сами на более высокий уровень выходить стали. Я, например, тогда технику написания коротких «хохм» вовсю освоил, и они широко пошли со сцены, в выступлениях, приветствиях. И мои «публикации» стали появляться – плагиатом, без указания автора мои шутки видели и в «Крокодиле», и в «Смене», и еще невесть где. И искать какие-то концы, добиваться чего-то в подобных случаях было бесполезно, в Союзе-то об охране авторских прав и «слыхом не слыхивали» - да и попробуй докажи их, свои права. Кстати, любителей «плагиатить» и воровать до сих пор хватает, причем, что закономерно – чем более «солидно» выглядит «фирма», тем более беззастенчиво ведет себя в этом вопросе. Скажем, радио воровством весьма увлекается – тут могут и фамилию автора упомянуть, но вот только без его ведома и без такой мелочи, как оплата. Или вот журнал «Сатирикон» в Москве издавался массовым тиражом, на финской мелованной бумаге, ярко оформленный, в редакции там телевизионные юмористы сотрудничали – а воровал вовсю. В результате кризиса «в трубу вылетел» - так туда ему и дорога!.. Но вернемся к «перестройке» - у меня тогда обозначилось и увлечение публицистикой. Точнее, оно и раньше присутствовало, в тех же «Йеллоу пресс», но тут «по-серьезному» вкус к ней почувствовался. Сначала в 88-м после Армении, когда стал свидетелем событий в Ереване и Карабахе, а в Москве правды о них никто совершенно не представлял – и неизвестная другим информация наружу просилась, написал большую публицистическую вещь, вроде серии очерков. Потом, уже целенаправленно, о посещении питерского фестиваля заметки писал, потом – «Рабочие материалы к «Деникину» - но в 89-м все это оставалось еще «для друзей», с тем же максимальным тиражом 6 экземпляров. А у Селина выход на новый, более высокий уровень литературной иерархии получился при его работе в КВНном и околоКВНном окружении. В некоторых командах там были люди, теми или иными путями сумевшие уже протиснуться в печать, одни – в провинциальную, что было легче, чем в московскую, другие – имевшие знакомства. И Саша вышел на контакты уже не типа «начинающего» с «мэтром», а с так называемой «редакторской мафией». Термин «мафия» тут был, конечно, условным – куда уж им до мафии! Просто это были некие замкнутые группировки редакторов и сотрудников редакций, существовавших по принципу «ты – мне, я – тебе». То бишь, А. пристраивает на страницах своего издания произведение Б., а Б., соответственно, у себя публикует опус А. Полноправным «своим» в такой «мафии» ты мог стать лишь в том случае, если состоишь в редколлегии пусть даже «плевенького», никем не читаемого издания с ничтожным тиражом – все равно, ты тогда представляешь интерес, значит, и у тебя можно «пристроить» какие-то вещи, которые, может, больше нигде и пойдут. собственно, и Саша попал в подобный круг из-за того. что к фестивалю КВН гипотетический сборник готовил – а, стало быть, мог оказаться полезным. Да ведь тогда весь мир прессы по таким законам существовал, поэтому и «редакторская мафия» действовала далеко не одна – Селин вышел на ту из них, которая группировалась вокруг С. Адамова из редакции «Студенческого меридиана». Поиск талантов там действительно велся, и велся достаточно активно. Но вот только самим талантам от этого было не легче, потому что роль им отводилась второстепенная и весьма незавидная. Во-первых они требовались каждому участнику «редакторской мафии» для собственного веса и рейтинга. У одного – вон сколько авторов за душой и произведений полный шкаф – значит и другому нужно не меньше чтобы с ним «коллеги» так же считались. Во-вторых, хорошие произведения использовались для наведения и поддержания контактов внутри «мафии», в качестве эдакой разменной валюты. То есть, один другому талантливую вещицу мог уступить, естественно, в обмен на ответную услугу – например, «довесив в нагрузку» собственное произведение. Поэтому здесь не «кочевряжились», не «выдрючивались», «носов не воротили» - наоборот, всячески заманивали авторов, «давай-давай… и еще давай!.. ух, как хорошо, милости просим, еще, еще приноси!» Таскай хоть до бесконечности, возьмут, похвалят, обещаниями «покормят» - а насчет публикаций все то же «динамо крутилось». А на деле в печать – сущий мизер, какие-то крошки просачивались – ну, скажем, страницу доверстать потребовалось. Или для «подкормки» перспективного автора – чтобы на радостях еще горы материалов тащил. Селин и свои, и мои вещи туда носил, интересовались, просили еще, в посулах рассыпались, а насчет конкретных публикаций дело тянулось, отодвигалось, с номера на номер перекидывалось, а практически просто «спускалось на тормоза». Помнится, после долгих обещаний, оттяжек и «завтраков» в «Студ. меридиане» каким-то образом все же проскочил мой рассказик «Палач» - крошечная миниатюрка из трех строчек. Позвонил я Адамову – он аж рассыпался в поздравлениях, вот ведь какой успех и какая честь для меня быть в их журнале опубликованным, только, дескать, не заезжаю я к нему почему-то с новыми материалами, а он не знает, как мне гонорар передать – рублей 5, что ли. Я ответил – жалею, что и эти материалы ему передал, потому что втиснутый черт-те-как между материалами других авторов и совершенно другого плана, другого стиля и жанра (видать, доверстывали), рассказик совсем потерялся и выглядит там «ни к селу, ни к городу». Очень он тогда удивился – прямо-таки чрезвычайно растерян был. Не привык к такой реакции со стороны «осчастливленных» авторов, что-то невнятное стал мямлить. Но гонорара, между прочим, так и не выплатили. Тем не менее, какое-то время, пока надеждами нас «подкармливали», мы с этими редакторами поддерживали отношения. Селин очень интересную форму тогда реализовал – «литературные рауты». Проходили они в «Паноптикуме», собирались и наши авторы, и зеленоградские, и все желающие приходили. Было вино – но умеренно, лишь для поддержания общего тонуса. И кто хотел, читал свои произведения. Туда и из адамовской «редакторской мафии» деятели приезжали с нашим творчеством познакомиться, послушать. Сашка Гольдбурт (кстати, впоследствии это он придумывал идиотские сценарии для передачи «Империя страсти»), иногда еще кто-нибудь. Очень удачные были мероприятия. Хотя с практической точки зрения и тут «выхода» не получилось. Гольдбурт и иже с ними восторгались: «Ну, старик, вот это класс! Беру!» или там «Ну, старик, это, конечно, сильно, но ты же понимаешь, что я такое взять не могу». Но «брали» и «не брали», до печати оно все равно не доходило. Уже много позже, через пару лет в какой-то «плевой» газетенке увидел свою сильную шутку и сильную шутку Селина рядом со слабенькой шуткой Гольдбурта. Видать, с нагрузкой давал. Ну а потом, где-то с 90-го года начали возникать многочисленные независимые и самодеятельные издания. И дороги в печатную литературу открылись. Им же, этим изданиям, выжить требовалось, продаваться, конкурировать. А, значит, хорошие произведения сильных авторов были и вправду нужны. Но даже тогда, в начале 90-х «Адамов энд компани» пытались все еще существовать по привычке. Все еще пробовали доставать Селина (так и не публикуя) – дергали, зазывали, клянчили новые произведения и удивлялись, почему он к ним ездить перестал. Пока Саша не «поставил точки над i », сообщив им, что эти контакты не окупают транспортных расходов. Что касается меня, то я и в дальнейшем по редакциям никогда не ездил. И если, допустим, связи с одними изданиями нарушались и требовалось найти другие, все так же устанавливал их по почте. Распечатываешь очередную порцию в 6 экземпляров, один – себе оставляешь, а остальные шлешь в 5 разных адресов. Предположим, из одного откликнулись, заинтересовались, а остальные – промолчали. И следующую порцию шлешь уже в этот адрес – и в 4 каких-то новых. Так и набираешь себе опять круг для сотрудничества. Но вот если кто-то из редакторов пытается поучать, как писать, диктует. что и как по его мнению надо бы переделать, тут я обычно сразу говорю «до свидания» - если не нравится мое, для меня лучше поискать других, а так как нравится вам – пишите сами. Любопытно, что уже где-то в 96-97 г.г. столкнулся и я с «редакторской мафией» - и лица-то все знакомые. тот же Хорт из «Зеленого портфеля», тот же Сашка Гольдбурт, Треер – известный киносценарист многих однообразных «перестроечных» комедий… Но если в 80-х подобные «мафии» были всесильными хозяевами прессы, то теперь они выглядели достаточно жалко и мелочно – поскольку вся их возня нацеливалась лишь на взаимное обеспечение друг друга дополнительными копеечными гонорарами. И издания их были, разумеется, не из самых лучших и престижных. И вели себя уже отнюдь не «мэтрами». Хотя во многом «душок» остался прежним. Например, Хорт прилепился в бульварной «Тайной власти». Как-то позвонил мне – я в то время уже публиковался во многих изданиях, так что о прежней его заносчивости тут речи не было. Сообщил, что к нему от Треера одна моя вещица попала, настоятельно просил, чтобы я записал его домашний телефончик и поставлял ему другие произведения – он, дескать, постарается их «пристроить». Что выглядело довольно смешно, потому что с его газетой у меня уже были налажены контакты – высылал материалы на имя главного редактора, и они нормально публиковались. А вот то, что «попало» к Хорту, так и «продинамилось» - видать, натуру не переделаешь. Но что тут еще хочется добавить… Несмотря на то, что селинские «литературные рауты» в свое время каких-то «практических» результатов не дали, а все равно жаль, что они не вошли в ВТО-шную традицию. Уж больно удачные были мероприятия – и в подготовке не трудоемкие, и интересные, и атмосфера на них царили какая-то хорошая – уютная, доброжелательная, притягательная. Словом, приятный душевный осадок после них оставался.

ПУТИ В ПОЛИТИКУ Нет, в политику мы не стремились. Она сама приходила к нам. О нашем мировоззрении 70-х – начала 80-х я уже писал. Конечно, анекдоты про Брежнева рассказывали, как и вся страна – уж к такой «порнографии» относиться с уважением никто из здравомыслящих людей не мог. Но, например, еще в 84-м Мелик устроил в Скнятино скандал зеленоградцам за увлечение «политическим стёбом» - дескать нечего наши слеты в сборище диссидентов превращать. И в компартию как Хуциев, так и я вступали вовсе не из одних карьерных соображений. Допустим, для меня, как офицера, это считалось почти обязательным, но Мелик, заводской мастер, вполне мог и без этого обойтись. Нет, тут была и наша сознательная жизненная позиция. И реакция на гонения 70-х тоже была – когда любой «партбюрошник» мог с «высоты партийного положения и партийного авторитета в одни ворота катить любую бочку на некоммунистов». Так что наше вступление в КПСС было и шагом морального самоутверждения – и, доказать, и мало того – самим почувствовать, что вот мы-то и есть настоящие коммунисты, а не эти «шавки». И тем не менее, исподволь, может, и незаметно для нас – и даже вопреки нашим собственным изначальным установкам, ВТО сыграло роль в формировании наших жизненных взглядов. Оно научило нас думать. Не зря один из главных и часто повторяемых лозунгов Хуциева в 70-х был «Думать надо!» Или, как говорилось в одной из ключевых фраз «Дракона»: «Мы научились думать, а это само по себе мучительно». Ну, а для думающего человека пищу к размышлениям давала сама жизнь. Для меня, например, хорошей прививкой от юношеской «красноты» стала сама армейская служба. Тогдашняя тупая и прогнившая громадина «политмарксоса», присосавшаяся к армии, только уж совершенного дебила могла оставить «идейным коммунистом», а в человеке мало-мальски мыслящем и интеллектуальном способна была вызывать лишь скептицизм и отвращение. У других ВИО-шников было как-то иначе. И к началу перестройки мы отнюдь не были еще «белыми» - однако, не были уже и «красными». Мы просто оказались подготовленными к восприятию нового. И к неприятию суррогатов, которыми официозная идеология попыталась было подменить свои обваливающиеся устои. Только ведь и тогда не искали мы ее для себя, этой «политики». Поначалу мы просто «хохмили», как привыкли это делать – хотя, может, «хохмили» и злее, смелее, жестче, чем раньше. Но сперва такие «хохмы» носили довольно общий характер, совершенно не целенаправленный. Мы смеялись над окружающими уродливыми явлениями – а еще не над их инициаторами и главными виновниками. Перелистываю ПСС своих шуток и вижу, что лишь с 88-89 г.г. они все определеннее стали приобретать антипартийную и антисоветскую составляющую. Кстати, «протестантские» поколения ВТО из «тусовок» Семенова, Жаравина, «Сюрра» были в данном плане более «прогрессивными», чем «старики», некий осмысленный протест стал формироваться у них раньше. Хотя и тут он часто возникал не на базе прямых причин, а в рамках модного тогда «конфликта поколений» - противопоставить свое мировоззрение «ретроградам» старших возрастов. А настоящая «политика» приходила к каждому сама – и разными путями. Первым, наверное, к Семенову. Из-за того, что он по национальности армянин и всегда обостренно воспринимал армянские национальные проблемы. А тут начались конфликты и «брожение» вокруг Карабаха, и Аркадий горячо ринулся в деятельность образовавшегося нелегального армянского комитета. Ушел в нее «с головой», жил в полуподпольных условиях, без денег, ночуя то там, то там, на квартирах сторонников. При одной из встреч рассказал мне, что очень пригодилась выучка 70-х годов, когда давалась установка «надо» - и хоть разбейся, а делай! Как он говорил – тогда давали какой-нибудь «задник», и ты должен оттащить его на слет, не задаваясь лишними вопросами – почему именно ты и т.д. Вот и сейчас, мол, взвалил на себя нечто тяжелое, воспринял установку «надо» - и несу, знаю, что нужно, и что должен… Ну, а национальные движения в то время неизбежно контактировали с общедемократическими – существовали они на одинаково нелегальном положении, практически в одной запрещенной «нише». К Хуциеву политика пришла через компартию. После съезда КПСС 88-года и съезда народных депутатов 89-го года в ней начался «раскол», стала выделяться оппозиционная «демократическая платформа» - и Мелик стал одним из активных ее сторонников. К Селину политика пришла вплотную на Красной площади. Гулял он там в 89-м, и попал в тот момент, когда группа мальчишек и девчонок из Демсоюза устроили на Лобном месте акцию протеста против избиения китайских студентов на площади Тяньаньмэнь в Пекине. Саша оказался в толпе зевак и был свидетелем, как демонстрантов повязали, скрутили и отволокли в машины, чтобы наверняка там «отмутузить». И невольно такое заведомое самопожертвование зауважал. А тут еще КГБ-шники в штатском по толпе пошли, выискивая свидетелей, чтобы дело «состряпать». Но общий настрой народа был на стороне арестованных. и все дружно заявляли, будто ничего не видели и не слышали. Одна лишь тетка рядом с Селиным, явно приезжая, нагруженная сумками из ГУМа, заикнулась было, что может выступить свидетельницей, однако ей соседи по толпе сразу «рот заткнули». Совершенно случайные люди, и не интеллигентского, а рабочего вида, шепнули: «Ты чего, тетка, жить надоело? Только попробуй настучать – и из Москвы не уедешь!» Тут и Селин, подогретый настроением всеобщего протеста. не выдержал. Собственную «акцию учинил». Косясь на мечущегося в толпе взопревшего КГБ-шника, во всеуслышание заявил: «Послушайте, что-то здесь шакалом попахивает…» «Опер» - к нему, и окружающих дергает: «Ага! Слышали? Все слышали оскорбление?» На что Саша доходчиво и так же во всеуслышание стал объяснять – дескать, никакого оскорбления не было, он, мол, этого типа шакалом не называл, а сказал только, что пахнет шакалом… И развеселившаяся толпа в десятки голосов подтвердила: «Точно, точно, он не говорил, что вы – шакал, а только, что пахнет шакалом…» Так и «отчалил» ни с чем «товарищ в штатском». А Селин там потом с другими «демсоюзниками» познакомился, контактные телефоны у них взял. В дальнейшем мы созвонились, их представители к нам в 62-ю приезжали поговорить, взглядами поделиться. Правда, те что приезжали, особого впечатления не произвели – уж больно они во всех своих внутрипартийных дрязгах увязли, что для того времени просто глупо выглядело. Тут, понимаешь, противостоит вся коммунистическая система, а у них на языке – их внутренние деления, расколы в ничтожных группочках, обвинения конкурентов в программных и тактических ошибках. Но с одним из них, Димой Загоскиным, у меня неплохие контакты установились. Как раз он меня в «Свободное Слово» сосватал, на все показы «Деникина» со своими коллегами приезжал – и, кстати, приносил для этих показов запрещенный тогда российский «триколор». Ну, а у меня самого кардинальный поворот к политике начался в июле 88-го, и тоже через Армению. Случайно очутился в Ереване, когда там случились волнения и их подавление войсками, а потом еще через Карабах проехал – там еще не воевали, но вовсю «бурлило». А тогда это же совсем внове было – и митинги, и демонстрации, в России о таком пока что и представления не имели. Солдат и бронетехнику на улицах даже «снимать» запрещали, чтобы в Москве показать, «щелкал» незаметно, «с бедра», приблизительно наводя объектив в нужную сторону. И не только сами события «шарахнули по мозгам» - но и полное умолчание о них, а чуть позже – откровенная ложь в средствах массовой информации. Например, в день погрома в аэропорту «Звартноц», когда весь Ереван бурлил, в программе «Время» об этом не прозвучало ни слова – зато шел длинный репортаж о похоронах белого слона в Бирме. После данных событий я ближе с Семеновым сошелся, кое в каких вопросах он меня просвещал, от него дополнительную информацию и дополнительный политический заряд получал. Хотя его замкнутость на узко-армянских проблемах мне все же претила, так что определенная дистанция между нами сохранилась. Ну, а потом пришла работа над «Деникиным», и я оказался готов уже окончательно «побелеть». Вообще довольно причудливо и прихотливо нас судьба в политическом спектре разбросала. Скажем, в 70-х самым развитым и прогрессивным по уровню политического мышления среди нас был, наверное, Качалов. Но как раз из-за своих передовых взглядов он на перестроечной волне попал в ЦК КПСС – а, значит, для 89-го года стал уже «реакционером». А некогда аполитичный Семенов, в свою очередь, был уже для Качалова «экстремистом» Помню, на сборище в честь 20-летия ВТО я «Качу» в шутку подбросил, что интересно было бы их вместе свести. Володя уверенно ответил: «Да я бы с таким и разговаривать не стал!» На что я промолчал и предпочел тему дальше не развивать. С одной стороны, ссориться не хотелось, слишком многое нас в прошлом связывало. А с другой стороны, в подобном гипотетическом споре я-то сам оказался бы на стороне Семенова, а не Качалова, поскольку был уже «белым», мы как раз «Деникина» ставить начинали. Или взять Леню Купченко, «раздолбая из раздолбаев», самую скандальную фигуру МИФИ своего времени. В «перестройку» «Купа» стал одним из демократических лидеров Зеленограда – тогда зеленоградская демократия славилась своей крайней ортодоксальностью, они с «Гдляном и Ивановым носились», и твердокаменностью убеждений с любыми коммунистами поспорить могли. А сейчас, говорят, «Купа» - доктор философских наук и наоборот, видный деятель КПРФ. Что ж, если так, тут можно прокомментировать одной старой фразой Хуциева – когда Леня очередной раз в студенческие годы заявлял, что бросает пить, Мелик скептически изрек: «Свинья грязь везде найдет». У меня же в плане политики потом добавилась работа в «СоДействии» и «Свободном Слове». В 90-м решился и формальную связь с коммунизмом обрубить, вышел из партии. А то как-то и неудобно самому было с одной стороны партию на страницах газет «поливать», а с другой – взносами «подкармливать» и на собраниях отсиживать, слушая всякую «лабуду». Была и очень любопытная работа с солдатами. У нас в батальоне охраны лучшая, 2-я рота, состояла из «прибалтов», в основном – литовцев. А Литва была самым передовым и оппозиционным регионом – из-за этого и редакция «СоДействия» там пристроилась. И солдаты – литовцы в плане мировоззрения тоже выделялись. Особенно знаменит этим был в нашем гарнизоне сержант Мартинас Труканас – службу нес безупречно, но всех офицеров, начальников караулов, политическими дискуссиями «доставал». А мы с ним сразу сошлись – парень очень развитый, эрудированный, к чему я на основе своих исторических изысканий в 30 с лишним лет пришел, к тому он пришел еще в школе. О малоизвестных событиях гражданской войны в Прибалтике ряд фактов я от него первого услышал. А когда стал с «СоДействием» сотрудничать, начал этим ребятам и литовские газеты поставлять, попросил Михайлова мне их пересылать. И вообще незабываемое дежурство вышло у нас на следующий день после погрома в Вильнюсе. У меня как раз наряд вышел начальником караула. Прихожу в казарму за личным составом, гляжу – там и все ротное и батальонное начальство в сборе. Как-то странно мнутся, глаза прячут. И «закидывают» не напрямую, а исподволь: «Понимаете, товарищ майор, вы, конечно, имеете право не принять состав караула… Хотя с другой стороны, нам сейчас заменить некем… В общем, сами решайте, на ваше усмотрение…» Оказалось солдаты – литовцы погоны с себя посрывали. А начальство боится и ответственность на себя взять, чтоб теперь их в караул ставить – автоматы и патроны давать. А ответственности за ЧП – целый караул с наряда снять, тоже боится. Опять же, прошлый состав, не выспавшийся, еще на сутки оставить, тоже не пойми какими ЧП чревато. Ну и решили ответственность на меня переложить – как решу, так и буду «расхлебывать». Я уже догадываюсь, кто кашу заварил, спрашиваю: «А кто помощником назначен?» «Да… вот он-то и заводила. Сержант Труканас.» Говорю: «Ну, с этим я разберусь, принимаю состав». Те подивились моему легкомыслию, замполит спрашивает: «А не боитесь?» «Ничего, - отвечаю. – Как-нибудь. Давайте сюда Труканаса. Входит Мартинас – «видок», как в фильме «Чапаев»: без ремня, «расхристанный», знаки отличия «с мясом содраны». Увидел меня: «О, товарищ майор! Так сегодня с нами вы?» - чуть не обниматься полез. «Ладно, - осаживаю, - Мартинас, кончай «фигню пороть», приведи себя в божеский вид и строй личный состав. А в карауле поговорим.» «Есть!» - подтянулся, одернулся, побежал выполнять. Его командиры «пялятся квадратными глазами», но молчат. Сколько лет служил, а вот такого единства между солдатами и офицером, как на том дежурстве, не припомню. И служба четко шла, без «задоринки», и, вместе с тем, какая-то особенная атмосфера в карауле царила. Удивительная и незабываемая атмосфера доверия и свободы. Как бы отдельный мирок образовался, где все «свои» - отгородившийся колючей проволокой от «чужих». Я оказался единственным, кому они могли «душу излить», и кто хоть как-то мог ответить на их наболевшие вопросы. Говорилось, что думалось. Мечталось, прогнозировалось. И шутилось тоже. «А что, товарищ майор, чем мы не отряд? Вы командиром, мы бойцами, и айда в «лесные братья». До Литвы как-нибудь проберемся, а там свои, укроют!» Шутки – шутками, но «на грани»… Очень даже определенно чувствовалось, что скажи вдруг им – «а что, в самом деле, айда!» - и пойдут. Эдакая хмельная бунтарская эйфория всех объединяла, друг от дружки ею подпитывались. Помнится, письмо коллективное на телевидение «состряпали», наподобие – «турецкому султану», где по полочкам разложили их подтасовки (например, в репортаже А. Невзорова «наши» от «снайперов «Саюдиса» прятались и пригибались в… ярко освещенном всеми люстрами помещении). А когда проверяющего к нам прислали – обычного летчика из транспортной дивизии, то ребята и его в оборот взяли, даже заставили признать свою точку зрения: - Ответьте честно – вот вы служите в армии, и вдруг в ваш город врываются свои же войска, безобразничают, убивают, угрожают жизни ваших близких, так кого бы вы стали защищать? Армию, в которой давали присягу, или свой дом, свою семью? «Летун» в затылке почесал и признался: - Если честно, то я стал бы защищать свою семью. На следующий день привожу солдат в казарму. Там замполит в нетерпении дергается: «Ну как?» «Нормально, - жму плечами. – Службу несли, как положено». - А насчет разговоров как? - А темы разговоров в Уставе Гарнизонной и Караульной Службы не регламентируются. - Послушайте, - вдруг прищурился. – А это не вы в ведомостях, в графе о партполитработе в карауле каждый раз мне пишете, что в ваши служебные обязанности это не входит? - Я. - А вы член партии? - Нет. Вышел Больше у него вопросов не возникло. Может, и «накапал» потом куда-нибудь, ну да на это уже как-то плевать было. Солдаты потом погоны все же нашили – без них некрасиво. Но буквы «СА» отпарывали – и начальство делало вид, что не замечает. Мартинас весной уволился – говорили, что поступил в литовское военное училище. Хочется верить, что запомнил разницу между «русскими» и «советскими». А в августе 91-го, на ГКЧП, я из части «сорвался» - хотя и была объявлена повышенная боеготовность, но царил общий «разброд», указаний никаких, я и придумал, что за отзывом для диссертации срочно ехать надо. Заглянул привычно в 62-ю – со своими обсудить, но Селин в отъезде был. Туда же примчалась вдруг и Наташка Лагуткина, узнать, нет ли какой информации и не будет ли каких указаний. Но какая уж тут информация? Поговорили и разъехались – она к подругам. авось, с ними чего придумается, а я «поколесил» по Москве работать корреспондентом, собирать информацию для «Свободного Слова» и «СоДействия». Позже выяснилось, что немножко и заочно «повоевал» - распространители «Свободного Слова» весь тираж очередного номера роздали солдатам и офицерам введенных в Москву частей, а в этом номере была моя большая статья о погроме в Ереване в 88-м, ну, и «подвал хохм» антикоммунистического содержания. В «критическую ночь» у Белого Дома не был – вечером уехал оттуда домой, на телефон, передавать корреспонденции в Вильнюс. А поутру в часть заехал отметиться, и уже вообще не отпрашиваясь, «по-наглому», «смылся» к Белому Дому. Попал как раз к тому моменту, когда известили о бегстве ГКЧП. И встретил там «тусовку» Семенова в полном составе – накануне где-то разминулись с ними в толпах. Они там непрерывно, всю ночь находились, палатки, как на слете, поставили, баррикады строили. Ну, а Мелик Хуциев в другой раз «повоевать» успел, в октябре 93-го, когда по призыву Гайдара ринулся к Моссовету в добровольческие отряды и участвовал в их действиях, хотя отряды так и остались невооруженными и по безалаберности организаторов попали под обстрел «своих» же правительственных войск. И любопытно, что по другую сторону баррикад от Хуциева оказался Димка Загоскин – тот, что с «демсоюзом» водился и на «Деникина» «триколор» нам приносил. А тут уже успел ориентацию сменить и пошел к Белому Дому с коммунистами. После чего в политике вообще разочаровался, забросил ее и ушел в коммерцию. Так что причудливо судьба людьми играет.

«СОДЕЙСТВИЕ» Летом 90-го купил я в переходе на «Пушке» газету – совершенно случайно. Просто под руку подвернулась – там ведь много разных продавалось. Как потом выяснилось, тем более случайно, что своих распространителей в Москве «СоДействие» не имело и в розницу по столице не продавалось – как уж она тогда на «Пушкинскую» попала, неизвестно, то ли по какому-то «бартеру» у распространителей, то ли «чужак» заскочил откуда-то. Но газета мне понравилась, и я «на авось», как делал иногда и раньше, послал туда несколько своих рассказов. И получил из Вильнюса газету со своей публикацией, 60 рублей гонорара плюс теплое письмо с просьбой присылать еще. Так и началось наше сотрудничество. Я посылал, газета публиковала. И как-то сразу полюбились друг другу – с «первого взгляда», что ли. И позиции оказались близкими, и стиль мой редактору, Вадиму Михайлову, нравился, а мне – его газета. Некий дух ее – бесшабашный, раскрепощенный, что-то в нем близкое от «Йеллоу пресс» было. Осенью сообщил я Вадиму, что являюсь, собственно, представителем большого творческого коллектива и могу посылать не только свои произведения – поговорив с Селиным, отправил и его рассказы. Это вызвало новую бурю восторгов и предложение встретиться. Встреча состоялась в 62-й в январе 91-го, приехал Вадим со своим сотрудником Колей Дикаревым, тут и узнали мы подробнее об этом издании. В конце 88-го группа тамбовских журналистов решила выпускать «независимую» газету, что и для всей России, не то что для Тамбовщины было неслыханным. «Потыкались» по московским изданиям, игравшим в «прогрессивные» и «перестроившиеся», отовсюду получили «от ворот – поворот», и в январе 89-го выпустили сами. Фотоспособом, тиражом 60 экз., по 12 страничек форматом 13х18. Конечно, даже для Тамбова 60 фотокнижечек прошли бы совершенно незаметно, но вся партийно-политическая пресса области со всеми своими дотационными тиражами подняла дружный «хай» и создала «СоДействию» такую рекламу, что за ней начали охотиться читатели. Вышло еще несколько номеров, тираж дошел до 400 экз., формат до 18х24, количество страниц до 30. В качестве официальной «крыши» газета приткнулась к тамбовскому «Мемориалу». А летом Михайлов отправился в Литву, где стало уже «подемократичнее». Сочетался фиктивным браком с литовской гражданкой, чтобы иметь право зарегистрировать там свое дело, и выпустил газету уже типографским способом – первый тираж был 5 тыс., и привезенный на грузовике в Тамбов, встречен был на «ура». С «Мемориалом» вскоре разругались – старые большевики из данного общества попытались диктовать свои условия и пристойно ограничить деятельность «набившей оскомину» критикой Сталина за 37-й год. И стала газета вообще ни от кого не зависимой. К моменту нашего знакомства тираж у нее дошел до 40 тыс., появились дочерние газеты «Радио-дайджест» (с перепечатками западных «голосов») и «Рок-партнер». А все штаты редакции состояли из одного Вадима, сидевшего в Вильнюсе, и Дикарева, зарегистрировавшего «малое предприятие» в Воронеже и занимавшегося распространением. И Михайлов предложил нам войти в состав редколлегии, делать газету вместе. Предложение было принято, в редколлегию вошли мы с Селиным, включили туда еще Эрика Алексеева – помогать с оформлением рисунками, и Наташку Лагуткину – ее, впрочем, больше номинально, т.к. родители ее совсем «задавили», что нигде не работает и «шляется черт-те-где», ну, а тут, вроде, видимость работы обеспечивается с символической оплатой, но штампом в трудовой книжке. И стала делаться газета в 62-й. Собирали и отбирали с Сашей материалы, редактировали, иногда из Эрика удавалось несколько картинок «выжать», и везли на Белорусский вокзал, где с присовокуплением «пятерки» отдавали проводнику поезда «Москва – Вильнюс». После чего следовал звонок или телеграмма в Литву – какой вагон встречать. Материалов было множество, поэтому по целой куче псевдонимов себе придумали, у Селина – Иван Софронов, Алекс Нойберт, еще что-то там, у меня – старые, еще с «Йеллоу пресс» - Соломон Аусвайс, Т.Т. Нихтшиссен, новые – П. Ржевский, Ш. Майоров, В. Пищугин, А.С. Непушкин. Круг информаторов образовался обширный, чуть ли не свое «информбюро». У Саши шли новости из телевизионных и театральных кругов, у меня – из военных, кое-что из политической хроники Загоскин подбрасывал, да ведь и все ВТО к нашим услугам, а оно по жизни широко разбросалось. Шрамко слал материалы из Заполярья. Поречный в бизнесмены вошел – так поставлял вести из мафиозно-деловых кругов. Или Трибелев в Болгарию съездил – тут же «от наш. корр. из Софии», Хуциев побывал в отпуске в Тбилиси – «от наш. корр. из Тбилиси». Или на наш аэродром «летуны» из Германии сели, о тамошних делах порассказали – «от наш. корр. из Берлина». Ну, а сведения о всяких событиях и происшествиях, и серьезных, и курьезных доставляли все, кто видел и слышал. Помнится, Хуциев достал для нас закрытый циркуляр компартии «К возрождению Советской Социалистической России», который, кстати, еще в сентябре 90-го описывал планы переворота ГКЧП. Или такой сенсационный материал – рядом с МИФИ, во ВНИИ Химтехнологии произошел выброс неизвестного ядовитого вещества и было госпитализировано 300 человек – информацию в тот период сразу засекретили, даже больницу, где лежали пораженные, объявили «на карантине» и взяли под охрану – и ни одно из средств массовой информации не смогло ничего толком выведать. Кроме нас. Потому что в этой же больнице лежали ребята из МИФИ, и через них мы «раскопали» все подробности. Между тем, с весны 91-го дела «СоДействия» начали идти все хуже. В литовской «демократии» понимание «свободы слова» оказалось своеобразным – хочешь «поливать» коммунистов, Москву, советское правительство – пожалуйста, сколько угодно, хоть «матюгами». Но самих литовских демократов критиковать – это ни-ни! Газета прошлась было по некоторым их уродливым действиям и явлениям, и сразу ей безо всякого предлога прикрыли продажу в литовской «Союзпечати». А в Россию попробуй вывези, если с январских событий – заставы на дорогах. И конкуренция в России была уже порядочная, новые газеты, как грибы, плодились. Соответственно, тираж начал падать, гонорары и зарплата стали нерегулярными. Михайлов предпринимал титанические усилия, планировал перебраться с редакцией куда-то в Новый Оскол. Но тамошний директор типографии, польстившийся было на «левый заработок», как узнал, что за газета, в ужасе «открестился». Пробовали мы и систему распространения создать свою – но у меня или Селина времени для такой работы не было, тут же вплотную и постоянно надо заниматься. Взялся было Турчанинов, однако его собственная натура подвела. Вроде, доходчиво ему объяснили, что удобнее и выгоднее для него сбывать оптом – поездить по Москве, договориться с десятком профессиональных распространителей и поставлять им партиями, а самому для себя по гривенничку комиссионных «накидывать. Количество-то не ограничено – найдешь сбыт для тысячи, поставят тысячу, наладишь для 10 тыс. – будет тебе 10 тыс. Создашь большую сеть – вот и будет тебе в целом «набегать» неплохо. Но у Коли эдакая крестьянская жадность взыграла – да как же это можно комиссионным гривенничком довольствоваться, а львиную долю прибыли сторонним распространителям уступить! Такое просто в его сознании не уложилось – и он решил «загрести» все. Самому продавать. И с Осиповой отправились открывать торговлю. И конечно, из их затеи ничего путного не вышло. Представлялось им «золотое дно», из которого деньги сами собой посыпятся, а, оказалось, что работа распространителя – тяжелый труд, требующий и усилий, и терпения, и таланта. К тому же, нормальный распространитель, чтобы в среднем что-то «поиметь», всегда торгует не одним, а многими изданиями – один одно возьмет, другой – другое. Несколько раз они в разных точках Москвы «поторчали», разочаровались, чем все и кончилось. Да их еще к тому же и напугали – в конце июня на «Пушке», где серьезную нишу отвоевала себе «Память», подошел к ним бородач подчеркнуто славянской наружности и обвинил, что они торгуют «жидовской прессой». А минут через 10 «подрулил мент» и, не вдаваясь в объяснения, посоветовал сворачиваться – дескать, завтра пожалуйста, а сегодня им лучше уйти. Помнится, «СоДействие» интересный отклик на это событие опубликовало. После описания случившегося мы поместили разоблачение, что «СоДействие» - газета действительно «жидовская». И что Белая Гвардия, традициям которой она следует, тоже была вся из жидов, одни фамилии чего стоят: Юденич, Врангель, Колчак, Каппель, Дроздовский, Миллер. Писалось: «Редакция «СоДействия» - это сплошь одни жиды, это же сразу видно. Михайлов жид, Шамбаров жид, Селин жид, Алексеев жид. Одна Лагуткина не жид. Она – жидовка. И готовит им по субботам мацу». «И родина «СоДействия» Тамбов – жидовский город. Кто ж не знает ценра российских жидов? Жид – он не станет селиться где попало. Не-ет, он себе местечко выбирает поуютнее, покультурнее, поблагоустроеннее… А в Литву редакция сбежала от коммунистических субботников, мешавших отмечать субботу по-жидовски. А редактор «СоДействия» храгнит в потайном ящике стола портативную синагогу». Подписали это разоблачение «от фракции антисемитов «СоДействия» - Т.Т. Нихтшиссен, Алекс Нойберт, Соломон Аусвайс, а также примкнувший к ним Изя Каценеленбоген», Но, как бы то ни было, попытки наладить распространение провалились, завезенные тюки по тысяче экземпляров каждого номера так и остались лежать в 62-й, под кроватью Турчанинова. А тут и воронежский распространитель Дикарев начал «сбои давать» - от газеты доход был мизерным, он все больше на книготорговлю переключался. Но кое-как до осени газета дотянула. Кстати, в дни ГКЧП все же нашелся некий «доброжелатель», успел «настучать» в партком и первый отдел МИФИ. Что вот, дескать, в комнате 62 общежития под эгидой ВТО окопалась антисоветская газета. Но после падения ГКЧП то ли проректор, то ли лично ректор решил не давать нам повода к конфликту – дело, мол, уже прошлое – и собственноручно уничтожил донос. Так и осталось нам неизвестным имя этого нашего «заклятого» друга. Ну, а потом Литва отделилась от России совсем, и по причине возникновения новых государственных границ «СоДействие» прекратило свое существование. А инфляция, мгновенно обесценившая той осенью деньги на счетах не позволила газете возродиться в России.

Но, пожалуй, стоит особо сказать отдельно и про Вадима Михайлова, раз уж он на этом важном этапе вписался в историю ВТО. Личность весьма яркая и колоритная. Меня, помнится, сразу привлекли многие его черты, близкие к артемьевским – размах, авантюра, напор, энергия. Кстати, с прежним Артемьевым Вадима и некоторые детали роднили – скажем, манера вождения машины на скорости не ниже 120 и с пренебрежением всех правил ну, чисто «дяди Колина». И если «по пьяни» машину где-нибудь не стукнет – то, вроде, и вообще зачем пил, чего-то не хватает.

Хотя многое, конечно, и отличалось – у Михайлова эдакая «хохляндская» хитроватость, упрямства побольше, деловая хватка более профессиональная, более целенаправленная. В работе – эгоцентризма побольше. Что, в общем, понятно – в отличие от нас он всю жизнь действовал не в коллективе, а «волком-одиночкой», привык только на себя рассчитывать и на себя ориентироваться, на свои силы и свои вкусы. Зато отношение к дружбе – редкостное, кого уж признал другом – это святое, для друга ничего не пожалеет. Но и любовь к внешним эффектам – через край. Не нарочно, они у Вадима как бы сами собой, натурой обусловливались. «Закатывает» в 62-ю – всегда шумный, энергичный, обуянными идеями и перспективами, тут же кого-то в магазин спешит заслать, притом, непременно за шампанским, он в те годы шампанское всем прочим напиткам предпочитал. Подбросить ему свежую идею было можно, но, ежели он себя чем-то уже убедил, то переубедить – «дохлый номер». Не сдвинешь. Уж как мы насчет «вкусов» боролись, но нет-нет, а наряду с отобранными нами высококачественными материалами все равно «влепит» какую-нибудь низкопробную карикатуру «крокодильского» уровня юмора. Потом лишь плечами пожмет и скажет, что должен не только на столичного, но и на провинциального читателя ориентироваться. Хотя в целом, в профессиональном плане – «ас высочайшего класса». Тогда еще не с кем было сравнивать, а сейчас, имея опыт контактов с десятками изданий, твердо могу сказать, что таких редакторов, как Михайлов, по всей России еще «поискать днем с огнем». Правда, и профессионализм, и деловая хватка как-то вполне естественно и органично могли сочетаться в его натуре с редкими проявлениями разгильдяйства. Мог, например, задержать вдруг выплату гонораров из-за того, что все деньги спустил на ремонт разбитой личной машины. Но опять же, безо всякого намека на корыстные побуждения – у него такое происходило с некой детской непосредственностью, уж такая натура. Заот, в другой раз узнает, что ты «на мели» - не считая, «карманы вывернет». И тоже вполне естественно, по внутренней натуре, а не из желания покрасоваться. Другу помочь – в первую очередь, а меркантильные соображения у него всегда на втором плане оставались. Селина, помню, такая система взаимоотношений ужасно раздражала – повращавшись в разных редакциях и телевизионных кругах, он успел тамошний стиль работы усвоить и безуспешно добивался сотрудничества на строгой деловой основе: ты знаешь, сколько и в какой срок делать, но знаешь и то, сколько и в какой срок тебе должны заплатить. Только с Михайловым подобное не получалось – тут надо было жить единой жизнью с ним и его газетой, а остальное нерегулярно, но честно определялось газетными и его личными возможностями. Поэтому к концу существования «СоДействия», когда эти возможности таяли, Саша все больше охладевал к данному изданию, стал считать «несерьезным занятием», даже меня от работы с Вадимом предостерегал – «он тебя обманет». Ну, а мне такая деятельность нравилась. Может, для кармана в других местах лучше было – в том же «Свободном Слове» с регулярными выплатами за каждую статью, зато здесь было «для души». Своей газета ощущалась, родной, «кровной». А что до денежной сотроны – так ведь «Йеллоу пресс» и спектакли вообще на свои средства делались, разве были они от этого менее дороги? Впрочем, и отношения настоящей дружбы оказались крепче любых «деловых», а то и считавшихся тоже, вроде, «дружескими». Когда тяжелый период жизни наступил, то и многие из ВТО-шников, больше десятка лет знакомые и не один пуд соли под закуску тостов за «дружбу» употребившие, сразу и адрес. и телефон позабыли. Михайлов – нет. И по госпиталям ко мне мотался, и вниманием не обходил, и реально сделал больше, чем кто бы то ни было. Он и сам тогда на перепутье очутился – и принял предложение возглавить захудалую газетенку «Вечерняя Рязань», печатавшую лишь телепрограмму с объявлениями. И сумел поднять ее тираж от 8 тыс. до 40 тыс., объем от 4 полос до 36-и, сделал ее самой читаемой газетой в области – на манер «МК» в Москве, еще и в Британском каталоге мировой прессы зарегистрировал. И вот в начале 93-го, когда я совсем в тоске пребывал: чернота беспросветная, со здоровьем – паршиво – «в лежку лежал», со службы увольнялся, Вадим очередной раз заехал. «Отмахнул» мои проблемы – брось, мол, все «фигня»… Писать можешь? Можешь… Увольняешься? Отлично!.. Как только демобилизуешься, возьму к себе на постоянную работу. А насчет темы, мол, я как раз задумку вынашиваю отсталую Рязанщину в политическом плане «просветить». Ты же, вроде, собирал материалы про Белую Гвардию? Вот и пиши, даю тебе постоянную рубрику… Фактически он меня этой работой с того света вытащил. Стал писать. Интерес появился. Увлекся, ушел с головой в творчество, и как-то попутно начал к жизни возвращаться, из кризисного состояния вышел, на ноги поднялся, работая над «Белогвардейщиной». А позже, в виде отдельной книги, она тоже вышла лишь благодаря помощи Вадима. Он сейчас все так же главный редактор «Вечерней Рязани». И между прочим, у него и в рязанской редакции народ подобрался специфический – из тех, кому нравися работать с Михайловым, и кто умеет с ним работать – готовы мириться с его недостатками и слабостями, но знают, что и он, если потребуется, для «своих расшибется». Сейчас у его «Вечерки» времена настали трудные – и местные коммунистические власти всеми способами «жмут», и финансовые проблемы. Что ж, стараюсь помочь, чем могу. Один экземпляр всех шуток и любой удачно написанной вещи отправляю в Рязань…

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Вот, собственно, и все «байки», что сумел вспомнить и рассказать. Конечно, здесь нет и десятой доли ВТО-шной жизни – тридцать лет все же, «не хухры-мухры». Но ведь я и не собирался создавать некий всеобъемлющей и объективной истории объединения. Писал то, чот вспомнилось, и как вспомнилось. Чисто субъективно – с моей точки зрения, моими глазами. И если кому-от другому по прочтении этих баек покажется, что те-то факты освещены односторонне, а те-то факты освещены не совсем правильно, что надо бы отобразить еще какие-то важные события и интересные случаи – которые наверняка были, в которых другие принимали большее, чем я, участие, и которые для них представляются более значительными, чем изложенное здесь, то ведь грамоте все учены. Бумага и ручки продаются в любом канцелярском отделе. Вот и пишите, я с удовольствием прочту…

ПИСЬМО В.ШАМБАРОВА РЕДАКТОРУ «И-Ф» С.С. НИКОЛАЕВОЙ

Уважаемая Светлана Сергеевна! Посылаю коллективу «Инженера-Физика» «Байки о ВТО», написанные мной к 30-летию. Они создавались «для своих», т.е. нынешних ВТО-шников, интересующихся историей объединения, ну, и для других ностальгирующих «ветеранов». Тут, разумеется, никаких планов публикации и быть не может, и даже на доске ВТО они вряд ли появятся. Поэтому и Вам посылаю, конечно, не с целью публикации такого объема – да большинству студентов это было бы и не нужно, и не интересно. Но поскольку ваши ребята, как я заметил, очень интересуются историей МИФИ и ВТО, то подумал, что им будет любопытно с этим познакомиться, вот и предусмотрел один экземпляр. А может, и почерпнут какие-нибудь полезные сведения, которые пригодятся им в журналистской работе. Желаю успехов «Инженеру-Физику» и его творческому коллективу!

В.Шамбаров